Жанна ответила сияющей улыбкой. Слезы ее моментально просохли.

– Ты права, – сказала она. – В этом платье я ужасно красива. Это ты мне его подогнала. Ты такая умная, Мэй-Ри, и лучшая подруга на свете! – Она спрыгнула с диванчика и подбежала к громадному гардеробу. – Но мы же не выбрали тебе платье, чтобы идти в оперу. Посмотри, какое тебе хочется. Твои недостаточно элегантны. Как насчет синего? Я его только раз надевала. На мне синее выглядит кошмарно, но с твоими волосами будет смотреться прекрасно… Разве не чудо, Мэй-Ри, что у нас будет настоящий парикмахер? Она сделает нам чудо-прически… А знаешь, когда на тебя через окно падает солнце, кажется, что у тебя рыжие волосы. Как у баронессы. – Жанна хихикнула. – Интересно, почему папа говорит, что мне нельзя с ней знакомиться? Как по-твоему, она очень-очень плохая? Если бы я была баронессой, я бы считала себя вправе быть какой угодно плохой. Это уж точно! Держу пари, она падшая женщина. И у нее есть любовник… Ну вот, опять я говорю как дурочка. Я думаю только о любви. А почему ты не такая, Мэй-Ри? Разве ты не хочешь влюбиться?

Мэри улыбнулась:

– А я уже влюблена. В Новый Орлеан.

«Это правда, – подумала она. – И этого достаточно. А думать о… о нем я не должна».

Вальмон Сен-Бревэн вошел в почти незаметную дверь большого кирпичного дома на Пляс д'Арм.

– Микаэла! – крикнул он. – Где ты, черт возьми? Вместо того чтобы угостить меня завтраком, ты инспектируешь свою чертову недвижимость. В Париже ты обращалась со мной куда лучше.

Баронесса Понтальба налила кофе в тончайшую фарфоровую чашечку и подала ее Вальмону.

– Графин у тебя под рукой, Вэл. Хочешь, налей себе для пищеварения.

– Спасибо, только кофе. Мне бы не хотелось перебивать вкус этого восхитительного суфле. Кухня у вас, дорогая баронесса, отменна, как всегда.

– Да, повар у меня неплохой. Мне пришлось заплатить целое состояние, чтобы вывезти его из Парижа. Но он того стоит. Я на дух не переношу креольской кухни.

– Признаюсь, мне она нравится. Мне, бывало, присылали специи во Францию, но так и не удалось найти никого, кто знал бы, как их употреблять.

Баронесса рассмеялась:

– Я помню. В первый свой визит ты привез мне пакетик с ними в подарок. Ты был так мило провинциален.

– Я был молод и тосковал по дому. А ты была ко мне очень добра, Микаэла. Но никогда не угощала меня гумбо. – Вэл улыбнулся, вспомнив свои первые недели в Париже. Тогда ему было тринадцать и он впервые оказался так далеко от родного дома – в университет его отправил дед, воспитывавший внука после взрыва на пароходе, унесшего жизни его родителей. Сын Микаэлы Альфред учился в той же группе; они вместе готовились к вступительным экзаменам. Альфред познакомил Вэла с матерью, потому что она тоже была из Нового Орлеана и совсем недавно возвратилась оттуда. Это было в 1832 году.

– В те дни, дорогой Вэл, ты бы выплюнул это кушанье. Ты быстро оставил свои провинциальные привычки.

– Каждый зеленый юнец должен побывать в Париже. Это идеальное место для достижения зрелости. Стремительного к тому же.

– Насколько я помню, ты времени даром не терял. Альфред тебе ужасно завидовал. На свои карманные деньги он не мог содержать танцовщицу.

– Сначала была актриса из «Комеди Франсэз». Своим банкирам я сказал, что изучаю творчество Мольера.

– Вот жулик!

Баронесса и Вэл обменялись ностальгическими улыбками. В те годы, когда Вэл взрослел в Париже, его дружба с Альфредом постепенно переросла в еще более тесную дружбу с его матерью. Несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, Вэл не уступал баронессе в уме и искушенности. Ее родной сын так и не достиг этого высокого уровня.

Микаэла взяла у Вэла чашку и наполнила ее.

– Вчера я получила целую пачку писем. Похоже, скоро ты можешь начинать строить планы. Луи-Наполеон надежно прижал бунтовщиков. Таково мнение знающих людей. На следующий год мы сможем поехать домой, в Париж. Лично я считаю, что ему следовало бы перестрелять этот сброд, да на том и порешить. Никогда не прощу этим идиотам, что дали случиться революции в сорок восьмом. Мне пришлось бежать в Лондон с одной сменой платья.

– Но повара ты прихватить не забыла.

– Милый мой! Портниху-то всегда можно найти.

– Я бежал через Лиссабон и имел возможность взять с собой багаж. Мужского портного найти не так-то просто. По правде говоря, революция мне скорее пришлась по душе. Все эти крики, пальба, знамена на ветру. Мне это напомнило празднование Четвертого июля в Новом Орлеане. А также и то, что давно пора возвращаться. Я намерен остаться здесь, Микаэла.

Баронессу нелегко было удивить, но Вэл преуспел в этом. Она уставилась на него с раскрытым ртом. Потом она замотала головой, стараясь привести в порядок мысли.

– Но почему? – спросила она. – Ты же сам говорил мне, что тебе здесь мерзко.

– И да, и нет. Я ненавижу, когда меня ставят в дурацкое положение. Каждый взбалмошный мальчишка считает необходимым доказать, что он мужчина, вынудив меня драться с ним на дуэли из-за того, что у меня, видите ли, репутация лучшего дуэлянта. Это значит, что мне, чтобы оставаться лучшим, приходится постоянно тренироваться. Я не хочу быть убитым. И мне требуется все мое мастерство, чтобы не убить их и при этом не унизить. Это отнимает кучу времени и к тому же скучно. Нет настоящего риска… И еще много времени уходит на то, чтобы отделаться от красоток. Я не монах-отшельник. Я хочу бывать на балах, в опере, на званых обедах. Но черт побери, я слишком богат и во всех отношениях завидный жених. Вокруг меня грудами собираются томные девы, которые так и норовят быть скомпрометированными, чтобы вынудить меня жениться. Отцы и того хуже. Они так и не могут решить, чего больше хотят – чтобы я сделал их дочери предложение или дал им повод усмотреть в моем поведении что-то оскорбительное и вызвать меня на эту треклятую дуэль… Во всем городе не сыщется места, где я мог бы расслабиться и чувствовать себя уютно. Разве что в твоей гостиной, Микаэла.

– Так возвращайся в Париж, дурачок, – сказала баронесса. – Зачем же оставаться здесь?

Вэл вытянул перед собой длинные ноги и принялся пристально разглядывать носки своих ботинок, словно надеясь прочитать на них ответ.

– Здесь есть то, что мне нравится, – сказал он. Голос его был тих и задумчив, как будто он разговаривал сам с собой. – Дед мой умер вскоре после моего возвращения, и, неожиданно для самого себя, я оказался владельцем сахарной плантации, которая тридцать лет приходила в упадок. Это же невероятно интересно – устранять неполадки, управлять плантацией как надо. Боже мой, Микаэла, это все равно что быть королем. Я решаю, что делать и чего не делать. Мое слово – закон. Я могу экспериментировать с новыми идеями, новыми методами. Это величайшее сражение из всех, в которых я участвовал, потому что я борюсь с природой. Меня может победить град, пролом в плотине, ранние морозы. Всю жизнь я играл в азартные игры, но никогда – с таким непредсказуемым результатом. От этого у меня кровь быстрей бежит по жилам. Столы в Баден-Бадене никогда не возбуждали меня так… И кое-что еще… чего словами не передашь. Это связано со здешним образом жизни. Я имею в виду французский квартал. Американцы живут совсем иначе. Мне кажется, французы знают, как надо жить. Они каким-то образом ощущают ток жизни. Я не могу этого объяснить. Как будто у них есть общая тайна. Они знают нечто такое, что делает жизнь терпимой.

– Бедный мой Вальмон! Ты не находишь жизнь терпимой?

– Только не надо мне сочувствовать, Микаэла, умоляю тебя. Я же сказал тебе, что не могу этого объяснить. Я интуитивно чувствую во всем этом тайну, разгадку которой стоит искать.

– Очень захватывающе. Ты, без сомнения, сошел с ума. Вэл ухмыльнулся:

– Возможно. Но мне это нравится.

– Ну что ж, раз нравится… Ты и раньше, насколько мне известно, любил играть в сумасшедшего. Есть ли вести от баронессы Дюдеван?