И, по словам многих, волк Гэвина был все-таки не совсем волк — не просто волк. И говорящие это тоже правы, хоть и не так, как понимают себя сами. Конечно, то был не просто волк, иначе они с Гэвином и не нашли бы друг друга: он был не просто волк, как и Гэвин был не просто человек, а — Гэвин…
А тем временем к востоку от этих мест охота на Сребророгого Оленя подходила к концу. Хозяйка Леса не смогла спасти своего любимого зверя, оттого что ему было суждено погибнуть, но она смогла отомстить; и она сделала так, чтоб Гэвир, сын Гэвира, и Локхир, сын Локхира, оказались близ Оленя почти одновременно, только Локхир — позже, чем желал бы.
На широкой поляне Гэвир, сын Гэвира из дома Гэвиров, настиг наконец оленя, и тот, не желая больше убегать, встал и обернулся, чтобы принять бой. Было утро, облака затянули небо, и солнце сквозь них светилось, точно серебряная монета. Ветер замер, когда Гэвир, сын Гэвира, выбежал из леса на своих лыжах и увидел Оленя, который ждал его; это была важенка, рослая, как олени на материке, и сильная, и под свежей шкурой ее, несмотря на всю их гонку, могучие мышцы не дрожали, как будто она никогда не знала усталости и никогда не могла узнать смерти, а сияние ее рогов было прекрасно, как свет звезд. У нее были глаза глубокого зеленого цвета, словно спокойное море, и гладкая шерсть, такая белая, как пена бурлящих волн, или как снег на горных вершинах в лучах рассвета, или как холодный клинок молнии. Снег искрился вокруг нее, отражая ее сияние. Она стояла, угрожая рогами, и тело ее пело своею силой, и гневом, и холодным чистым восторгом битвы, и красота ее, не знавшая страха, была нацелена прямо в Гэвира, как стрела.
— Ты моя, — сказал Гэвир.
Может быть, в эту минуту он забыл даже об Ивелорн. И ему было безразлично теперь, что будет он делать потом с серебряными рогами, и исполнит ли гордая Ивелорн свое обещание; не все ли равно, достанется ли ему другая красавица, когда уже досталась вот эта — с морской зеленью своих глаз и шерстью белее облака. Чем бы ни кончилась их битва, ему или ей было суждено здесь погибнуть, она принадлежала ему навсегда.
Да, это Хозяйка Леса сделала так, чтобы с другой стороны к их поляне уже приближался Локхир, сын Локхира из дома Локхиров, чьи спутники потеряли его; но не ею это было решено. Это было решено много раньше, быть может, еще в миг сотворения мира, судьбою, которая выше стихий и людей. Хозяйка Леса знает о судьбе много больше, чем люди, но точно так же ничего не может изменить, потому что судьба продиктована всегда нашей собственной волей и нашими желаниями, от которых мы не откажемся, как не отказался бы сейчас Гэвир от своей добычи, знай он наперед все, что случится после того, как убьет он Сребророгого Оленя. И даже это знание, наверно, не отравило бы его радости — ни на мгновение.
А Локхир, сын Локхира, был свирепый, страстный и угрюмый человек, как все Локхиры: все Локхиры были свирепы, как все Гэвиры — горды. Но этот Локхир уродился еще более опасным, чем бывало обычно в их роду; порою черная тоска налетала на него порывами, и тогда он замолкал и уходил прочь от людей, как безумный, а порою — черная ярость, и тогда он убивал и крушил без разбору. И вот такого человека угораздило потерять голову от Ивелорн.
Он выбрался на поляну с другой стороны и увидел изрытый рогами и истоптанный снег, и кровь на снегу, и лежащего на нем Оленя с охотничьим копьем в боку, и Гэвира, что стоял рядом. Ярость вступила в него, и Локхир, закричав, бросил свое охотничье копье в Гэвира, через всю поляну, от одного конца ее до другого — верных пятьдесят шагов от места, где был один, до места, где был другой. Копье попало Гэвиру в грудь и пронзило его, вот какой силы был бросок. И оттого эта поляна с тех пор называется Копье Локхира.
Так случилось, что Локхир, сын Локхира, стал убийцей Гэвира и еще клятвопреступником вдобавок, оттого что перед тем как отправиться за Оленем, оба они дали клятву перед старейшинами округи не мешать друг другу, пока не кончится охота, — старейшины опасались, что выйдет из этого худо. И вот — охота еще не окончилась, хотя Олень был убит, охотники не вернулись еще домой, — а Гэвир лежал в снегу с копьем Локхира в груди.
Спутники Гэвира, отставшие от него, в эту минуту добрались до поляны тоже и, увидев все это и Локхира, не успевшего еще ступить ни шагу, закричали от ярости. «Будь проклят ты, Локхир!» — успел выкрикнуть брат Гэвира и схватился за лук, и вот тут вдруг жестокая метель сорвалась с гор на поляну, но за мгновение до того, как она все закрыла так, что невозможно стало разглядеть собственной руки, все увидели стоящую над Оленем Хозяйку Леса. Она была огромна, как сосна, но в лице ее не было гнева, а только горе и одиночество; ее седые волосы — ведь зимою она старуха — рассыпались по плечам, забитые снегом, и белая накидка взвивалась, собирая ветер.
Метель завыла тысячей зверей со всех сторон, слепила глаза снегом и забивала лица, расшвыривала людей толчками ветра, и Локхир, сын Локхира, начав понимать, что совершил, застонал и бросился прочь, точно ветер гнал его в спину. Порою после особенно жестоких и буйных дел на него как раз и нападала эта его тоска.
Но потом он говорил всегда, что, если бы оказался там опять, убил бы Гэвира еще раз, и виру за убийство отказался платить так гневно, что распря после его черного дела загрохотала, как горный обвал. Гэвиры к тому же тогда все равно не взяли бы никакой платы, кроме как кровью.
Спутники нее Гэвира остались на поляне, у тела своего родича, а когда метель улеглась, они увидели, что Оленя не было там больше, как не было и копья Гэвира, именем Эльм; никто не знает, куда унесла их Хозяйка Леса. Так что серебряные рога так и не достались никому.
В этот момент наша повесть вступает в область сказки. В самом деле, человек может многое, он может умирать и побеждать, умирая, и он может оставаться человеком, когда оставаться человеком невозможно, но вот выжить голым в снегу, как Гэвин, человек не может никак, и это всякому известно. Так и довелось бы ему замерзнуть — не вступись за него сказка. В самом деле, разве это не сказка, что в тот же день Гэвина нашел местный охотник на белок? Он спугнул волка (который к тому времени уже достаточно набрался сил, чтоб убраться, не попавшись на чужие людские глаза) и оказался настолько добросердечным человеком, что не обратил внимания на странные следы вокруг, а попросту взвалил Гэвина на закорки и отнес к себе домой. И далее, разве это не сказка, что жена охотника отогрела его и отпоила потом такими травами, от которых поправился бы даже девяностолетний старик, а не то что Гэвин, который уже через полтора дня открыл глаза? Правда, после этого ему пришлось выдумать для охотника сего женой какую-нибудь более-менее правдоподобную историю, оттого что в истинной, как казалось ему, он играл не слишком-то достойную роль. А выдумывать Гэвин вовсе никогда не умел, и все-таки его хозяева оказались достаточно простодушны, чтобы поверить ему, или достаточно доброжелательны, чтобы сделать вид, что поверили. И более того, через несколько дней он обнаружил, что охотник разыскал в лесу по Гэвиновым словам многие из его вещей, которые так и остались лежать вдоль его пути, и принес ему все это, а копье и вовсе с первого же дня стояло у его постели, оттого что жена охотника сочла, что такой могущественный талисман не может не помочь больному. Так что когда жар у Гэвина спал настолько, что жена охотника позволила ему встать с постели, он оделся в свои собственные одежды, уже приведенные в порядок ее умелыми руками.
И вот так, поправляясь на хуторе у заботливых хозяев, где огонь был добр, а котлы задорны и разговорчивы, он выплывал постепенно из ужаса, оставшегося позади, и в конце концов мог бы решить, что все это был лишь только бред в его лихорадке. Он мог бы так решить, если бы не волчий вой, ясный и звучный на морозе, который услышал он однажды днем, когда волкам не положено выть.
Нетерпеливый, как всегда, Гэвин провел у охотника после этого всего дней шесть, сочтя себя совсем уже здоровым несколько преждевременно, так же, как некоторое время назад несколько преждевременно стал считать себя совсем уже взрослым. Хозяева его (не разделявшие ни одного из этих двух заблуждений) все равно не сумели бы его удержать и предпочли распрощаться с ним по-хорошему, понимая, что иначе он просто убежит от них. Охотник даже подарил Гэвину лыжи на прощание, очень неплохие лыжи и почти новые.
