– Но мать-настоятельница сказала…
– У матери-настоятельницы зубы не болят. Да и в любом случае ни в чьей помощи я не нуждаюсь. Я серьезно, честное слово. Я сама со всем прекрасно справлюсь.
– Ты уверена?
– Да, сестра, совершенно уверена. – Руки Мэри уже тянули Лямки, которые удерживали ее багаж позади повозки. Багажа было немного – один ковровый саквояж, в котором находились ее школьная форма, выпускное платье и предметы туалета. И ее шкатулка. – Видите, я сама легко могу их унести. – Лямки были уже расстегнуты, багаж в руках Мэри, а сама она – на земле возле повозки. – Прощайте, сестры! – Она повернулась к украшенному флагами входу на пассажирский причал.
– Господь да пребудет с тобой, Мэри! – крикнули монахини ей вслед. Она обернулась и улыбнулась через плечо.
«Да она же прехорошенькая», – подумала одна из сестер. Как правило, эпитет «прехорошенькая» редко связывался с Мэри Макалистер. Да, она была миловидна, всегда опрятна, ее темно-каштановые волосы аккуратно заплетены в косу и уложены в узел на затылке, ногти чисты и подстрижены. Но она была невысока ростом, и слово «крепкое» больше подходило для описания ее телосложения, нежели «хрупкое», несмотря на то, что она была очень стройна. Линиями тела она более напоминала мальчишку. Самой приметной ее чертой был яркий румянец на щеках. В то время, когда идеалом считалась необычайно белая кожа, здоровый цвет лица Мэри воспринимался как недостаток. Если бы не это, ее глаза могли бы казаться прекрасными. Они были большие, круглые, светло-карие – цвета хорошего хереса. Но глядя на нее, люди замечали только удивительно красные щеки. «Странно, – подумала монахиня, – сегодня щеки ее не кажутся слишком румяными. Их цвет удивительно подходит к ее счастливой улыбке. Я тоже смогу улыбаться, когда вырвут этот зуб и боль исчезнет». Она махнула кучеру – поезжай.
Мэри быстро прошла через ворота, а затем резко остановилась в изумлении.
«Я никогда не видела такого оживления», – подумала она. На всей огромной пристани кипела бурная деятельность. Кабриолеты и экипажи сталкивались, когда пути их пересекались, возницы кричали, споря за место возле каменных ступенек, по которым, возможно, будут сходить пассажиры. На одни тележки и повозки грузили ящики и бочки, с других сгружали. Играли три оркестра, а один из пароходов заглушал всю музыку своей пронзительной сиреной. Рядом с музыкантами, а то и между ними прыгали и плясали дети, девушки, юноши. Мэри неотрывно смотрела на них, ноги ее сами собой чуть заметно двигались – ей хотелось присоединиться к танцующим. Она с изумлением глядела на колонны чернокожих, которые несли груз на пароходы, кидали огромные тяжести на повозки или разгружали их. Она никогда раньше не видела черных и была одновременно очарована и смущена. Воспитатели ее были страстными аболиционистами, и она не могла понять, отчего эти люди поют и смеются. Мэри взглядом искала на них цепи и кандалы, но ничего подобного не увидела. Потом она обратила внимание на белого, сидящего на лошади возле грузовых повозок. В руке у него был свернутый кнут. Мэри вздрогнула и отвернулась.
Она посмотрела на пароходы. Их было три, каждый больше и умопомрачительней соседнего. Трубы их были увенчаны золотыми коронами, позолота украшала причудливую резьбу на палубах. На самом крупном пароходе было три палубы, сверкали бронзовые колокола и поручни, каждая дверь была окантована золотом, а на кожухе огромного ходового колеса был нарисован город с золотыми башнями, утопающий в ярких пестрых цветах. Золотые буквы свидетельствовали, что и это изображение, и сам пароход называются «Город Натчез».
Впечатлений было слишком много. Мэри вертела головой из стороны в сторону, стараясь разглядеть все. «Дорогу!» – слышалось со всех сторон. Кричали извозчики, торопящиеся куда-то пешеходы, мальчишки, несущие багаж вслед за спешащими людьми. «Дорогу!» – услышала она позади себя, и тележка, доверху нагруженная сундуками, чемоданами и шляпными коробками, резко отшвырнула ее в сторону.
От удара у нее болело плечо, но ей было все равно. Здесь царили жизнь, краски, восторг, веселье, – короче, таким был мир, и она, Мэри, являлась частью этого мира. Она прижала к себе коробку, которую держала под мышкой, и вступила в царивший на причале хаос.
– Пожалуйста, скажите, где я могу купить билет? – Этот вопрос она пыталась задать полудюжине людей, но все они спешили мимо, не слыша ее робкого, вежливого голоса.
«Надо просто сесть на пароход, – решила она. – Там у них будут билеты». Но она и трех шагов не могла сделать, чтобы кто-нибудь не преградил ей путь, не оттолкнул в сторону. Это повторялось многократно.
«Мне надо, значит, я добьюсь», – внушила она себе. Угол коробки впивался ей в бок, сумка тяжелым грузом висела на локте, и Мэри испугалась, что вот-вот расплачется. Потом она увидела маленькое красное сооружение из досок. На белой вывеске над дверью было золотыми буквами написано: «Билеты и коносаменты». До домика было совсем недалеко, и путь ей ничто не преграждало. Мэри побежала. Сумка била ее по ногам, а коробка раскачивалась, готовая в любую секунду упасть.
В домике она моргала и щурилась, стараясь приспособиться к полумраку после яркого солнечного света на пристани. Здесь тоже была шумная толпа, но вела она себя более организованно. К высокому прилавку в дальнем конце тянулись три очереди. Среди всей суеты в помещении очереди эти были совершенно неподвижны.
Вдоль стен стояли низенькие деревянные скамейки. Мэри увидела, как с одной из них поднялась и ушла женщина.
– Слава Богу! – прошептала Мэри.
Она поставила на свободное место коробку и сумку, достала из кармана платок и вытерла лицо и руки. Потом расправила сетчатые митенки, которые носила на руках, разгладила примятые юбки и поправила чепец. Она привела себя в порядок. «Нельзя быть такой растяпой», – внушала она себе. Она выбрала самую короткую очередь и стала приближаться к ней.
– Вам, мисс, лучше свое барахлишко так не бросать, – сказала стоящая рядом женщина. – Тут всякий народец водится. Иные только воровством и живут.
Мэри поспешила назад, к скамейке. Она нагнулась за коробкой, потом неожиданно села рядом с ней. Колени ее дрожали. Казалось, радостное возбуждение и решимость покинули ее. Она сидела одинокая и напуганная. «Что я наделала! – беззвучно вскричала она. – О ворах я и не подумала. Я вообще ни о чем не подумала. Я не знаю, что делать. Как что устроить. Я в жизни никуда не выбиралась одна. Мать-настоятельница права – это глупый, необдуманный шаг. О, как мне хочется снова оказаться в монастыре! Здесь настоящий сумасшедший дом».
На пристани, привлекая всеобщее внимание, загудели колокола. Мэри отчаянно завертела головой из стороны в сторону. Ее окружали люди – хорошо одетые дамы и господа, поджарые мужчины с суровым взором и задубевшей кожей, в костюмах из оленьей шкуры с бахромой, босоногие мужчины и женщины в заношенной, латаной одежде. Дети самого разного возраста носились вокруг или крепко держали за руки взрослых. Видно было, что все они знают, что делают, понимают, что происходит в окружающем их хаосе. Никто не выглядел испуганным. «Кроме меня», – подумала Мэри.
Снова зазвонил колокол. Мэри потянула за рукав полную седую женщину, оказавшуюся рядом.
– Простите, – сказала она, – этот звон означает, что пароход отплывает?
Женщина с сердитым взором обернулась к Мэри, но когда она увидела исполненные ужаса глаза девушки, опрятную серую форму монастырской школы и чепец, выражение ее лица смягчилось.
– Именно так и утверждают, но не надо переживать по этому поводу. Мне случалось видеть, как всех загоняют на борт к одиннадцати утра, а потом не трогаются с места до четырех – грузят что-то… Первый раз вниз по реченьке плывешь?
Мэри кивнула и попыталась улыбнуться.
– И совсем одна?
– Да, мэм, – призналась Мэри. Она вспомнила предостережения матери-настоятельницы. Дамы постарше могут путешествовать в одиночку, хотя и поступают так крайне редко. Но молодые – никогда. Так поступают только непотребные женщины.
