– У нас не хватит сил и возможностей.

– Это ты сказал… – Я пристально посмотрел на горбуна. – Между прочим, хочу вернуться к своему предложению: я достаю Синдикату дона Витторио, а боссы, в свою очередь, отпускают меня на вольные хлеба.

– Это исключено!

– Тогда я умываю руки. А ты хорошо подумай, как будешь объяснять дону Фернандо провал задания. – Я встал и пошел к выходу.

– Остановись! – рявкнул Марио. – Мы еще не закончили.

– Слушаюсь… босс. – Я преувеличенно покорно занял исходную позицию – сел на диван.

– Перестань паясничать, – поморщился горбун. – Мы влипли по уши в дерьмо.

– Это точно…

– Мигель, я не могу просто так взять и заявить дону Фернандо, что ты мечтаешь расстаться с Синдикатом. Боюсь, что следующим его приказом будет распоряжение о твоей ликвидации.

– Так ведь есть варианты…

– Какие?

– Мы должны подставиться парням Большого Дона. Крысы обожают бесплатный сыр. Даже если он в крысоловке.

– Это очень опасно.

– Мы давно играем в опасные игры, Марио. Чуточку меньше опасности, чуточку больше – какая разница? Я готов рискнуть.

– А я нет!

– Я и не приглашаю тебя составить мне компанию. Будешь в качестве наблюдателя. Я возьму в напарники Эрнесто. Но всего лишь для подстраховки. Как думаешь, если люди Большого Дона "наедут" на нашу группу, Синдикат переморгает?

– Ни в коем случае. Это будет кровной обидой.

– Что и следует доказать.

– И все равно, даже если у нас что-то и получится, Синдикат тебя не отчислит из своих рядов. По крайней мере, живым.

– Вот и ладушки. Выполняя задание Синдиката по "раскрутке" дона Витторио, я был смертельно ранен и помер. Правда, перед этим передал тебе все нужные сведения.

– Что за дурацкие шутки!

– Отнюдь. Ты скажешь, что я умер. – В моем голосе прозвучал металл. – Усек? Героически погиб. А Эрнесто подтвердит: боссам понадобится свидетель, ты это знаешь. Мой "труп" вы бросили в море, привязав к ногам балласт. Где? А фиг его знает, было темно.

– Я не стану лгать боссам Синдиката!

– Тогда командуй… – Я посмотрел на Марио, как на пустое место. – Готов выполнить любой твой приказ.

– Это шантаж! Ты загнал меня в угол!

– Загнал, – спокойно подтвердил я.

– Эрнесто может проболтаться, и тогда нас не спасет даже чудо.

– Он быстрее язык проглотит или пустит себе пулю в лоб, чем предаст меня.

– Пфу! – фыркнул горбун с насмешкой. – Откуда такая самоуверенность?

– Я похож на пустышку?

– Н-нет… – Марио даже перекосило от такого разговора.

– То-то… Я знаю, о чем говорю. Эрнесто будет "петь" так, как мы его попросим.

Горбун умолк, обхватив голову руками. Похоже, глубоко задумался. Конечно же, я ему не скажу, почему я так уверен в Эрнесто. Все гораздо проще и прозаичнее, нежели совершенно дурацкое предположение о нашей с Эрнесто сердечной дружбе до гроба. Мы с ним повязаны такими тайнами, что, узнай о них боссы Синдиката, из нас на следующий день с живых кожу сдерут.

Наконец он поднял голову и посмотрел на меня каким-то странным взглядом. Теперь передо мною был прежний Марио – страшный, жестокий горбун, Квазимодо, но только гораздо умнее и хитрее своего прототипа.

– В его виллу пробраться очень трудно… – сказал он тихо.

– Да. Но можно.

– Будет много ненужных трупов.

– Как пойдет.

– А если Большого Дона похитить?

– Зачем? Проще потолковать с ним у него дома. Похищение – это лишние хлопоты. И оно тоже не исключает длинный перечень попутных мертвецов. Не думаю, что дон Витторио обходится без солидной охраны.

– Ты прав. Но я готов принять твое предложение лишь в том случае, когда Большой Дон окажется где-нибудь за городом, чтобы мы могли с ним побеседовать без помех.

– Ты… готов? – Я от волнения вскочил на ноги. – Это правда?

– Даю слово. С одним маленьким уточнением… – Он немного замялся.

– Ну?

– Открою тебе секрет… Во Францию мы приехали не только ради наказания отступников. Это всего лишь эпизод – неприятный, нелегкий, опасный, но все же эпизод. Мы обязаны выполнить одно очень важное задание. И главная роль в нем отводится тебе. Сделаешь – лети на все четыре стороны. Я все обустрою в лучшем виде.

– И… и после… Ты… не обманешь?

– Я дал тебе слово. Не как ликвидатору Синдиката, а как посвященному в Братство Красного Ягуара.

Буря чувств захлестнула меня и швырнула в бездну сомнений, на дне которой вдруг забрезжила надежда.

Неужели я стану в конце концов свободным? Скрыться, исчезнуть, раствориться в человеческом море, а еще лучше – уйти в Гималаи и дожить до конца своих дней отшельником… Возможно ли такое счастье? И вообще – может ли надеяться на счастье изгой, человек из темной, кровавой изнанки общества?

Сомнения… Они преследовали меня всегда. Я так много раз умирал – физически и морально, – что смерть для меня была понятием совершенно обыденным, как, например, завтрак для нормального человека. Она ходила со мной рядом, нередко по-дружески обнимала за плечи, и я никогда не испытывал перед нею вполне естественного ужаса. Даже наоборот – иногда небытие казалось мне панацеей от всех моих бед и страданий. Да, я ускользал от нее, убегал, прятался, но все это напоминало игру в пятнашки, не более того. Мы с ней были одного поля ягоды – безжалостные убийцы. Коллеги.

Но всегда в наши отношения вмешивались сомнения. Зачем я живу, кому нужна моя поганая жизнь? Временами исковерканная, ожесточившаяся душа пробивала лед черного озера, куда я заточил ее еще в молодости, и поднималась на поверхность, чтобы внести смятение в мысли и полную неразбериху в мозги. Она вопила, иногда умоляла, и мне всегда стоило большого труда загнать ее обратно. До поры до времени я с нею успешно справлялся. И даже гордился этим своим подвигом, представляя себя эдаким рыцарем без страха и упрека.

Все изменилось в одночасье, когда в мою жизнь совершенно нечаянно вошла Ольгушка, моя жена, а затем и сын Андрейка. Наверное, я просто размяк. Мало того – я стал благодушным мечтателем. Жизнь сразу приобрела смысл и цену, и повернись все по-иному, я мог бы стать как все нормальные люди. Конечно, того, что я натворил, из памяти не выбросишь, но я готов был замаливать свои грехи до скончания века.

Однако неумолимая судьба решила по-иному. Скитаясь по Сан-Паулу, я был какимто заледеневшим, потусторонним, мне на все было наплевать. Я казался себе ходячим трупом. Иногда, сидя за столом какой-нибудь шурраскерии, я замечал и черные одежды смерти, под которыми никогда не было видно лица. Примостившись напротив, смерть терпеливо ждала – чего? – и изредка многозначительно ухмылялась. Конечно, я не видел ее улыбки, но почему-то знал, что она смеется надо мной. И в такие моменты никто и никогда не присаживался за мой стол, даже если шурраскерия была забита под завязку.

Но приключения в сельве неожиданно заставили меня почувствовать, что в моих жилах попрежнему течет красная живая кровь, а не бесцветная лимфа полузомби. Я будто проснулся. Придавленная грузом страданий жажда жизни распрямила крылья, взлетела – и снова угодила в силки.

Нельзя сказать, что мое отношение к смерти претерпело существенное изменение. Отнюдь. Однако я вдруг понял, что еще могу быть кому-то полезным и нужным, и уже из-за одного этого стоило немного пожить. Со мной случилось то, что иногда бывает с кошкой, у которой отобрали котят и подбросили ей щенков. И она их выхаживает, как своих собственных малышей.

Конечно, я мог уйти и от Синдиката, и от Братства еще там, в сельве. Никто и ничто меня бы не удержало. Не будь профессора и Гретхен, я растворился бы в сельве как бестелесый призрак, на худой конец оставив после себя еще полдюжины трупов.

Но после того, что случилось с Францем, я почувствовал себя обязанным семейству профессора. Ведь этот жестокий трюк с перевоплощением в ягуара – трюк? – никогда бы не имел места, не будь моего посвящения в Братство. Я должен был спасти дядюшку Вилли и Гретхен, чтобы хоть как-то искупить свою, пусть и опосредованную вину в свершившемся злодеянии. По большому счету, я обменял одну свою жизнь на две другие.