Санча слезла с лошади, чтобы взглянуть на отметину. Потом спросила:

– А домик твоего дедушки близко отсюда?

– Совсем рядом, на вершине того холма.

Они сели на лошадей, выехали из рощи и стали подниматься по заросшему кустарником склону. За прошедшие годы на вершине холма поднялся молодой лес. Густые заросли заглушили тропу, и им пришлось искать объезд. Наконец, завидя впереди что-то, напоминавшее хижину, Хью и Санча слезли с лошадей, привязали их к кусту и дальше пошли пешком.

От скромной хижины мало что осталось: кучка камней да гниющих бревен. Сквозь переплетения веток и хмеля виднелись пласты почернелой и покрытой мхом соломы с давно обвалившейся крыши. Протаптывая тропинку в густой траве, Хью провел Санчу туда, где когда-то была единственная большая комната. Солнце не проникало в эту часть развалин, и здесь было прохладно и сыро, как в погребе.

Санча нашла пустое птичье гнездо в ветвях, сумевших проникнуть в развалины, и испуганно вздрогнула, когда под гнилой балкой шмыгнула землеройка.

В одном углу, на земляном, заросшем мхом полу, громоздилась куча камней, обозначая место, где когда-то был очаг. Тут валялись ржавая кухонная утварь и горшок, наполовину заполненный землей, где уже пустил корни папоротник.

Хью не смог найти могил матери и деда, которые не были ничем отмечены. Они с Санчей долго и безуспешно искали среди повилики, высокой травы и бурелома могильные холмики – время сровняло их с землей. Наконец, оставив надежду найти хотя бы следы могил, они прочитали молитву над руинами и медленно отправились назад той же дорогой, какой приехали.

Ночью Санча проснулась и лежала, прислушиваясь к глубокому, спокойному дыханию мужа. Она думала об опустевшей и развалившейся хижине, о маленьком мальчике, оставшемся без матери, и вспоминала слова колыбельной, которой ее когда-то научила няня. Она смотрела на освещенное серебристым лунным светом, льющимся из окна, лицо спящего мужа и видела в нем того мальчика с пепельными в призрачном свете волосами, мечтая, что в один прекрасный день родит ему сына, похожего на него.

Вновь зарядили проливные дожди. Низкое небо было сплошь затянуто тяжелыми тучами. В один из таких ненастных дней в Эвистоунское аббатство прибыли паломники. К заезжим торговцам здесь привыкли, но паломники появлялись редко. По словам брата Малкома, эти были первыми чуть не за год.

Паломников было четверо: двое юношей, которых богатые хозяева послали за себя совершить паломничество к святым местам, и двое пожилых мужчин. В прошлом они были солдатами, совершили много грехов за свою жизнь и теперь хотели замолить их, прежде чем предстанут перед вечным судией.

Хью пригласил их разделить общую трапезу. Они с радостью приняли его приглашение, как и приглашение брата Малкома переночевать у монахов в аббатстве.

Паломники набросились на еду, как оголодавшие волки. Не прекращая жевать, они рассказывали о том, что им довелось увидеть за долгую дорогу. Они вышли из Ньюкасла, рассказывал один из молодых паломников, и заметил:

– На Севере затевается мятеж. Вот дойдем до Карлайла, и я останусь там, обратно не пойду.

– Это правда, – подтвердил второй юноша. – Где бы мы ни проходили, везде говорят об этом. Кое-кто даже поговаривает, что Нортумберленд заключил союз с нехристями шотландцами и валлийцами.

– Да, вечно одно и то же, ничем людям не угодишь, – фыркнул солдат с квадратным лицом. – Когда королем был Ричард, им захотелось убрать его; теперь, когда королем стал Генри, они и с этим хотят расправиться.

Хью воспринимал их рассказы так же, как байки бродячих торговцев. Что-то в них было выдумкой, что-то – правдой. Так или иначе, Хью не мог поверить, что Нортумберленд заключил союз с шотландцами или валлийцами.

Санче было тяжело слушать разговоры о политике, о смерти Ричарда, об узурпаторе Генри Болинброке. В Эвистоуне она обрела покой и счастье и не хотела, чтобы ей напоминали о прошлом.

Вечер закончился рассказом брата Малкома об аббатстве и его истории, восходящей ко временам римских завоеваний. Санча подозревала, что святой человек частенько фантазирует, когда что-то не знает или не может вспомнить. Его рассказы никогда не повторялись. То же относилось и к мощам святого, которые якобы хранились в ковчеге, в часовне аббатства. В тот вечер брат Малком с простодушной детской улыбкой на лице объявил, что в ковчеге хранится фаланга пальца святого Данстена, прославившегося тем, что кузнечными щипцами ухватил за нос дьявола.

Санчу развеселило это заявление монаха, но она постаралась сохранить серьезную мину. Только неделю назад брат Малком уверял ее, что в ковчеге хранятся несколько волосков с бороды древнего святого.

Алиса же, которая весь день была какой-то задумчивой и вялой, услышав новый вариант рассказа о реликвии, ожила и, толкнув госпожу локтем, заулыбалась.

В день святого Суитина дождь кончился и выглянуло солнце. Сразу стало теплей. Мокрый сад за дверью кухни сиял и переливался сотнями капель под яркими лучами. Санча позвала Алису и нескольких девочек помочь ей вывесить пучки лечебных трав сушиться на солнце. Голоса девочек мешались со стуком горшков, доносившимся из кухни, и болтовней кухарок, месивших тесто.

Вдруг в кухню ворвались двое чумазых мальчишек. Один из них закричал:

– Там обезьянка! На дорожке в господском саду!

– Обезьянка и бродячий торговец! – не желая отставать, крикнул второй. – Быстрей бегите смотреть! – И оба сорванца вылетели за дверь, кривляясь и корча рожи.

Все побросали работу. Тесто наспех прикрыли полотенцами, траву оставили на столе. Санча с Алисой последовали за женщинами в сад, где под музыку бродячего торговца крутилась и прыгала обезьянка и плясали с веселым смехом дети.

У клумбы с ноготками Санча увидела старого знакомца: белого котенка, пушистого и подросшего, который ловил порхающую бабочку. Она взяла его на руки и принялась гладить мягкую шерстку.

Закончив играть веселую мелодию, торговец обратился к хозяйке замка:

– Да благословит вас Пресвятая Дева, миледи. – Торговец поклонился, взмахнув разноцветной шляпой. – Позвольте сказать, что ваш котенок почти так же очарователен, как вы. Не пожалейте двух шиллингов на бархатный ошейник и блестящий колокольчик для такого милого создания.

Мора, оттеснив массивной фигурой любопытных, подошла поближе.

– Ну и ну! – фыркнула она. – Рехнуться можно!

Ее восклицание в основном относилось к цене, которую заломил торговец за такую безделицу. Но тот, пропустив ее слова мимо ушей, продолжал уговаривать:

– Должен заметить, дорогая хозяйка, что монахини Челфордского монастыря надевают на своих любимцев точно такие же ошейнички.

– Монахиням не разрешается держать домашних животных! – пропищала толстушка Гасти, одна из внучек Моры.

– Можешь рассказывать это другим, хоть бы его святейшеству папе римскому, а не мне. Монашки в Челфорде держат кошек и собак, а одна – даже белку. Клянусь Святой Троицей! Иногда они даже берут их с собой в храм. Я собственными глазами видел. Говорю тебе, эти монашки не отказывают себе в земных радостях. Они обожают всякие безделушки какие поярче, и это далеко не все, что о них можно сказать. – Убедив недоверчивых, торговец достал из сумки другой ошейник и повернулся к Санче. – Взгляните, миледи, вот чудесный ошейничек, ярко-зеленый, украшенный золотой нитью, а колокольчик – как нежно звенит! – И в подтверждение своих слов он потряс ошейником перед глазами Санчи. – Слышите? Что за звук!

У Санчи холодок пробежал по спине от хитрой улыбки торговца и тонкого переливчатого звона колокольчика. Она опустила котенка на землю, выпрямилась и без улыбки сказала торговцу:

– Я не люблю колокольчиков. – Она попятилась, потом повернулась и выбежала из сада.

Когда зацвел чертополох, Санча и Хью снова отправились на верховую прогулку. Во время последней охоты Хью приметил большое стадо оленей и, зная, как Санча любит животных, захотел, чтобы она полюбовалась на них. Тогда он и его люди завалили двух громадных самцов, но самок предусмотрительно не тронули, чтобы маленькие оленята не погибли, оставшись одни.