Маслов отмахнулся:

— Насколько я успел узнать твою жену, ей можно набрехать что угодно. Через месяц она и не вспомнит, что у нее было два сына, а не один. О, твоей Аглаюшке будет чем себя занять в Санкт-Петербурге.

По лицу Карпова-старшего ручьем потекли слезы.

— Бог свидетель, я имел о тебе попечение самого нежного отца, но что я могу сделать? — зарыдал он, обнимая сына. — Ты же слышал, его превосходительство говорит, что ты всё равно обречен. Так не будь жестокосерден, не разрывай мне сердце. Подумай о матери, о брате, о твоем любящем отце наконец!

И Митридат понял, что в самом деле обречен, теперь уже окончательно и бесповоротно. И заплакал. Но не от страха, а от невыносимой печали.

Папенька разомкнул объятья, сделал шажок в сторону. Осторожно вытянул руку, погладил сына по голове.

— Бедное дитя! Ты ни в чем не виновато! Истинно говорят, что рано созревшие дарования не живут долго. Плачь, плачь! Ах, сколь мало наш рассудок способен предотвратить уготованные нам удары Фортуны и еще менее пригоден для нашего утешенья!

— Утешайтесь тем, что скоро всё кончится, — шепнул Макс, из чего Николас понял, что физиономия у него, должно быть, бледная и перевернутая.

Команда покинуть квартиру поступила всего минуту назад. Оба мобильных телефона зазвонили одновременно: один у Макса, второй у Фандорина.

— Тут была задержка, — раздался в трубке мягкий, приглушенный голос Игорька. — Председатель комиссии опоздал. Теперь всё нормально. Вперед. Телефон всё время держите возле уха. Я предупредил ассистентку Ястыкова: если связь прерывается, не важно по какой причине, хоть бы даже технической, договору конец. Не молчите, всё время что-нибудь говорите, а я буду информировать вас о ходе торгов.

«Задержка» была нешуточной — почти полчаса, и с каждой минутой напряжение в прихожей, где заложники и охрана дожидались сигнала, возрастало.

Жанны не было, она состояла при своем боссе и руководила операцией по телефону. Николаса и Миранду опекали двое старых знакомых, Макс и Утконос. Поначалу Фандорин усмотрел в малочисленности стражи хороший признак, но по мере того, как пауза затягивалась, всё более крепла другая версия, нехорошая: это охраны должно быть много, а вот киллеров вполне достаточно и двоих. Магистр изо всех сил улыбался Мире и даже подмигивал — мол, всё хорошо, всё идет по плану, а сам уже готовился к худшему.

Когда враз затрезвонили телефоны, Николас чуть не вскрикнул от облегчения.

Сразу же вышли на освещенную солнцем лестницу: впереди Утконос, придерживающий за локоть Миру, потом, в такой же сцепке, Фандорин с Максом.

Тогда-то Николасов надзиратель и прошептал неожиданные слова утешения. А еще прибавил:

— Идем медленно и, пожалуйста, без самодеятельности. Помните, что жизнь девчушки в ваших руках. У меня инструкция: если что, валить ее первой.

По улице шли прогулочным шагом, по двое, сопровождаемые еле ползущим вдоль бровки джипом. Утконос держал Миру за руку, сзади они были похожи на старшего брата и сестренку. Макс с Николасом, кажется, производили менее идиллическое впечатление: идут два мужика под ручку, каждый прижимает к уху мобильник. Фандорин слышал, как в стайке шедших навстречу подростков зашептались: «Гляди, гляди — пидоры».

— …Председатель зачитывает условия торгов, — шелестел в ухе вялый голос Игорька. — Это минут на шесть, на семь. У вас всё окей?

— Да-да.

Максу, видно, тоже полагалось подавать начальнице звуковые сигналы, но он ограничивался тем, что время от времени мычал в трубку:

— Мгм… Мгм… Мгм…

Так и шествовали по окраине столицы. Утро было не по-ноябрьски свежее и яркое, только вот холодное — без ватного одеяла облаков земля зябла.

— А Кимринская улица это где? — спросила Мира, оборачиваясь.

Фандорин прищурился от солнца, посмотрел на табличку, в которую тыкала пальцем его невоспитанная воспитанница. Пожал плечами:

— Москва — город большой.

— Что? — удивился куценковский секретарь. — В каком смысле?

Макс предупредил:

— О местонахождении пока молчок.

— Это я Мире, — сказал Николас секретарю, охраннику успокаивающе кивнул, воспитаннице сказал. — Впервые про такую слышу.

— А еще москвич, — разочарованно протянула она и засеменила дальше — Утконос дернул за руку, чтоб не останавливалась.

— Так, с условиями закончили, — докладывал Игорек. — Теперь представляют участников тендера. Первый — Мират Виленович… У вас порядок?

— Да, — ответил Фандорин, наблюдая за Мирой.

Какие крепкие у девочки нервы! Или, может быть, всё дело в физиологическом детском оптимизме?

Казалось, Мира наслаждается этим смертельно опасным променадом. Вертела головой во все стороны, что-то сама себе приговаривала. Пыталась завязать беседу с камнеподобным Утконосом, не дождалась ответа и тогда снова повернулась к Нике:

— Неужели это тоже Москва? Всё равно что центр в Краснокоммунарске! А я думала, вся Москва — это такие улочки, где вместо асфальта квадратные камни, и всюду магазины. А в них каждая фигнюшка, даже вот такусенькая, стоит дороже, чем зарплата у Роберта Ашотыча.

В другое ухо нудил Игорек:

— …Закончил представитель ЗАО «Мед-прогресс», следующий Ястыков. Потом еще «Петрофарм», и всё, начнется аукцион. Как у вас? Нормально?

— Да.

— Что? — спросил вдруг своего невидимого собеседника (вернее, собеседницу) Макс. Его голос прозвучал чуть громче, чем прежде. — Точно?…Понял.

— …Я говорила, не надо мне шарфик за триста пятьдесят у.е. покупать, а Инга говорит, привыкай, — стрекотала Мира. — Я думала, в Москве все цены такие, а вон, смотри, в палатке почти такой же шарфик, и всего пятьдесят пять рэ.

Макс сунул телефон в карман. Что это могло означать?

— В чем дело? — спросил Николас.

— А? — спросил, Игорек.

— Всё нормально, — ответил Макс и тронул за плечо Утконоса. — Шесть-шестнадцать.

Снова убрал руку в карман.

— Минутку, — быстро заговорил Николас в трубку. — Здесь, кажется, что-то…

Увидел, как Утконос дернул Миру к себе, в его правой руке блеснул металл. Ника хотел крикнуть, но в тот же миг что-то кольнуло его в шею.

Кимринская улица с грязно-серыми параллелепипедами домов закачалась, Фандорин всплеснул руками, чтобы удержаться на ее скользкой поверхности, запрокинул голову, и солнце ударило его прицельным огнем безжалостных лучей прямо в мозг.

Магистр зажмурился и провалился в черноту.

Сознание вернулось к нему сразу, без каких-либо прелюдий. Николас услышал мерный стук, открыл глаза, увидел белый потолок с трещиной вдоль шва и рывком сел.

От резкого движения комната покачнулась, он испугался, что снова, как на Кимринской улице, соскользнет по наклонной поверхности в черную дыру, но, немного покачавшись, мир встал на место. Стук, правда, остался, он доносился из открытой двери.

Комната была знакомая — та самая, откуда Мира разговаривала по телефону с отцом.

— Что это? — кривясь, спросил Фандорин про стук, отдававшийся эхом в затылке.

— Девчонка бесится, — мрачно ответил Макс. — Минут десять, как очухалась. Сначала кричала, теперь просто в дверь колотится. Ничего, здесь звукоизоляция.

Он стоял у окна и смотрел вниз, на улицу. Второй расположился на стуле у двери, чистил ножом ногти.

— Обманули, — констатировал Фандорин.

— Это точно, — подтвердил Макс. — Кинуто красиво. Вам по телефону что говорили?

— Кто? Секретарь Мирата Виленовича? Что идет представление участников тендера.

— Ага, представление. — С кривой улыбкой Макс повернулся, но лица его было не видно — сзади сияло солнце. — Мозги он вам пудрил, вот что. Аукцион продолжался одну минуту. Назвали стартовую цену — восемьдесят миллионов, Куценко сразу бухнул: сто. Всех заткнул. Продано! Ну, Жанна и приказала: «Шесть-шестнадцать». Это значит, вернуть обоих на место. Такие дела, Николай Александрович.