– Прости, Дениска…

– Вы всё время ругаетесь!

– Тебе всё это неприятно… Просто мы с мамой уже не любим друг друга.

– А ты никогда не любил меня! – крикнула женщина. – Ты за каждой юбкой готов был бежать!

– Мама! Зачем ты?.. – Мальчик вдруг всхлипнул. – Ты же с утра уже…

– Что я с утра? – рявкнула Инга.

– Злилась… Я видел… Папы не было, а ты уже злилась… Ты молчала весь день… Ты всегда такая, когда собираешься ругаться.

Инга сорвалась с места, подбежала к сыну и размашисто шлёпнула ладонью его по лицу.

– Что? Папочкин защитничек выискался?

– Инга! – Вадим безжалостно схватил жену за шею, почти волоком протащил через комнату и бросил на пол, как охапку ненужного белья. – Кажется, нам пора расстаться.

– Пора, пора! Только сына ты не получишь! И не мечтай! – Она испуганно закрывала лицо руками, боясь удара. Муж никогда не бил её, но она сжималась от ужаса, физически ощущая силу гнева, пробуждавшегося в нём во время таких ссор. Она чувствовала, что Вадим с трудом сдерживал себя. Его бледное лицо перекосилось от ярости, губы дрожали.

– Нам надо развестись, вместе нам больше нельзя, иначе я тебя убью! – отчётливо и негромко проговорил он, но ей показалось, что слова прозвучали, как грохот грома во время грозы. Вадим в несколько шагов, почти прыжками, пересёк комнату. В следующую секунду Инга услышала, как хлопнула входная дверь.

– Ну и уматывай!

Инга свернулась калачиком и издала похожий за завывание звук. Растрепавшиеся волосы рассыпались по лицу. Через некоторое время она медленно поднялась и, не поправляя распахнутого на груди халата, поплелась на кухню. От лежавшей на тарелке куриной ноги всё ещё аппетитно поднимался пар. Инга бессильно опустилась на табурет и отчаянно разрыдалась, упав головой на стол.

– Мама! – сзади бесшумно подошёл Дениска.

– Уйди! – Инга оттолкнула его. – Беги за своим папочкой! Никому я не нужна!

– Не выспался? – спросил Трошин, увидев Вадима. – Ты что такой? Не приболел?

– Слушай, нет сил работать. – Игнатьев безвольно плюхнулся в кресло. – Я бы принял чего-нибудь. У нас есть коньяк?

– Есть.

– Налей. И побольше. – Вадим помассировал голову пальцами.

– Дома что-то?

Вадим молча кивнул и взял протянутый стакан. Он выпил медленными глотками коньяк, после чего достал из внутреннего кармана пачку «Marlboro», вытряхнул оттуда сигарету и закурил. Полулежащий, с вытянутыми ногами, он напоминал растерзанную куклу.

– Разводиться надо, – проговорил он уныло. – Иначе она меня до греха доведёт… Она больная, у неё где-то в голове переклинило на почве ревности. На пустом месте пожар раздувает… Не понимаю, что делать. Вот просто не понимаю! И Дениса жалко. Он же всё видит, Инга его специально подставляет под свою ругань. Ненависть будит в нём, жалость, психику ломает. Сомнёт она парня…

– Ещё налить?

– Давай… И работать ведь надо, а я думаю о том, что меня ждёт дома. У меня голова этими склоками забита – дышать не могу… Мне сегодня с агентом встречаться вечером, опять поздно вернусь. Это означает, что Инга снова будет меня пилить… Нет, я так больше не могу.

Висевшие на стенах картины разочаровали Риту сразу. Уже на расстоянии, увидев пёстрые пятна и бессмысленные цветистые разводы, она поняла, что экспозиция ей неинтересна. Но она продолжала двигаться вдоль полотен, делая вид, что изучает их, потому что именно она зазвала Машковского на эту выставку. Теперь она не могла тут же развернуться и уйти.

– Маргарита, вам и вправду нравится это? – спросил её шагавший рядом Григорий Модестович.

– Если честно, то нет. – Она виновато покачала головой.

– Зачем же вы истязаете себя?

– Понимаете, Григорий Модестович, об этом художнике столько писали! Я много читала о нём и думала, что здесь будет что-то интересное. Знаете, репродукции ведь никогда не отражают подлинной глубины картин…

– Понимаю вас. Давайте не станем больше тратить время на эту ерунду.

– Мне неудобно перед вами… Я надеялась, что мы получим удовольствие. Критика так хвалила эту выставку…

– Никогда не доверяйте критикам, – засмеялся старик. – И вообще прессе. Пресса – орудие дезинформации. Поверьте старому дельцу… А классическую живопись вы любите?

– Да. В классике всё понятно, всё по-настоящему. Хотя она бывает скучна.

– Здесь тоже всё понятно. Обыкновенное очковтирательство. Люди не умеют рисовать, но хотят называться художниками. Если бы вы знали, как много людей выдают себя не за тех, кто они есть на самом деле.

– А вы?

– Что я?

– За кого вы себя выдаёте, Григорий Модестович? Вы для меня – загадка.

– Я выдаю себя за человека, который занимается крупными финансовыми операциями. Но в действительности я обыкновенный человек, которому не так уж далеко до смертного одра. В целом я ничем не отличаюсь от других.

– Григорий Модестович, вы совсем не похожи на человека из мира… олигархов. Я представляла их очень ограниченными, скучными, циничными людьми.

– А вы знаете многих людей из этого мира?

– Только вас.

– Но, дорогая моя, я вовсе не олигарх. Я лишь крупный бизнесмен.

– Для меня это одно и то же.

– Вы заблуждаетесь, Рита. Но насчёт ограниченности богатых людей вы правы. В их мире и впрямь редкий человек интересуется искусством или философией. Всё больше тянутся на, как это сегодня называется, тусовки. Там не встретить интересного человека, например как вы.

– Вы мне льстите, Григорий Модестович.

– Ничуть. Я давно искал такую женщину. Я прожил с моей женой почти тридцать лет, но мы никогда не понимали друг друга. Ничего человеческого между нами не было, разве только в самом начале… Кстати, мы с ней вот так, как с вами, Рита, никогда не ходили ни в музеи, ни на концерты.

– Вы расстались?

– Она умерла, – ответил он почти равнодушно. – Сердце… На почве алкоголизма. Богатство мало кому идёт на пользу. Впрочем, это неинтересно. Послушайте, Рита, я хочу пригласить вас к себе…

– Домой?

– Ко мне. Будем считать это официальным приглашением. Вы до сих пор не бывали у меня дома. Мы уже не первый день знакомы. Полагаю, что правила приличия соблюдены.

– Нет, спасибо, Григорий Модестович, спасибо, но я не могу…

– Вас что-то смущает?

– Пожалуй… Но я не знаю что… Нет, не в этот раз. Извините меня… Я сама себя не узнаю… Как дура веду себя… Только не обижайтесь.

– Я никогда не обижаюсь, это глупое и бесперспективное занятие – обижаться.

В его кармане запиликал мобильный телефон.

– Слушаю. – Машковский приложил трубку к уху. – Алексей Семёнович, ты, что ли? Здравствуй… – Он перевёл взгляд на Маргариту и приложил руку с тростью к груди. – Извините, Рита…

Звонок Петрова, начальника ГУБОП МВД, насторожил Смелякова. Петров долго мялся, не зная, как начать разговор, но потом всё-таки сказал прямым текстом, что у него лежит документ из Интерпола, в котором говорится об одном из сотрудников СБП.

– Не знаю, насколько эти сведения точны, – смущён но сказал Петров.

– О ком речь?

– Геннадий Воронин. Есть у вас такой?

– Есть, – подтвердил Смеляков. – Это бывший ваш сотрудник. Начинал работать ещё во времена Гурова.

– Ну вот тут говорится, что он несколько раз встречался в Вене с уголовным авторитетом, известным под кличкой «Морж».

– Ах вот в чём дело… Я всё понял, Валерий Николаевич. Вы можете переслать материал на имя начальника СБП?

– Да, конечно.

– Спасибо.

Положив телефонную трубку, Виктор задумался. Откуда могла прийти в Интерпол информация о встрече его сотрудников с Пузыревичем? Игнатьев с Ворониным обнаружили, что за ними велось наружное наблюдение, но если это была австрийская контрразведка, то она вряд ли бы действовала через Интерпол. Скорее всего, работала полиция. Эта служба вполне могла поделиться своей информацией с Интерполом, потому что Морж интересовал многих. Вполне можно допустить, что за ним в Вене велось наблюдение. Но откуда полиции стало известно, что к нему приезжали из СБП? Об этом никто не мог знать. Ребята представились только самому Пузыревичу. Неужели этого волчару смогли завербовать?