Доуров снова с перекошенным от злости лицом подскочил к Кериму и, выхватив из-за пояса казацкую нагайку, пригрозил:

— Еще одно дерзкое слово, Нина, и я исполосую кнутом этого бездельника. Клянусь вам!.. А теперь связать его! — приказал он Николаю и великанше, указывая на бессильно распростертого врага.

Те бросились к раненому и — при помощи Доурова — связали. Затем стащили Керима в небольшую каморку и заперли его там на ключ.

Доуров подошел ко мне и уже не прежним вкрадчивым голосом, а жестко и сурово сказал:

— Извольте идти в вашу комнату, княжна, и постарайтесь отдохнуть и выспаться до утра. На заре мы выезжаем…

Не знаю, что стало со мной, но я не возражала, не сопротивлялась. Вид беспомощного окровавленного Керима произвел на меня ужасное, ошеломляющее впечатление. К тому же, я теперь была беззащитна и находилась во власти своего врага…

Все было кончено… Моя участь решилась.

Я засыпала, просыпалась и снова засыпала, но это был не сон, не отдых, а какой-то тягучий и мучительный кошмар. Окровавленный Керим неотступно стоял перед моими глазами. Несколько раз я порывалась вскочить и бежать к нему, освободить его — в тот же миг сильные руки Мариам, дежурившей у моей постели, укладывали меня обратно в кровать. В бессильном отчаянии я стонала от мысли, что ничем не могу помочь ни себе, ни Кериму. Эта была ужасная ночь…

Утром Мариам одела меня, причесала, приколола шляпу, опустила на лицо креповую вуаль и свела вниз, в столовую, где ждали меня бабушка и Доуров.

Я не ответила на любезное приветствие этого человека и, как бы не замечая его, обратилась к бабушке.

— Помните, княгиня, вы являетесь ответчицей за меня и за того несчастного, который заперт в вашем замке, — напомнила я сурово.

Она промолчала, словно не слышала моих слов, и как ни в чем не бывало подвинула мне завтрак.

Но я с гневом оттолкнула его от себя.

— Никогда больше я не съем ни кусочка под вашей кровлей.

— И не придется, так как ты уезжаешь сию минуту, — усмехнулась она.

Уезжаю сию минуту!..

Да, она права, эта бессердечная старуха. К сожалению, права. Все решено: я уезжаю с ненавистным человеком в ненавистную Гурию, где находится его поместье. Уезжаю сию минуту…

Он подал руку и вывел меня на крыльцо.

Да, положительно это не сон, и я уезжаю. Перед старым, покосившимся от времени крыльцом замка стоит дорожная коляска, в которую уложили мои чемоданы и сундучки, присланные из Гори. На козлах сидит старый Николай. Доуров подсаживает меня в коляску. Мариам открывает ворота. Ворота скрипят на ржавых петлях… Бабушка говорит что-то, чего я не понимаю… Впрочем, бабушка обращается не ко мне — Доуров ей отвечает:

— Да, да, вернусь, княгиня, лишь только отвезу к матери княжну.

Он любезно прикладывает руку к козырьку фуражки. Коляска трогается, и мы выезжаем из ворот замка, где я видела столько горя…

Все кончено. Я пленница. Возврата нет. Нет! Нет! Нет!..

Дорога вьется вдоль извилистого берега Терека. Я молчу. Мой спутник молчит тоже.

Наконец, он первым прерывает молчание:

— Я не зверь, княжна Нина! Напрасно вы думаете обо мне так дурно.

— Я ненавижу вас! — к сожалению, мне не удается справиться с волнением, и голос мой предательски дрожит.

— Благодарю вас. И все-таки вы едете к нам — к моей матери, к моим сестрам, чтобы стать в конце концов Ниной Доуровой. Так суждено свыше. Такова судьба!

В ответ я только стискиваю зубы и сплетаю пальцы так, что хрустят суставы.

— Что вы хотите сделать с Керимом? Зачем собираетесь вернуться в замок бабушки? — спрашиваю я через минуту.

— Очень понятно, зачем. Чтобы взять Керима, отвезти его в Тифлис и сдать властям. Надо взять казаков на обратном пути. Одному, пожалуй, не справиться с разбойником.

— Но вы не причините ему никакого вреда, Доуров? — стараюсь я взять независимый тон.

— А это будет зависеть от вас, милая княжна: если вы будете повиноваться мне и моей матери, если будете любезны с нами, — даю вам честное слово, вашего разбойника не тронут и пальцем и доставят тифлисским властям целым и невредимым. Если же… — и его глаза договорили то, о чем так красноречиво промолчал этот гнусный человек.

Он смеет еще издеваться надо мной, он!.. О! Этого я не допущу!

Я резко вскочила и выпрямилась в коляске во весь рост.

— Я выскочу сию минуту и брошусь в Терек, если вы… — выпалила я, задыхаясь от гнева.

— Но-но, не так скоро, милая княжна, — произнес он, сурово хмуря брови, — помните, что вы в моих руках и…

Но я уже не помнила и не хотела помнить ничего, кроме того, что должна спастись, должна вырваться из рук Доурова во что бы то ни стало. Не размышляя, я соскочила на подножку, оттуда — на дорогу и со всех ног понеслась к берегу Терека.

Громкий злобный крик раздался за моей спиной. Потом — свист кнута, ударившего в тощие спины коней, и коляска понеслась за мной во весь опор.

Я чувствовала, я сознавала, что в следующую же минуту она нагонит меня.

— Княжна Нина! Княжна Нина! — кричал вне себя Доуров, — остановитесь!

О, я прекрасно слышала призывы Доурова, но не собиралась подчиняться. Я знала только одно: надо уйти, убежать, во что бы то ни стало. И я бежала, бежала, сколько было сил в моих быстрых ногах.

Потом я ясно услышала, как остановилась коляска, и Доуров, выскочив из нее, устремился вслед за мной. Вот он уже настигает меня, вот хватает за руки, и вдруг — топот других лошадей и стук другой коляски доносится до меня.

По-видимому, навстречу нам, скрытая соседними утесами, направляется другая коляска. Я хочу прислушаться, хочу дождаться, но мой спутник, схватив меня под руку, тащит за собой к экипажу.

— Едем же, едем, княжна! — твердит он, — не надо быть упрямой, не надо быть ребенком.

Но я не слушаю его. Я рвусь туда, вперед, откуда слышится топот коней и стук экипажа, инстинктивно чувствуя, что там мое спасение.

— Скорей! Сюда, скорей! Спасите! — мне кажется, что весь протест и всю надежду мне удается выразить в этом крике…

— Но это безумие! Безумие! Что вы делаете? Зачем вы кричите? — шипит над ухом ненавистный голос, и Доуров старается втолкнуть меня в фаэтон…

Наша коляска поворачивает назад… Николай взмахивает кнутом, лошади прибавляют ходу! Минута… Еще минута, и желанное спасение останется далеко позади.

— Нина! Нина! Вы ли это? — раздаются голоса позади. Вне себя я вскакиваю, оборачиваюсь назад. Так и есть! Недаром я ждала спасения. Это они — они, мои дорогие! В настигающей нас коляске я вижу их: Люду и кузена Андро!.. Они здесь, за моей спиной! Я протягиваю к ним руки, откидываю вуаль и кричу во весь голос:

— Люда! Андро! Ко мне! Сюда, скорее!

Потом все как-то разом поплыло перед моими глазами — и небо, и Терек, и длинная, узкая, как змея, дорога…

Почва уходит из-под ног, небо падает на землю, земля разверзается подо мной, и я падаю навзничь, сильно ударившись головой о кузов коляски…

Упруго покачиваясь на рессорах, карета подкатила к подъезду большого, неприветливого петербургского дома. Длинная аллея, идущая вдоль вытянутого серого фасада, освещалась лишь двумя-тремя фонарями, горящими вполнакала. Швейцар в красной ливрее помог нам выйти из кареты, — мне и Люде.

— Барышня Влассовская! Наконец-то! — искренне обрадовался он.

— Узнали, Петр? — ласково кивая ему, спросила моя названная сестра.

— Как не узнать, как не узнать! — заторопился он. — Совсем не переменились, барышня. Если бы мне даже и не сказали, что вы приедете — узнал бы. Как же! Ведь про вас, барышня, и до сих пор в нашем институте все разговоры идут, вспоминают вас часто. Вас, да покойную княжну Нину Джаваху — царство ей небесное!.. Никого так долго не помнят, как вас… Спросите любую барышню в институте — все знают по рассказам барышню Влассовскую… И не видно, что шестнадцать лет прошло с тех пор, как от нас уехали. Такие же, как в день выпуска, остались… Право!.. Новенькую барышню нам привезли? — приветливо глядя на меня, поинтересовался Петр.