Странно, но та непривычно молчала и ни на кого, кроме Сметаниной, не смотрела. Смотрела причем она на нее нехорошо: в упор и не мигая. Слава о таком ее змеином взгляде давно шла недобрая, поэтому сдавленные смешки и разговорчики стихли мгновенно. Одна Валечка Сметанина пребывала в эйфорической непонятливости.

– Марианна Степановна, мне начинать? – безмятежно улыбнулась она, сочтя, что пристальный взгляд Марианны – это призыв к началу совещания, и только-то.

– Сейчас начнем, – кивнула Марианна с леденящей душу ухмылкой.

Тут же поднялась с места, выхватив из настольного прибора канцелярские ножницы, подошла к Валечке, наклонилась над ней и откромсала ей хлястик на розовом вельветовом пиджаке.

Все обомлели.

– Я же сказала вам, кажется, что хлястик этот выглядит нелепо, – сытой кошкой промурлыкала Марианна, швыряя отрезанный хлястик Валечке на коленки. – И попросила избавиться. Неужели непонятно?..

Валечку Сметанину потом долго отпаивали валерьянкой, гладили по плечу, утешали, как могли, и в темных закоулках длинных извилистых коридоров обсуждали свистящим шепотом этот ужасный случай.

Вывод оказался неутешительным для Валечки. В случившемся инциденте все единогласно обвинили ее.

– Нечего было на рожон лезть!..

– Марианна ведь попросила ее, чего было выпендриваться?..

– Тоже мне, законодательница мод, как напялит на себя что-нибудь…

– И язык должна была держать за зубами, а то: мне начинать? Вот и начала, инициативная наша…

Приблизительно так жужжали потом в конторе недельки через три, когда отыскали наконец виновного. И даже если у кого-то в глубине души и имелись сомнения насчет правомочности действий Марианны, то они выше этой самой глубинной отметки не поднялись.

Ее все ненавидели! И в то же время места своего каждый боялся лишиться. Потому что Марианна хоть и была отъявленной сволочью, сволочью была справедливой и отзывчивой. Платила хорошо, регулярно повышала зарплату, стимулировала отличившихся щедрыми премиальными. А если у кого случалась беда или семейные неприятности, тут же помогала либо непонятно откуда взявшимися отгулами, либо транспортом, либо путевками, либо деньгами на лечение или обучение.

Такой необъяснимой щедростью мало кто мог похвастаться. И те из сотрудников, кому довелось познакомиться с методами правления других работодателей в их городе, про Марианну ничего, кроме хорошего, не говорили.

Во всяком случае, Ксюша ни разу не слышала ни одного гадкого слова в адрес своей начальницы. Ни одного, как бы ни старалась она по заданию Марианны разговорить собеседника. Все держались насмерть, на провокации не поддавались и изо всех сил нахваливали директрису.

И как теперь на общем фоне всепоглощающей любви к Марианне было Ксюше ей не подчиниться?! На союзников-то рассчитывать не приходилось.

– Да-а… – снова с тоской протянул Сурков и засопел и зашептал тут же: – Хоть бы прибил ее кто, что ли!

– Кто?! Кто решится, Саша? О чем ты?!

– Да она каждому как гвоздь в одном месте! – возразил Саша.

– Ага, а ты сам-то об этом слышал? Никто ведь и никогда об этом не говорит! Дома если только, шепотом, и то под одеялом. Такая…

– Страшный человек, – согласился Саша. – Но делать нечего, Ксюша, надо выпутываться. Ты давай сворачивайся там и выходи. А я пока сестре своей позвоню, может, она что-то придумает. У нее много знакомых в городе. Собирайся пока.

Ксюша осторожно устроила трубку на аппарате. Прежде чем выйти из кабинета, долго смотрелась в зеркало. Вздыхала, трогая густую, аккуратным валиком уложенную челку. Потом бросила привычно настороженный взгляд на дверь директорского кабинета, подхватила сумочку, выключила свет и направилась к выходу.

Саша Сурков должен был ждать ее за квартал от здания фирмы. Там между двумя магазинами имелся сквозной проезд к трем домам. Вот возле одного из подъездов он ее всегда и ждал. Такие меры предосторожности нужны были им обоим. Ксюша пряталась от Марианны. Саша прятался от нее же и от общих с его женой знакомых. Приходилось осторожничать, одним словом, сразу по нескольким причинам.

Ксюша кивнула охраннику у выхода из здания. Сдала пропуск, вышла на улицу и тут же поспешно полезла за зонтом. Холодная мгла, окутавшая поутру город, разошлась неслабым дождем, споро щелкающим по ледяным лужам острыми каплями-иглами. Ветра не наблюдалось, но воздух вечера был настолько стылым и промозглым, что казалось, еще немного – и скует все вокруг хрустким панцирем первого льда.

Она шла скорым шагом, ежась от холода и перескакивая через лужи, и чтобы хоть как-то себя отвлечь, принялась потихоньку мечтать.

Мечты ее были грязными и запретными, и поэтому о них никто, кроме нее, не знал. В них было много подлого и преступного – в ее мечтах. Разве могла она этим с кем-то поделиться?! Нет, конечно. Ее бы сразу осудили, а то еще, чего доброго, нашли способ донести Марианне. А это верная Ксюшина погибель, ведь она ни о чем другом и не мечтала, только о смерти Марианны Степановны. О внезапной, скоропостижной, непредсказуемой гибели этой страшной гремучей гадины, превратившей ее – Ксюшину – жизнь в постоянный неподконтрольный кошмар.

Если Марианны не станет, то все моментально в Ксюшиной жизни наладится. Все! И даже квартира, в которой она проживала на птичьих, казалось бы, правах, достанется ей. Ведь она не была купленной и приватизированной, она – эта квартира – находилась в муниципальной собственности, и там прописаны были всего два человека: сама Марианна и Ксюша. Ей рассказывал кто-то, что с этой квартиры и началась Марианнина жизнь в этом городе. Будто кто-то, то ли бабка, то ли тетка старая, прописала ее туда, потом умерла.

С годами карьера Марианны резко полезла вверх, она начала обрастать средствами, недвижимостью, домами и дачами, но вот эту квартирку на окраине почему-то не трогала, но и не спешила заполучить в собственность, хотя могла это сделать сотни раз. Зато Марианна осталась в ней прописана, прописав потом туда и Ксюшу.

И вот если бы теперь с Марианной случилась какая-нибудь беда, то Ксюша моментально перестала бы быть бездомной. Она так и осталась бы жить в однокомнатной квартире. И никто, никто – ни наследники, ни муниципалитет – не смогли бы ее оттуда выдворить. Потому как прав у них на это не было бы. Первые не могли наследовать не принадлежащую их матери, тетке, сестре и так далее собственность, а вторые не имели права выписать Ксюшу. А со временем бы она, глядишь, и выкупила бы квартирку у государства. Устроилась бы на другую, более высокооплачиваемую работу, скопила бы денег. А там, глядишь, и Саша Сурков к ней бы перебрался. Хотя…

Хотя об этом мечтать не стоило. Провести всю оставшуюся жизнь с Сурковым Ксюша не хотела. Зачем ей муж со шлейфом из бывшей жены и двоих детей в придачу? Они ведь не оставят его в покое. Станут звонить, постоянно просить денег, напрашиваться в гости. Нет, она так не хочет. Насмотрелась в своем родном городе на подобную канитель у двоюродной сестры. Нервы одни, а не жизнь.

Саша хороший, конечно. Понимающий и ласковый. Но в то же время издергался весь. И ее-то ему жалко и вечно видеть хочется. И жена внимания требует, и с детьми погулять чуть не позабыл. Испрыгался, одним словом, из постели в постель. Изоврался. Ему ведь и Ксюше приходится врать, да. А как иначе, если собирались вместе провести выходные, а жена, к примеру, неожиданный поход за город выдумала. Начинал скулить про маму, тещу, про несвоевременную поломку в машине или что-то типа того.

Как так можно жить, Ксюша не понимала. Но и не гнала его. Тогда ведь и вовсе одна осталась бы. С кем тогда про Марианну злословить? К чьему плечу голову прислонить? Да и привыкла уже к нему за полгода-то…

Она миновала поворот, вошла под арку сквозного проезда и вдруг не увидела машину Суркова на привычном месте. Перепугалась даже, не случилось ли чего, договаривались же!

Осторожно высунула нос из-за угла ближайшего дома, осмотрела двор. Ну не было машины, не слепая же!