Поначалу Англия и Франция упорно отказывались от признания взаимности обязательств. Это — дипломатический жаргон. Говоря проще, в тех проектах договора, которые представлялись советской стороне, отмечалось, что СССР должен будет воевать с Германией, если та нападет на Англию и Францию, или на одну из стран, которые Англия и Франция обязались защищать. Но защищать СССР англичане и французы предполагали только в том случае, если бы СССР оказался втянутым войну с Германией из-за той помощи, которую он оказал Англии и Франции. А вот если бы Германия напала на СССР — либо в союзе с Польшей (к чему, как мы увидим дальше, очень стремилось польское руководство), либо минуя Польшу (через страны Прибалтики), — то в этом случае воевать с Германией Англия и Франция не собирались. Поэтому СССР настаивал на том, чтобы тройственные советско-английско-французские гарантии распространялись, помимо Польши и Румынии, также и на Латвию, Эстонию и Финляндию. И еще. Помня печальный опыт «Мюнхена», Советское правительство настаивало на том, чтобы одновременно с подписанием тройственного дипломатического соглашения было подписано и соглашение о военных мероприятиях — о конкретных военных действиях, которые СССР, Англия и Франция предпримут в случае германской агрессии. Посол Франции в СССР Наджиар докладывал своему министру: "СССР… предложил пункты, которые он считает самыми конкретными и эффективными, упрекая нас в то же время в том, что наши пункты расплывчаты и слабы". (Телеграмма посла Франции в СССР П. Наджиара министру иностранных дел Франции Ж. Бонне. 22 июня 1939 г., цит. по "Год кризиса 1938–1939"., т. 2, стр. 50–51).
3.
Серьезным камнем преткновения стал вопрос об определении "косвенной агрессии". По этому поводу Суворов иронизирует: "Что есть "косвенная агрессия" известно только товарищу Сталину и его дипломатам. Если бы предложения советской делегации были приняты, то Сталин (совершенно справедливо) мог требовать от Британии и Франции выступления против Германии в ответ на любой внешнеполитический акт Германии". (Суворов, "День 'М'", глава "Пролог на Халхин-голе").
Ни у кого не должно вызывать удивления, что в данном случае (и во многих других случаях) писатель Виктор Суворов солидаризируется с точкой зрения британского МИДа эпохи правления там лорда Галифакса. Нельзя забывать, что присвоивший себе фамилию российского генералиссимуса гражданин Владимир Резун проживает в Великобритании и работает там "в одном весьма знатном и в военном мире известном учебном заведении". Так что писатель Суворов очень хорошо помнит, чей хлеб кушает Владимир Резун. Но надо же иметь хоть каплю совести! Или, по крайней мере, — чувство реальности! После Австрии, Судет, Чехословакии и Мемеля рассуждать про "выступления против Германии в ответ на любой внешнеполитический акт Германии" может только совершенно бессовестный лжец. Внешнеполитическими актами Германии (уже после Мюнхена) были ультиматум, предъявленный Румынии с требованием подчинить свою экономику интересам Германии; ультиматум, предъявленный Литве с требованием Мемеля и навязывание литовскому правительству договора о «протекторате»; домогательство от Польши Данцига (Гданьска) и «коридора» между Восточной Пруссией и остальной Германией. Было и многое другое в подобном же роде. Сопротивление введению в договор понятия "косвенная агрессия" лежало в общем русле тактики британской делегации на переговорах. Уже даже тогда, когда переговорный процесс дошел до стадии обсуждения военной конвенции, британское правительство снабдило своих представителей инструкцией, в которой было сказано: "Британское правительство не желает быть втянутым в какое бы то ни было определенное обязательство, которое могло бы связать нам руки при любых обстоятельствах. Поэтому в отношении военного соглашения следует стремиться к тому, чтобы ограничиться сколь возможно более общими формулировками". ("Альтернативы 1939 года". Документы и материалы, стр. 229–231). Иначе говоря, Чемберлен и Галифакс очень хотели получить в свои руки тот самый «ключ» — ключ, который давал бы возможность именно им, руководителям правительства Его Величества, единолично принимать решение начать ли обуздание Гитлера или опять поторговаться, как это было в эпоху Мюнхена.
Собственно, англичане торговались с Гитлером в самый разгар московских переговоров. Задушевные беседы германского представителя Вольтата с британским министром Хадсоном и доверенным советником Чемберлена Вильсоном происходили в то время, когда британский кабинет решал вопрос о направлении в Москву делегации военных экспертов для заключения военной конвенции. "В этих условиях мы не должны удивляться недоверию со стороны советских участников переговоров", — отмечал французский посол в Москве Наджиар. (Телеграмма П. Наджиара министру иностранных дел Франции Ж. Бонне. 31 июля 1939 г., Documents diplomatiques francais… 2 serie. T. XVII. P. 607, цит. по "Год кризиса 1938–1939", т. 2, стр. 146–147).
В этих конкретных, навязанных британской дипломатией условиях Сталин не имел права не учитывать альтернативные варианты. Начиная с апреля германский МИД начал зондаж о возможностях коренного улучшения отношений с СССР. В мае "заигрывания со стороны немцев" (как докладывал в Москву временный поверенный Г. Астахов) стали уже навязчивыми. "Западные демократии испытывали судьбу, полагаясь на непримиримость идеологического конфликта между Сталиным и Гитлером", — пишет по этому поводу Киссинджер, — "они рисковали, поддразнивая Сталина пактом с Францией, не предусматривавшим военного сотрудничества, отстраняя Советский Союз от участия в Мюнхенской конференции, а затем в весьма двусмысленной форме вступая с советским лидером в военные переговоры… Лидеры демократических стран не могли уразуметь, что за тяжеловесными, несколько теологическими по построению речами Сталина кроется целенаправленная жестокость мысли и действия. И все же эта жестокость… не мешала ему проявлять, где необходимо, исключительную тактическую гибкость". (Генри Киссинджер, «Дипломатия», стр. 287–289). 3 мая с должности Наркома иностранных дел был смещен категорический сторонник соглашения с Англией и Францией Максим Литвинов. Его место по совместительству занял Председатель Совнаркома Вячеслав Молотов. Нейтральный. Германские «заигрывания» советской стороной не принимались, но уже и не отвергались.
Тем не менее, советское правительство все еще надеялось, что удастся договориться с англичанами и французами о действенной системе коллективной безопасности. Именно это и ставилось первостепенной задачей. Постепенно (но непростительно медленно) позиции сторон сближались. Точнее — Чемберлен и Галифакс крайне неохотно постепенно признавали обоснованность точки зрения Кремля. Что касается французов, то они к тому времени уже совершенно ясно сознавали, что ожидает их страну в случае, если соглашение с СССР не будет достигнуто. Французская дипломатическая переписка этого периода — сплошное уговаривание англичан не валять дурака. В мае министр иностранных дел Франции Бонне писал французскому послу в Великобритании: "Обратите внимание лорда Галифакса на опасения, которые испытывает французское правительство, видя, как в нынешних обстоятельствах продолжаются англо-советские недоразумения… Чем более недостаточными, фиктивными или недосказанными будут казаться правительству СССР предложения западных стран, тем оно будет все более склонно негативно оценивать нашу деятельность. Практические последствия таких подходов были бы очень серьезны". (Телеграмма Ж. Бонне послу Франции в Великобритании Ш. Корбену. 15 мая 1939 г., цит. по "Год кризиса 1938–1939"., т. 1, стр. 466).
4.
Наконец, 8 июня англичане решили направить в Москву заведующего центральноевропейским департаментом Форин офиса (британский МИД) Стрэнга. Вообще-то поначалу подумывал о том, не съездить ли на переговоры, сам лорд Галифакс. Молотов, сменивший к тому времени Литвинова на посту Наркома иностранных дел, ответил: "Что касается заявления Галифакса о том, что кто-то советовал ему съездить в Москву, то можете ему намекнуть, что в Москве приветствовали бы его приезд". (Телеграмма наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова полпреду СССР в Великобритании И.М. Майскому. 10 июня 1939 г., "Год кризиса 1938–1939", т. 2, стр. 17). Однако лорду Галифаксу оказалось недосуг, и в Москву послали заведующего департаментом Стрэнга. Вообще-то вести переговоры с Молотовым Стрэнгу было явно "не по чину", но Молотов был человек прагматичный: прислали Стрэнга, будем говорить со Стрэнгом — лишь бы достичь результата. 15 июня Стрэнг впервые принял участие в переговорах вместе с послами Великобритании и Франции Сидсом и Наджиаром. С этого, собственно, и начались "московские переговоры".
