– Я голоден, – заявил Эрнесто, когда мы, приняв душ, расположились на койках; номер был на двоих, хотя мы и делали вид, что познакомились только в "Пон сюперьер".
Я посмотрел на часы. Было около пяти. Я знал, что бар гостиницы работает, что называется, до упора – пока самый настырный пьяница не вытрясет из кармана в кассу Черного Жерара последний франк. Есть мне не хотелось, но и сон не шел.
– Ладно, Бармалей ненасытный, твоя взяла. – Я демонстративно вздохнул и встал. – Двигаем в обжираловку.
Эрнесто взвился как ужаленный, сияя всеми своими зубами. Я знал, чего хочет этот сукин сын – промочить пересохшее горло добрым стаканом неразбавленного виски.
Несмотря на поздний час, а вернее, на раннее утро, в баре все еще было достаточно людно. Черный Жерар, завидев новых клиентов, угрюмо и плотоядно ухмыльнулся. Он и впрямь казался обуглившимся: черные, без единой сединки волосы, очень смуглое от природы лицо и темный камзол, обшитый серебряным позументом, как у средневекового гранда.
Заказывал Эрнесто: для себя виски, а мне легкий коктейль; из еды у Черного Жерара нашелся овечий сыр, тушеное мясо по-авиньонски, весьма подозрительное на вид, похоже оставшееся еще со вчерашнего обеда, и буйабес, который пожелал мой и впрямь голодный напарник. На удивление, суп действительно оказался знатным, как его и расписывали в рекламе – горячий, ароматный и острый. Скорее всего, Черный Жерар готовил его для себя, но из жадности отдал нам – цену, кивая на неурочный час, он заломил за свои "деликатесы" достойную лучших ресторанов Марселя.
Что-что, а буйабес мне нравился. Несмотря на то, что в нем было намешано фиг его знает сколько разных компонентов, по нашим, по русским понятиям, не очень съедобных: султанка, тригла, морской черт и прочая сорная рыба. Наверное, я просто соскучился по нашим борщам, супам, по самой обычной рыбацкой ухе, приправленной дымком от костра. Странно, но только здесь, в насквозь прокуренной тошниловке на окраине Марселя, я вдруг впервые за мои скитания ощутил смутное томление в душе, тягу к родным местам, именуемую по-научному ностальгией…
Интересно, где сейчас Марио? Я почему-то был уверен, что он не спит. И Марио и Кестлер жили отдельно – так захотел горбун, который, похоже, не очень доверял пронырливому немцу. Связь с Марио мы поддерживали через мобильный телефон, но, возвратившись в гостиницу, я позвонить ему не рискнул: все-таки он сейчас мой шеф, и если сочтет нужным, сам выйдет на контакт. И все же не удержался, чтобы не пройти мимо его номера; Марио жил этажом выше. Прислушавшись, я не уловил даже дыхания. Было два варианта: или я утратил свои способности – почти экстрасенсорные – ощущать человека или животное на расстоянии, приобретенные долгими и упорными тренировками под руководством Учителя Юнь Чуня, или горбун куда-то ушел. Куда и зачем? Конечно, я и в мыслях не имел, что он лично займется "уборкой" в квартире покойного Пинскера; для такой работы у Синдиката шестерок хватало. И тем не менее ночной вояж Марио показался мне подозрительным, тем более что он обязан был поставить в известность меня, номинального заместителя, – Эрнесто и Кестлер по приказу дона Фернандо исполняли по отношению к нам роли "мальчиков-чего-изволите".
– Мне никогда не нравились брюнетки, – упрямо твердил свое Эрнесто, глотая виски как воду. – Никогда!
Он наливался спиртным по самое некуда. Я понимал его: Эрнесто не был ни садистом, ни жестоким человеком в общепринятом смысле слова, но иногда на него находило, и тогда он мог убить любого не моргнув глазом. В особенности если за этим стояли большие деньги. И в то же время Эрнесто не был жадным, и доллары (а у него они водились в достаточном количестве) он швырял направо и налево без малейшего сожаления. Сегодня Эрнесто выполнял грязную работу – работу палача и истяза-теля. Что всегда доводило его до исступления – он ненавидел и себя, и необходимую кровожадность, и "клиента", из которого приходилось вытаскивать правду в буквальном смысле клещами. После таких экзекуций Эрнесто нередко уходил в запой, и теперь я с тревогой наблюдал за его развязными манерами и лихорадочной возбужденностью.
– Эй, киска, вали сюда! – орал Эрнесто, размахивая руками. – Не обижу. Да не ты, – он грубо отпихнул потрепанную шалаву, подрулившую на зов, – а твоя подружка. Блондинка. Иди сюда, радость моя!
– Остынь, черт тебя дери. – Я сказал это тихо, но с угрозой.
– Это почему?! – взвился мой напарник. – Я что, не имею права расслабиться?!
– Заткнись, иначе я тебя здесь и урою. – Я увидел, что на нас начали обращать внимание. – Тебе хочется познакомиться с французскими легавыми? Так вот, запомни – я этого не допущу.
Эрнесто посинел от злости. На миг мне показалось, что он сошел с ума. Его глаза вращались в орбитах, будто внутри черепа был моторчик, а правая рука медленно поползла к поясу, где, как я уже знал, находился футляр с метательными ножами – остро заточенными с двух сторон стальными пластинами длиной десять – двенадцать сантиметров; в метании ножей с Эрнесто мало кто мог сравниться.
– Не делай этого… – обронил я с ледяным спокойствием.
Эрнесто был таким же дерзким, как и я, а потому в моем сердце теплилось к нему чувство, отдаленно напоминающее христианское сострадание. Но сейчас, если он полезет в бутылку, мне не останется ничего иного, как размазать его по стенке: по кодексу Синдиката нарушителей приказов во время операций ждала короткая и жестокая расправа. И все же, все же… будь на его месте ктонибудь другой… а ведь с Эрнесто мы съели если не пуд, но килограммов пять соли точно, работая вместе.
Эрнесто не внял моему предупреждению. Не сводя с меня бешеных глаз, он быстро расстегнул "молнию" на куртке, а затем…
Затем его ладонь оказалась пришпиленной к животу обыкновенной зубочисткой, одной из тех, что стояли на каждом столе в пластмассовых стаканчиках. Я вспомнил уроки Учителя и метнул ее с такой скоростью и силой, что Эрнесто даже не понял, почему в правой руке вдруг появилась заноза, большая, острая и отнюдь не безболезненная.
– Три тысячи чертей! – возопил он, вмиг забыв о своих кровожадных намерениях. – Что за дьявольщина?!
Морщась от боли, он захватил зубами деревянный шип и выдернул его, при этом обрызгав кровью свою рубаху.
– Это… ты?! – вдруг сообразил он, остолбенело уставившись на рассыпанные по столу зубочистки – в спешке я был неосторожен.
– Успокоился? – ответил я вопросом на вопрос.
Я думал, что Эрнесто кондрашка хватит. Выпучив глаза, он долго смотрел на меня, будто на нечистого, а затем расхохотался.
– Ах, Мигель, ну до чего я тебя люблю! – Он смахнул слезу умиления. – Прости, я был не прав. Все виски… проклятое виски! Клянусь…
– Помолчи! – прошипел я и так выразительно взглянул на кающегося напарника, что он даже пригнулся к столу. – Не делай лишних движений. Просто сиди и глотай свое пойло.
– Что случилось? – спросил он испуганно.
– Потом…
Слава богу, до Эрнесто дошло. Он хмуро подмигнул мне и нацедил новую порцию дрянного бурбона. Но пить не стал, только делал вид. На удивление, мой напарник практически протрезвел. Я знал, что он ощущает дыхание близкой опасности не хуже, чем я.
В дальнем, темном углу, где был запасной выход, кучковалась подозрительная компашка. Наверное, я бы не обратил на нее внимания, не покажись один из ее состава знакомым. На его голове красовалась широкополая шляпа, скрывающая лицо. Он что-то втолковывал сидевшим за длинным столом подонкам, доверительно похлопывая одного из них, разбойного вида малого с модной серьгой в ухе, по плечу. Видимо получив согласие – все дружно закивали, а кто-то радостно заржал, – он что-то ткнул в руки здоровяку с дамским украшением в мочке и бочком, как краб, шмыгнул в приоткрытую дверь запасного выхода. Я, конечно, мог ошибиться, но этот странный тип уж очень смахивал на стукача Синдиката Кестлера, как я понял, приставленного к нам синклитом боссов в качестве тайного соглядатая. Что бы это могло значить? Марио болтается черт знает где и зачем, лиса Кестлер обретается в компании таких типов, с которыми может общаться разве что такой же подонок, как и они сами… Странно…
