Она выставила вперёд бёдра и потрепала себя ладонью по лобку. Казалось, она не ведала стыда.

«Почему она пытается казаться хуже и примитивнее, чем есть?» – подумал Нагибин.

– Пойдём, – сказал он. – Кочерга угощает.

– Кто?

– Митя, – пояснил Нагибин. – Ты разве не слышала, как его охрана называет? Кличка у него, должно быть, такая. Для приличных людей он Дмитрий Чеботарёв, а для братвы – Кочерга.

– Сначала схожу в душ.

– Буду ждать тебя в бильярдной.

Через пятнадцать минут она нашла Алексея в бильярдной комнате. Он сидел в низком кресле, с наслаждением вытянув ноги, и отхлёбывал виски из массивного стакана. Несколько мужчин в строгих костюмах гоняли шары, громко смеясь и перебрасываясь ничего не значащими фразами, а возле клиентов стояли голые девицы, обутые в туфли на высоченных каблуках, воркуя сладкими голосами и переминаясь с ноги на ногу. Они то и дело наклонялись к гостям, предлагая им выпить чего-нибудь, нежно касаясь их рук и мягко поглаживая по плечам. Мужчины, уже разогретые коктейлями, живо откликались на приставания, обнимали обнажённых красавиц за талию, некоторые норовили даже губами захватить торчащие соски. Впрочем, на большее девицы не соглашались, вкрадчиво сообщая: «Это всё… Дальше нельзя… Если хотите, то пойдёмте в комнату для танцев или на массаж… Там я облегчу вас…»

Лариса заказала себе водку, смешанную с сухим мартини, и подсела к Алексею. На ней было короткое розовое платье на тонких бретельках, туфли она надевать не стала, чтобы ноги могли отдохнуть до следующего танца.

– Ты все развлечения снимаешь для клиентов? – спросила она.

– Если они заказывают, то снимаю. Хотя, как я понимаю, некоторые забывают про плёнку, тогда она остаётся здесь. Куда её девает Митя, я не знаю. Но уж с его хваткой он не даст материалу пропасть.

– Ясно… А ты тут не напрягаешься? Всё-таки тьма голых задниц. Я знавала некоторых мужиков, у которых торчит при одной только мысли о бабах.

– Через некоторое время стану импотентом, – хмыкнул Нагибин. – Поначалу заводился, а теперь ничто не шевелится. Работаю на автомате. Вот вы тискаете друг друга, лижете во всех местах, а я будто на бетонную стену смотрю.

Лариса понимающе кивнула и спросила внушительно:

– Деньги платят?

– Да.

– Тогда терпи. А потом мы с тобой, когда набьём хорошенько карманы, свалим отсюда. Я, блин, не собираюсь всю жизнь торчать в этом вонючем подвале. У меня парень есть, Никитой зовут, так вот я раньше хотела замуж за него, о нормальной семье мечтала…

– А теперь другие мечты?

– Теперь тоже мужа хочу, но обязательно, блин, богатого. Конечно, хорошо бы любить, но… Хрен с нею, с любовью… Я после всего этого, ну после того, как подстилкой была для любого кобеля с толстым кошельком, хочу отдохнуть от этих пьяных харь… Дом хочу… И чтобы он был большой, даже огромный… И море… И «мерседес» последней модели…

– Хорошо мечтаешь. Думаешь, всё это возможно? Она шмыгнула носом.

– Другим же перепадают такие мужики.

– Ты для него просто вещью будешь.

– Это мы поглядим. Главное – чтоб мне попался такой человек… А ну и пусть вещью, зато только для него, и очень дорогой вещицей! – Лариса решительно сжала кулачки и зажмурилась. – Слушай, почему тут такой, блин, затхлый запах? У меня вся одежда провоняла. Не отстирывается даже.

– Преисподняя.

– Чего?.. Ах, в этом смысле… Смешно. А я тут чёртом работаю…

– Чертовкой, – уточнил Алексей. – Чертовски хорошенькой чертовкой… А вон Лёля, наверное, по твою душу.

– Опять, блин, работать. Даже отдохнуть не дают.

Лёля, высокая крашеная блондинка в тёмно-красном платье с огромным декольте, из которого едва не вываливались тяжёлые груди, поманила Ларису.

– Подруга, быстро на танец. Лёшенька, ты тоже давай. Митя велел заснять это.

Машковский сидел за столом и внимательно смотрел в телевизор. По всем каналам сообщалось об убийстве Владислава Листьева.

– Идиоты! Совсем мозги перестали работать из-за жадности.

Бесшумно ступая, вошёл Николай.

– Григорий Модестович, вы уже слышали?

– Как с цепи сорвались. Никакого терпения. Дальше собственного носа видеть ничего не желают! Кретины!

Вся Москва, затаив дыхание, слушала новости. Владислав Листьев был известным в России телевизионным журналистом, начинал как один из ведущих популярнейшей в начале перестройки программы «Взгляд», затем был ведущим телешоу «Поле чудес». Став генеральным директором ОРТ, начал разрабатывать новую концепцию главного всероссийского телеканала и хотел отказаться от размещения рекламы. Ворвавшаяся на телеэкраны реклама была настолько агрессивной, что вызывала шок в обществе, абсолютно не приученном к ней. Поначалу она забавляла зрителей, но мало-помалу стала не просто раздражать, но и пробуждать у всех активное неприятие своим наглым вторжением в жизнь. Реклама была всюду, расчленяла на куски произведения искусства, лишая их первозданной целостности, всякая идея превращалась из-за рекламы просто в набор слов, любой сюжет произвольно разрывался, навсегда теряя своё качество, свою притягательность. Реклама убивала. Она навязывала, давила, гипнотизировала, подсовывала, не позволяла мыслить и дышать самостоятельно…

На другом конце Москвы Сергей Трошин стоял перед телевизором, стиснув бутылку пива в руке.

– Допрыгались.

– Что ты сказал? – В комнату вошла Женя.

– Листьева застрелили…

– Убили?

– Делёж рекламного пирога… Трошин повернулся и, насупившись, пошёл на кухню.

Женя стояла в двери, у него на пути, помешивая ложечкой чай, и внимательно смотрела на телевизионный экран.

– И кому это нужно? – спросила она. – Кто мог пойти на это? Ведь Листьев был генеральным директором ОРТ!

– О-о! – Сергей выразительно потряс бутылкой, и пиво выплеснулось на пол. – Там столько интересных людей крутится. И Березовский, и Лисовский, и много всяких прочих. И у каждого есть интерес. У каждого свой аппетит. Реклама – это бешеные деньги. А бешенство, как известно, не поддаётся лечению. При желании вычислить реального заказчика будет несложно. Было бы желание. В первую очередь надо брать за горло Березовского. Интересно, хоть кто-нибудь наверху зашевелится?

– Серёж, – Женя пошла за Трошиным, – скажи, там что, ну на самом верху то есть, совсем всё прогнило? У нас хоть чуточку функционирует правоохранительная система? Хоть что-нибудь работает?

– Я работаю… Весь наш отдел работает… Но если бы ты только знала, в какую стену мы бьёмся головой…

– А почему бы вам не сломать эту стену?

– Потому что мы не революционеры и не бунтари. Мы выполняем свою работу. Мы не имеем права уничтожать тех, кого считаем преступниками… Даже не считаем, а наверняка знаем, что они преступники. Не имеем мы такого права. Хотя надо было бы кое-кого давно прихлопнуть.

– Кого? – без малейшего намёка на улыбку спросила Женя.

Трошин долго смотрел на неё, затем обнял, крепко прижал к себе и вздохнул:

– Если бы ты знала, как мне всё надоело. Вроде работаю в СБП недавно, но столько там грязи, что я начинаю уже задыхаться. Грязи – тоннами выгребать надо, а мы же ничего не можем, только докладывать должны…

Алексей Ильюшенко был дома один. Он остановился перед зеркалом, прижав телефонную трубку к уху, и изучающе посмотрел на себя. Сытое благодушное лицо в приглушённом свете выглядело почти юным. Ильюшенко поправил оттопырившиеся на затылке волосы и двумя пальцами сощёлкнул что-то с плеча тёмно-серого пиджака. Этот костюм он купил только вчера и пока ещё не налюбовался им. Он неторопливо снял пиджак и увидел на белой рубашке тёмные пятна под мышками.

– Надо другой дезодорант попробовать, – сказал Ильюшенко. Но в целом отражение вполне удовлетворило Алексея Николаевича, и он кивнул сам себе.

– Лёша! – беспокойно заверещала трубка голосом Ганычева. – Что ты там говоришь? Алло, Алексей, ты слышишь меня?