Солнце уже блестело на верхушках Кремлевских башен и звонниц, когда четкие квадраты колонн высших учебных заведений Советской Армии начали выстраиваться на отведенных местах. Для нашей академии был указан квадрат, как раз напротив мавзолея В. И. Ленина. Рядом, у стены нынешнего ГУМа, выстраивались колонны академии Генерального штаба, Академии имени Фрунзе и Академии бронетанковых войск.

Офицерские колонны подходили в каком-то сдержанном, взволнованном молчании. Суетились направляющие с красными флажками в руках. На огромном просторе каменной площади глохли даже самые громкие команды. Колонны четко перестраивались, занимали места. Большое движение угадывалось и за пределами Красной площади. Войска располагались на площади Свердлова, на Манежной, на площади Революции.

Стоять разрешено было вольно, все ждали часа, когда на трибуне Мавзолея появятся руководители партии и правительства. А пока переговаривались, сходились небольшими группками. Последние сообщения радио и газет приносили радостные вести. Вчера с раннего утра наши войска вели бои в самом центре фашистской столицы, пробивались к стенам рейхстага, а в половине третьего горстка храбрецов проникла внутрь фашистского парламента и над рейхстагом взвилось красное знамя!

Гитлер и его приближенные, те, что совсем недавно кричали о близком крахе советского государства, как крысы, забились в убежище в бункерах имперской канцелярии и с ужасом прислушиваются к нарастающему гулу артиллерийского огня. Час возмездия настал!

В боях за Берлин, как мы узнали позднее, была уничтожена и совершенно перестала существовать гитлеровская авиация. А те немецкие самолеты, которые наши летчики не успели уничтожить в воздухе или на аэродромах, достались нам как трофеи.

Однако еще ничего не было известно о дальнейшей судьбе главарей пресловутого третьего рейха. И только спустя некоторое время появились первые сведения: вчера же, 30 апреля, примерно через час после того, как над рейхстагом взвилось красное знамя, Гитлер покончил жизнь самоубийством. Главарь фашистов страшился расплаты за свои преступления и предпочел смерть.

Верный приближенный Гитлера, его многолетний трубадур Геббельс не только убил себя, но отравил жену и шестерых детей.

Многие фашистские главари искали спасения, не останавливались ни перед чем, чтобы только сберечь свои жизни, но конец был для всех один: или самоубийство, как для Гиммлера, или же плен и суд за преступления, как для Геринга, Риббентропа, Кальтенбруннера и других заправил фашистской Германии.

В то утро, когда на Красной площади все было готово для праздничного парада, мы все предчувствовали близкий миг победы, но, конечно, еще не знали, что до него остаются буквально считанные часы. Назавтра, т. е. 2 мая, подняв руки, выйдут из своего подвала и сдадутся советским войскам руководители штаба обороны Берлина во главе с генералом Кребсом. Фашистская столица окажется полностью захваченной.

7 мая наши войска выйдут на восточный берег реки Эльбы. На западном берегу покажутся передовые части американцев и англичан.

Снова бьют часы на Спасской башне, падают в тишину насторожившейся, замершей площади полновесные удары. Каждый из них как бы отмеряет незабываемые исторические мгновения…

Тот памятный первомайский парад явился для нас как бы репетицией перед таким волнующим событием, как торжественный парад Победы.

День окончания войны для всех, кто пережил его, памятен так же, как и черный зловещий день 22 июня 1941года. Однако тогда нападение врага захватило многих врасплох, оборвав мирное течение жизни,- теперь же часа победы ждали, с нетерпением вчитывались в сводки «От Советского Информбюро», почти не выключали репродукторов. И все же, как ни близок был миг победы, долгожданное сообщение вызвало невиданный взрыв радости и ликования. Наконец-то! Дождались!

У нас в академии в день подписания капитуляции фашистской Германией занятия во всех аудиториях начались как обычно. Короткая суматоха, когда слушатели торопятся занять места, быстрые шаги преподавателей в опустевших коридорах, и вот – тишина, внимание. Учебный день пошел своим чередом. Видимо, он так и прошел бы, ничем не выделяясь из сотен других дней, заполненных занятиями, если бы не радостное известие: в самом начале своей лекции генерал Чугунов, наш преподаватель, сообщил о том, чего давно уже ждали. Что тут началось! За партами сидели одни фронтовики, люди, знающие цену поражениям и победам, испытавшие горечь утрат, ранений, фронтовых испытаний. Уж слишком долга и тяжела была война, как нетерпеливо ждал народ этого счастливого часа!

Понемногу шум пошел на убыль, слушатели неохотно расселись по местам. Но не было уже прежнего внимания и сосредоточенности. Лихорадочно блестели у всех глаза. До занятий ли было в такой день? Мы едва дождались звонка, снова загалдели и высыпали в коридор. Ликовала вся академия.

– Пошли, братва!- предложил возбужденный Кожедуб.- Грешно не отметить.

Отправились мы небольшой компанией – человек шесть. Вдохновителем и организатором у нас был Иван Кожедуб. Ликование всюду. Многолюдно на улицах, возле магазинов. Военные перемешались со штатскими. Впрочем, штатские и сами недавно только сняли военную форму. Как правило, это были инвалиды.

Вот несколько человек в стареньких гимнастерках, став з кружок и обнявшись, голова к голове, ни на кого не обращая внимания, громко, но слаженно, поют популярную фронтовую песню: «Бьется в тесной печурке огонь». Особенно проникновенно, со слезой они выводят: «А до смерти четыре шага».

– В Ногинск!- отдал команду Кожедуб.- Едем все в Ногинск!

Почему в Ногинск? А кто его знает? Просто взяли и поехали.

В Москву мы попали только на следующий день. Ни о каких занятиях, конечно, не могло быть и речи. Улицы столицы были запружены народом. Военным не давали проходу. А уж тем, у кого на груди горели звезды Героев, буквально не было спасения: как увидят, так качать. В конце концов от бесконечных подбрасываний в воздух у нас начали кружиться головы. А ведь летчики – народ привычный к полетам.

– Ребята, пошли ко мне,- предложил Алексей Микоян.- Посидим, пообедаем. Тут нам не будет спасения.

Предложение было принято, и мы гурьбой стали пробиваться к центру. Особенно «тормозил» компанию Иван Кожедуб. Три звезды Героя на груди, лицо знакомое по сотням фотографий, – ему буквально не давали проходу.

Летчиков окружила большая группа школьников. На белых блузках и рубашках пламенели пионерские галстуки. Глаза ребятишек светятся любопытством и восхищением. В свое время в Алма-Ате мы с обожанием разглядывали летчика в военной форме. Он казался нам воплощением романтических ребячьих мечтаний о небе, о пятом океане. Теперь школьники любовались звездами Героев, наяву разглядывая людей, о которых много писалось в газетах, передавалось по радио. Когда-то большой редкостью была любая правительственная награда, теперь же, после войны, у многих по нескольку орденов. Иван Кожедуб носил на груди три звезды Героя – он был одним из трех человек, удостоенных этой великой чести (кстати, вторым был тоже летчик-истребитель Александр Покрышкин).

Наконец мы пробились в Александровский сквер и вдоль Кремлевской стены пошли к Боровицким воротам. В сквере было тише, народ со скамеек посматривал и провожал глазами группу летчиков. Шелестела на деревьях молоденькая свежая зелень.

– Пошли за мной, ребята!- распоряжался Алексей, поднимаясь из сквера к Боровицкой башне.

Всей группой миновали пустынные ворота. Летчики осматривались. Алексей уверенно шагал впереди, показывая дорогу. Солнце, щедрое майское солнце, блестело на чистой брусчатке кремлевских мостовых.

Притихшие, поправляя гимнастерки, оглядывая себя, мы поднимались по лестнице.

– Ребята, без стеснения,- подбадривал Алексей, забирая у нас фуражки.- Проходите прямо в столовую.

В большой комнате с темными панелями был накрыт обеденный стол. Нас ждали. Стали рассаживаться.

– Ну, затихли, присмирели!- покрикивал на нас Алексей.- Давайте свои рюмки! Давайте ближе, чтобы не тянуться.