Правительство упразднило специальные номерные знаки для правительственных машин, запретило пользоваться сиренами и т. д. Члены правительства обязаны выполнять правила уличного движения так же, как и простые граждане Кубы. По существу в настоящее время на Кубе не существует уже старых протокольных порядков. Все члены правительства сами водят машины (в начале февраля 1960 года Че Гевара, не имевший достаточно опыта в управлении автомобилем, разбил свою машину на улице Гаваны и благодаря случайности отделался небольшими ушибами). Куда бы ни приезжали члены правительства, и особенно сам Фидель Кастро, их непременно окружает густая толпа кубинцев, через которую трудно бывает пробиться. Охране, сопровождающей их, запрещается, как правило, отталкивать народ, поэтому обычно Фиделю приходится пожать несколько сотен рук, прежде чем он доберется до места назначения <…> Где бы ни пролегал их маршрут, они обязательно заедут во все близлежащие кооперативы, школы, предприятия, чтобы взглянуть на то, как идут дела, перекинуться парой слов с руководителями, рабочими» [276].
Кстати, во время аварии с участием Че Гевары, в машине с которым, надо же такому случиться, ехал А. Алексеев, произошел любопытный эпизод. Когда Че стукнул ехавшую перед ним машину, ее шофер, темпераментный кубинец, выйдя из своего автомобиля, прошелся по «виновнику торжества» бранными словами. Но, увидев перед собой Че Ге–вару, тут же поменялся в лице и воскликнул: «Че, команданте, какая честь, что ваша машина столкнулась с моей!» Водитель сразу забыл об инциденте и клялся, что не будет выправлять вмятину и сохранит ее как дорогое воспоминание о своей личной встрече с Че Геварой [277].
На Кастро и его сторонников, покусившихся не просто на устои ведения сельского хозяйства, а на весь уклад жизни на Кубе, ополчились и американцы, и прежние кубинские хозяева жизни, и почти все средства массовой информации в стране и за рубежом, и многие из членов нового кабинета министров. Тем более что правительство Кубы к лету 1959 года конфисковало всю собственность бывших военных преступников и сторонников Батисты. У самого диктатора были заморожены и изъяты банковские вклады на 9 миллионов долларов – внушительную сумму по тем временам. (Но это, повторимся, была лишь малая часть прикарманенных Батистой за время своего правления средств. В 1952 году, когда Батиста, в результате переворота, пришел к власти, Куба держала на сохранении в Форт–Ноксе в Соединенных Штатах 500 миллионов долларов в золотых слитках и монетах. Батиста во время пребывания у власти изъял эти резервы и почти полностью использовал их в личных целях.) Правда, следует заметить, что ни у одной из семей, принадлежавших к крупной буржуазии, пока они проживали на Кубе после революции, власти не отнимали ни домов, ни денег, хранившихся в банках. В первом полугодии 1959 года американцы так же вольготно, как и раньше, чувствовали себя на Кубе. «Внешне 1959 год мало чем отличался от предшествующего периода, – вспоминал Александр Алексеев. – Гавана была наводнена американскими туристами. Работали в полную силу казино, кабаре и всякие ночные клубы, еще не началось бегство буржуазии в Соединенные Штаты, хотя предгрозовые тучи уже скапливались» [278].
В апреле 1959 года случилось знаковое событие, которое заслуживает подробного рассказа о нем. Речь идет о первой поездке Фиделя Кастро в Соединенные Штаты в качестве главы революционного правительства. Как показали последующие события, именно эта поездка расставила акценты в официальных кубино–американских отношениях, которые за почти полвека противостояния стали напоминать непрекращающийся сериал. Американцев, не признающих иной модели построения мира, кроме той, что делается по их лекалам, раздражает то, что крошечная Куба, фактически их бывшая колония, не просто не идет в их фарватере, а позволила себе бросить вызов Вашингтону.
По так называемой давней «антильской традиции» новые кубинские президенты свою первую заграничную поездку совершали именно в Соединенные Штаты. Ехали они туда «на поклон», чтобы получать негласное благословение северного соседа, а также получить официальную «политическую крышу» и экономическую помощь. Фидель сразу же дал понять, что он – исключение из правил. Он запретил своему окружению, сопровождавшему его в поездке, вообще заводить разговоры с американцами о какой–либо поддержке.
Вместе с тем Фидель хорошо понимал, что сразу освободиться от экономической зависимости от Соединенных Штатов не удастся, и поэтому желал установить доброжелательные, прежде всего равноправные и взаимовыгодные торговые отношения с США. Он намеревался воспользоваться противоречиями, существовавшими между некоторыми американскими промышленниками в оценке происходящего на Кубе. Хотя на тот момент главной и острейшей необходимостью Кубы были кредиты.
Сейчас, по прошествии лет, ясно, что данный визит стал поворотным в развитии американо–кубинских отношений. Можно долго рассуждать на тему, а что было бы, если Фидель и американские официальные лица относились бы, так сказать, «помягче» друг к другу. Авось бы срослось, может быть, и не враждовали? Но история, как известно, не терпит сослагательных наклонений.
Некоторые авторы утверждают, что Соединенные Штаты «шли навстречу Фиделю», а тот уже якобы смотрел в сторону Москвы [279]. Но правда состоит в том, что официальный Вашингтон попросту не мог представить Кубу свободной и независимой от себя.
Кастро сознательно приехал в Вашингтон не по официальной линии. Его визит был частным, по персональному приглашению «Американской гильдии издателей». И это, без сомнения, было беспрецедентным событием. Руфо Лопес Фреске, министр финансов революционного правительства, был одним из членов кубинской делегации. В своих мемуарах, после того как он в начале 1960–х годов был лишен государственных должностей и отправлен в ссылку, Фреске вспоминал слова Фиделя Кастро, сказанные соратникам накануне визита в Америку: «Я не хочу, чтобы эта поездка походила на визиты других латиноамериканских правителей, которые приезжают в США, чтобы клянчить деньги. Я хочу, чтобы эта поездка прошла под знаком доброй воли» [280].
Тут необходимо сделать небольшое отступление, чтобы понять, на каком фоне проходил визит революционного лидера в Соединенные Штаты и какова была реакция американцев на события на Кубе в первые послереволюционные месяцы 1959 года.
Некоторые представители американской элиты по–прежнему питали иллюзии по поводу того, что сын богатого и уважаемого латифундиста, блестяще зарекомендовавший себя как адвокат, снимет боевой оливковый френч, наденет цивильный костюм и галстук и, наконец–то, сядет за стол переговоров с американцами.
Но в Белом доме и Госдепартаменте царили совсем другие настроения. Там со всей ответственностью отнеслись к заявлениям революционеров о том, что они «пришли на Кубу всерьез и надолго». И хотя свержение диктатуры Батисты не явилось неожиданностью для американцев, оно вызвало серьезное беспокойство среди правящих кругов США и, в большей степени, в могущественном кубинском бизнес–лобби Соединенных Штатов. Они опасались, что развитие событий на Кубе может принять неблагоприятный для них характер в случае решительного выступления широких народных масс в защиту революции.
Демонстрируя способность применить вооруженную силу для защиты своих интересов на Кубе, правительство США еще в январе 1959 года направило к ее берегам три миноносца и две подводные лодки, а также привело в боевую готовность военно–морские базы в Гуантанамо на Кубе и в местечке Ки–Уэст в штате Флорида. А член конгресса США, ярый антикоммунист Фултон даже призвал министерство обороны и Госдепартамент США послать на Кубу парашютистов, если кубинские повстанцы начнут захватывать собственность США [281].
