…Бихнер позвонил вчера в конце дня.

— Добрый день, Тудор! Знаю вашу постоянную занятость, но все же хочу попросить вас завтра в четыре поприсутствовать при одном нашем эксперименте. Любопытном, я бы сказал, эксперименте. Надеюсь, вам тоже будет любопытно.

— Хорошо, — сказал Дубах. — Непременно буду. Спасибо, Эзра.

Лаборатория Бихнера весь последний год терроризировала его. Они ежемесячно съедали годовой энергетический лимит, и Дубах сам не до конца понимал, каким образом ему удавалось получить от Захарова энергию для их ненасытной аппаратуры. Но похоже, они добились чего-то стоящего — судя по тону Эзры и его непривычному лаконизму.

Дубах в последний раз включил селектор.

— Я буду в Исследовательском, у Бихнера. Если поступят информации о «Дайне» и Проливах — передайте мне немедленно. Спасибо!

Исследовательский Центр находился на равнине, километрах в пятидесяти от Совета, и Дубах решил добираться энтокаром. Это минут пятнадцать. Впрочем, через несколько месяцев здесь пройдет линия метрополитена, и тогда время сократится до двенадцати минут. Каждая минута, отвоеванная у пространства, была для Дубаха личной победой, потому что борьбе этой он отдал всего себя. В среднем, согласно статистике, каждый житель Ксении ежедневно тратит на транспорт около полутора часов. А это значит, что на полтора часа человек выбывает из активной жизни. Конечно, в дороге можно думать; можно читать, разговаривать по связи. Но все это — паллиативные решения. Компромисс. Уступка вынужденности. Дубах всегда ненавидел компромиссы, хотя ему и случалось — достаточно часто случалось — идти на них.

Бихнер поднялся ему навстречу.

— По вашему появлению можно проверять часы, Тудор! Признайтесь по секрету — я никому не скажу! — с вами не работали вивисекторы из группы Оффенгартена?

Дубах рассмеялся: Оффенгартен занимался проблемой биологических часов.

— Нет, — сказал он. — И не выдавайте меня: я по характеру не гожусь в подопытные. И вообще — давайте без дипломатии. Знаю я эту вашу слабость, как и вы мою… Так какими чудесами вы хотите меня поразить?

— Как вам сказать, Тудор?… Имейте терпение: сами увидите.

И Дубах увидел. Внешне все выглядело весьма буднично. Стол — большой лабораторный стол метров пять длиной с матовым покрытием из дендропласта. На каждом конце стола стояло по маленькой клетке, в одной из них спокойно охорашивался белый мышонок. От обеих клеток вертикально вверх уходил пучок проводов.

— Начнем? — спросил Бихнер.

— Я весь внимание, — сказал Дубах, и это было правдой.

Исследовательский Центр был его детищем в полном смысле слова. Если транспорт на Ксении существовал задолго до появления Дубаха и он лишь способствовал росту, расширению, совершенствованию коммуникаций, то Центр создавал он — от начала и до конца. Он сумел подключить к работе самых талантливых и оригинальных ученых — не только Ксении, но и с других планет. Бихнера, например, он сманил из Института Физики Пространства на Земле.

Центр доставлял Дубаху хлопот не меньше, чем все транспортные сети, вместе взятые. Он поглощал энергию в неимоверных, фантастических количествах. Он требовал уникальную аппаратуру чуть ли не до ее появления: стоило просочиться сообщению, что где-нибудь на Пиэрии разработана новая конструкция ментотрона, например, как неизбежно оказывалось, что Центру он нужен прямо-таки позарез, и Феликс Хардтман из отдела снабжения хватался за голову и обрушивал на Дубаха такое… Но зато Центр работал, работал с КПД больше 100 %. Как это бывает всегда, девяносто девять из ста их идей оказывались просто бредом, по они наталкивали на ту сотую… Кто знает, может быть, сейчас ему покажут результат именно сотой идеи?

— Смотрите, — сказал Бихнер. — Смотрите внимательно. — И в сторону: — Вано, пуск!

Сперва Дубах вообще ничего не заметил. И лишь через несколько секунд осознал, что мышонок продолжает умываться уже в другой клетке.

— Что это? — спросил он у Бихнера.

— Не кажется ли вам, координатор, что вы хотите от меня слишком многого? Я вам показал — этого мало?

— Мало, — сказал Дубах каким-то петушиным голосом.

— Условно мы назвали это «телепортом». Весьма условно. Суть — мгновенное перемещение объекта в пространстве.

— Мгновенное, — повторил Дубах. — Мгновенное. Очень интересно… Но — как?

— Мы сами еще до конца не понимаем. Очень грубо, я бы даже сказал — примитивно грубо, это можно уподобить тому, как электрон не существует в момент перехода с орбиты на орбиту, исчезая с одной и одновременно появляясь на другой. Но это не аналогия, пожалуй. Это скорее метафора.

— Дистанция?

— Как вам сказать, Тудор… Пока мы дошли до пяти метров. Причем переброска одного этого мышонка через стол обошлась по крайней мере в полет к Лиде. Да и проживет этот мышонок не дольше суток: происходят какие-то изменения на субатомном уровне, а какие именно — мы еще не установили. Обещали помочь ребята из Биоцентра, но боюсь, им этот орешек не по зубам. Вот если бы привлечь группу Арендса и Ривейры — они занимаются сходной проблемой… — Бихнер метнул на Дубаха косой взгляд; тот кивнул: что ж, ничего невозможного. — Потому-то мы пока и пригласили только вас, Тудор. Строить… как это называлось?… Триумфальную арку, вот, — строить ее еще рано. До практического применения — годы, а то и десятилетия. Эффект получен экспериментально; его нужно обосновать, изучить, изменить. Многое, очень многое — да что я вам объясняю, Тудор! Дальние же перспективы вы видите лучше меня.

Дубах видел.

Это была победа. Победа окончательная и обжалованию не подлежащая. И уверенность в этом ему придавала будничность, заурядность обстановки. Победа! Ибо время перемещения в пространстве сведено к нулю. К нулю! Это — последнее поражение пространства, которое до сих пор лишь отступало, медленно, с трудом, огрызаясь, требуя жертв — и временем, и людьми даже, что еще страшнее, что самое страшное, самое нетерпимое для человека. Но от этого удара пространству уже не оправиться. Никогда. Во веки веков.

— Эзра, — сказал Дубах. — Вы знаете, что это такое? Это не жалкие клочки, не увеличение скорости карвейра. Это — победа!

Бихнер счастливо улыбнулся:

— До победы еще очень далеко, Тудор. Оч-чень. Но я рад, что вы понимаете это так. Я знал, что вы первый, кто поймет это. Спасибо!

Перед уходом Дубах еще раз связался с Советом. Аварийник шел к точке рандеву с «Дайной», выжимая из своих гребораторов все, что можно. Может быть, он придет даже раньше, чем обещал. Бактериологи вылетели и сейчас уже приступают к севу. Похоже, на этот раз все обойдется более или менее благополучно. Хотя о каком благополучии можно говорить, когда по поверхности Проливов разлилось десять тысяч тонн нефти?! Да, веселый будет разговор в Совете Геогигиены, — подумал Дубах. — И они будут правы, абсолютно правы. Когда же наконец строители справятся с нефтепроводом и мы скинем с плеч танкерный флот? Нескоро еще, ох, нескоро…»

Дубах с места рванул энтокар вверх, прямо в седьмой — скоростной — горизонт. До дому отсюда около часа лету. Он перевел управление на автоматику, повернул к себе проектор и вставил в него маленькую кассетку книгофильма.

«Пройдет десять, пусть двадцать даже лет — и не нужно будет ни энтокаров, ни вибропланов, ни карвейров», — подумалось ему. Это всегда казалось мечтой, недостижимой, как горизонт. Целью, к которой можно лишь ассимптотически приближаться, как к скорости света в обычном пространстве. И вот мечта стала реальностью, хотя и отдаленной еще, но уже вполне достижимой и ощутимой Доживу ли я до этого, — подумал он. — Очень хочется дожить…»

И вдруг ему стало грустно. Он понял, не только разумом, но всем существом ощутил, что жизнь его уже сделана.

Как бывает сделана вещь. Может быть, причина крылась в его фанатической почти приверженности одной идее?