«Умереть, уснуть и видеть сны, быть может», бормотал отчаявшийся Николас, высматривая шпингалет. Не высмотрел.
Окно было глухое, не открывающееся. Он злобно ударил кулаком по стеклу, и оно не задребезжало, даже не дрогнуло. Тогда-то Фандорин и понял, что его власти над собственной экзистенцией настал совершенный и безусловный конец.
Сел на кровать, закрыл ладонями лицо. Хотелось зарыдать, но не получалось — разучился плакать за годы взрослой жизни.
Где Мира? Перед тем, как завязали глаза, он видел, как ее сажают в другую машину. Может быть, девочка здесь, где-нибудь в соседней комнате?
Он вскочил, постучал в одну стену, в другую. Никакого ответа. Ее там нет? Или не хочет общаться с предателем?
В течение следующего получаса Николас существовал примерно в таком режиме: посидит на кровати, мыча от ненависти и отвращения к себе; потом кинется стучать в одну стену, в другую; снова возвращается к кровати.
Была еще запертая дверь, но к ней он не подходил. Когда понадобится, сама откроется.
Так оно и произошло.
Дверь открылась. В проеме стоял старый знакомый, которого Николас окрестил Утконосом. Рожа, как всегда, тупая, бесстрастная. Не произнес ни слова, только рукой поманил — зовут, мол.
Из комнаты Фандорин попал в квадратную прихожую, быстро огляделся.
Стандартная трехкомнатная квартирка. Перед одной из закрытых дверей, в кресле, сидит другой знакомец, Макс. Николасу кивнул и даже слегка улыбнулся, причем, кажется, без издевки. Должно быть, в той комнате Мира. Стук слышала, отвечать не пожелала. Неудивительно…
Утконос подтолкнул пленника в другую сторону.
Через холл, мимо ванной и туалета, он шел по коридору к светящейся за матовым стеклом кухне. Оттуда донесся мужской голос, потом засмеялась женщина.
Заказчик и исполнительница праздновали успех операции. Угощения, правда, не было, только бутылка арманьяка и один стакан, перед Ястыковым. Жанна помахивала сложенной вдвое тысячерублевкой. Что-то маловато для гонорара за такую виртуозную работу, мрачно подумал Фандорин.
— А вот и наш герой! — приветствовала его Жанна. — Садитесь, Николай Александрович. Будьте, как дома.
И так ей понравилась эта незамысловатая шутка, что триумфаторша вся зашлась от хохота. Достала из кармана круглую серебряную коробочку, сыпанула на купюру розового порошка, поводила по нему пальцем. Потом, запрокинув голову, вдохнула.
— Полегче, лапуля, полегче, — улыбаясь, сказал Олег Станиславович. — Я знаю, ты девочка крепкая, но уж больно частишь.
— Я свою норму знаю, — ответила Жанна, изображая алкаша, у которого заплетается язык, а глаза норовят сфокусироваться на кончике носа. И снова впала в приступ веселья.
— Не торчите, как произведение скульптора Церетели. Сядьте, — приказал Ястыков. — Потолкуем о деле. Жанночка свою работу практически закончила, и самым блестящим образом, а вот нам с вами, Фандорин, расслабляться пока рано. Что вам про меня известно?
— Что вы гад и обманщик, — угрюмо ответил Ника, чувствуя, что достиг состояния, когда сдерживающий механизм страха и самосохранения уже не работает и хочется только одного: чтобы всё побыстрее закончилось.
— А, вы про этого придурка. Кстати, Жанночка, ты мне так и не выяснила, где он научился взрывному делу. Что если у него все-таки был сообщник?
Она уверенно ответила:
— Не было. Я проверила все контакты, все знакомства. Совершенно отчетливый псих-одиночка. Что касается взрывчатки, то в 86-м он делал серию репортажей о наших саперах в Афганистане. Тогда и мог нахвататься, больше негде. Дело-то, между нами говоря, нехитрое — прилепить пластида, да на кнопочку нажать. Расслабься, Олежек, не тревожь свою хорошенькую головку.
Подождав, пока накокаиненная женщина-вамп отхихикается, Ястыков продолжил:
— Ну, псих так псих. Но благодаря ему Жанна вышла на вас. Вы, Фандорин, помогли мне получить стратегическое преимущество. Остальное — вопрос техники. Однако и здесь важно не напортачить. — Он вдруг подмигнул Николасу и заговорщически шепнул. — Знаете, почему вы до сих пор живы?
— Нет, — ответил Фандорин, нисколько не удивившись смене тона. — Почему?
Ястыков отхлебнул из стакана, пополоскал рот, проглотил. Глаза у него блестели почти так же ярко, как у Жанны. Похоже, стратег успел порядком набраться.
— Потому что еще не исчерпали свою полезность. — Он со значением поднял палец. — Завтра, то есть уже сегодня, состоятся переговоры. Тема, как вы понимаете, деликатная, поэтому прямой контакт исключается. Понадобится посредник, и вы на эту роль идеально подходите. Куцый вам доверяет, а мы… мы держим вас за причинное место. Ведь причина вашего с нами сотрудничества — отцовское чувство, так?
— Каламбур, — прыснула Жанна. — Чем породил, тем и угодил — в мышеловку. Про Эрастика с Ангелиночкой-то помните? А, баронет вы наш прекрасный?
Николас вздрогнул. Окружающий мир, сдернул с глаз магистра милосердную пелену безразличия, обнажив ситуацию во всей ее садистской наготе. Да-да, ведь кроме страха за свою жизнь существует страх куда более острый — за тех, кого любишь. Как он мог про это забыть, подлый эгоист?
— Вижу, помните, — удовлетворенно кивнул Ястыков. — Итак, на сцене сойдутся два Благородных Отца. Что такое перед этаким вулканом родительской любви какой то жалкий химкомбинат? Ведь Куцый, я полагаю, объяснил вам, из-за чего я затеял всю эту мелодраму?
— Да. Вы хотите наладить производство «суперрелаксана». Подсадить всю Россию на наркотик.
— Это Куцый вам так разъяснил? Что я, антихрист, задумал всю Россию закумарить? — Олег Станиславович покачал головой. — Ну Куцый! Ему бы в Голливуде страшилки снимать. Нет, Фандорин, мне не нужна вся Россия, хватит нескольких миллионов уродов, которые будут кушать мои таблеточки и таскать мне свои рублики, причем совершенно легальным образом. Елки-палки, да половина косметических фирм тем же занимается: подсадят бабу на какой-нибудь крем от морщин, а потом без этого крема несчастная дура уже жить не сможет — сразу вся харя обвиснет.
Обвинение в антироссийских помыслах вывело аптекаря из себя, он всё никак не мог успокоиться.
— А сам Куцый? Держит чуть не всех наших гранд-дам на коротком поводке, как жучек. Они обязаны к нему раз в год за очередной дозой красоты бегать. Придумано гениально, снимаю шляпу. Это ж надо такой лоббистский механизм изобрести! Через своих клиенток он может и от их мужей чего хочет добиться. Круче депутатской неприкосновенности! Как же, ведь если с Миратом Виленовичем не дай Бог что случится, у нас в стране придется глянцевые журналы запретить — половина записных красавиц превратится в страхолюдных жаб. А Куцему всё мало. «Ильич» мой! — Ястыков ударил ладонью по столу. — Я всё устроил, всё подготовил, приватизацию пробил. Сколько сил, сколько времени потратил, не говоря уж о деньгах. А тут этот, на готовенькое!
Всякий человек, если его хорошенько послушать и встать на его точку зрения, оказывается по-своему прав, подумал Николас. И, чтобы отогнать проклятую интеллигентскую объективность, спросил:
— Правда ли, что длительное употребление «суперрелаксана» сказывается на репродуктивной способности?
Веселой Жанне вопрос показался смешным, зато Олег Станиславович отнесся к нему серьезно.
— Да, и это мне больше всего нравится.
— Каждый человек сам выбирает, что ему делать со своей жизнью. У нас свободная страна. Жанночка вон тоже «розовым фламинго» увлекается, но для нее это вроде чашки кофе. Слишком высокая интенсивность нервной энергии, сумасшедший уровень адреналина, кокс выполняет функцию модератора. А «суперрелаксан» будут жрать уроды, которым нравится хрюкать, валяясь в навозе. Зачем нам с вами, Николай Александрович, репродукция уродов? Будь моя воля, я бы бесплатно в дешевую водку, в бормотуху всякую своего препарата подмешивал, чтоб дебилов не плодить. — Ястыков покровительственно похлопал Николаса по руке. — Вот вы образованный, думающий человек, так? Скажите мне, разве все беды человечества происходят не оттого, что нас, людей, на свете слишком много? Соответственно девальвируется цена одной отдельно взятой личности. На что похожа Тверская в разгар дня? Какая-то банка с кильками пряного посола. Если бы нас было в тысячу раз меньше, не было бы ни преступности, ни убийств, ни социальных пороков. И уважали бы друг друга в тысячу раз больше. А если бы еще перестали размножаться слабые, глупые, никчемные (а именно такие и становятся наркоманами), весь наш биологический вид достиг бы невероятной степени развития. Этот новый мир был бы прекрасен, не то что сейчас. Ты что, Жаннуля, улыбаешься? Разве я не прав?
