Гезитские горожане, выйдя однажды из своих домов, обнаружили, что башни волшебника просто нет. На том месте, где она возвышалась прежде, осталась огромная яма — действительно, в подтверждение слухам, уходившая под землю на три этажа.

В руках четырех грабителей теперь были сокровища, большую часть которых они просто не знали куда применить. Вот среди этих-то сокровищ и было письмо из происходившей, как видно, в некие отдаленные времена переписки Риеннана с волшебником по имени Сиадж.

У великих волшебников, Составляющих Заклинания, так заведено — они пишут друг другу не для того, чтобы нечто узнать, попросить или посоветоваться, а для того, чтобы сообщить о своих работах и открытиях. Некая колдунья, сведущая в этом, говорила мне, что это делается, дабы «закрепить приоритет».

О самом Сиадже не известно почти ничего, кроме имени да еще того, что был он, судя по всему, своеобразным человеком, ибо людей, похожих на него и потому способных применять его заклинания, на свете очень немного. Люди — создания весьма разные; один может наесться ядовитых грибов и не заметить этого, другой съест простенькую, безобидную ягоду землянику и покроется сыпью с ног до головы. О человеке же вроде Сиаджа можно сказать, что ему позволительно есть ядовитые грибы и одновременно нельзя есть землянику. Кроме того, он был, вероятно, беспорядочного характера, ибо только такой человек может втиснуть в одно письмо три заклинания, совершенно не имеющих отношения друг к другу. Эти-то заклинания зовутся теперь Триада Сиаджа. И первое из них — Первое Сиаджа — именно то заклинание с зеркалом, о котором вы спрашивали меня. О нем известно больше всего. Собственно, именно ради этого заклинания и была уворована вся Триада.

Когда вскоре войска Сингиара Победоносного, завоевателя полумира, пронесли победы, стяги и цивилизацию Гезита от хиджарских нагорий до долины реки Рохк, это заклинание использовалось для связи на дальних расстояниях. Во всяком случае, известно, что Сингиар возил всюду с собою колдуна, владевшего Первым Сиаджа, и некоторые камни на Дороге Колесниц все еще называются «станции зеркальщика».

Кроме того, Сингиар провел в Совете Гезита решение, которым все без исключения материалы из библиотеки Риеннана были изъяты из частного владения граждан и отданы сообществу ученых, писателей и хранителей библиотек, основанному при храме Львиного Трона в перестроенной им Прабале, бывшей столице Адрана, засиявшей новым блеском в те дни. Уверяли, что именно в ней Сингиар был намерен поселиться и сам, если бы не умер столь неожиданно, во цвете лет. Это сообщество (прозванное Сингиар-феймела в его честь) просуществовало почти до той поры, когда горький упадок Тафрийского царства, созданного в этой древней стране одним из военачальников Сингиара, не завершился при последних царях этой династии набегами и переселениями кочевников, обративших Газ-Тафри в печальную пустыню, чьи водотоки разрушены, поля исчезли, а рядом с руинами городов кочуют дикие люди и дикие их стада.

Незадолго до этого мудростью правителей Хиджары библиотека Сингиар-феймела и ее последний хранитель были вывезены в город, Владеющий Двумя Мечами, как часть выкупа после одной из войн. Еще в Прабале исследования мудрых колдунов Сингиар-феймела позволили узнать смысл и действие Второго заклинания Сиаджа, которое ныне именуют также Заклинанием Неподвижности, а также, согласно некоторым слухам, и Третьего. Но эти исследования, как легко понять, предназначались не для непосвященных.

Первое Сиаджа, и это более-менее известно, позволяет наблюдать вещь, на которую направлено, — наблюдать, что происходит с этой вещью в то время, когда смотришь на нее, ну а выглядит это так, как будто заглядываешь в окно, рама которого — края зеркала. Кажется, все, что для этого нужно, — знать Имя-в-Волшебстве нужной тебе вещи. Были какие-то слухи, что Первое Сиаджа можно переделать так, чтобы наблюдать прошедшие и будущие события, но, похоже, — как сделать это, знают только волшебники, Составляющие Заклинания.

Второе Сиаджа нынче используется так, что по крайней мере результаты его у всех на виду и можно хоть что-то предполагать. Насчет ключей — я б скорее поставил на «видеть», нежели на «называть» или, скажем, «дотрагиваться», — если бы принимались ставки. В самом деле, Имя-в-Волшебстве вещи, о которой прежде ничего не знал, уж никак не назовешь, а дотронуться нелегко до того, кто от тебя на столь немалом расстоянии. Может быть, конечно, и ключ более необыкновенный — от людей таких, как Сиадж, всего можно ожидать. И еще в этом заклинании есть явно что-то, связанное с Местами-в-Волшебстве… потому как мне известно, что Прибрежные Колдуны скупают и достают названия этих Мест где только могут.

О Третьем Сиаджа известно только то, что оно есть. Другие знают больше, но не я.

В этот момент — если бы бани Вилийас преподносил такой или подобный ему рассказ на какой-нибудь «встрече в доме друзей» — прозвучало бы, вероятно:

«Да, но немногие другие излагают повести, известные им, столь содержательно и изящно. Твое искусство, бани, да не уменьшится и не раз еще порадует нам сердца».

При этом бани Вилийас, сплетая ритмичные периоды своего звонкого «шабиниана», который никто здесь не сможет оценить, уж конечно, понимал: честно исполнив приказание — рассказать все известное ему об этих заклинаниях, — он на самом деле сообщил очень ненамного более того, что пираты и без того знали, а большая часть его слов для них была бесполезно-мучительным и ненужным отступлением, да еще обманувшим ожидания в конце концов. Это была его маленькая месть. И даже не маленькая, а довольно длинная. В этих словах, в привычной ему стихии, он почувствовал себя увереннее до такой степени, что даже осмелился вставить похвалу Хиджаре под конец. И они проглотили. Или, быть может, не заметили.

— Это все? — сказал Гэвин.

— Все, — отвечал бани Вилийас. Не совсем ясно, так это или нет, но похоже, что при этих словах он слегка усмехнулся. Тонкая, спокойная усмешка цивилизованного человека над невежеством дикарей.

И коль истинны слова, что с осознания своей слабости начинается сила, — может быть, об очень многих вещах, незаметных и непостижимых для самого бани Вилийаса, в этот день, за который ему довелось познать и слабость, и страх наконец, — рассказала эта усмешка… если она действительно была.

— А почему это заклинание ловит тех, кто ложится в дрейф, или стоит, или идет слишком медленно? — спросил Гэвин. — И если колдун в это время их видит, стоя на берегу, то как он может через час убивать другой корабль в дне пути оттуда? Или это значит, что там было два колдуна? В Кайяне один Колдун Неподвижности или два? Или. это ты тоже не знаешь?

— Я не знаю, почему нельзя «ложиться в дрейф», — сказал бани Вилийас. — А колдуна… — он помедлил, — колдуньи, конечно же, нет на берегу. Колдунья в это время в столице, у себя дома. Смотрит на то, что видят Глаза, расставленные на побережье.

— Как это?! — сказал Гэвин.

— Я не знаю, как. Вот уж чего мне, конечно, никто никогда не объяснит. И это уже совсем не имеет отношения к Второму заклинанию Сиаджа.

Такой был разговор. Разговор, понятный только для четверых, ибо никто здесь больше не знал «языка корабельщиков» и уж тем более «языка чтений» — шабиниана.

— Гэвин, — сказал Йиррин по-прежнему на «языке корабельщиков», — мы все еще идем на юг?

— Да, — сказал тот.

— Тогда объясни всем, — сказал Йиррин, переходя на родную свою речь, но все так же негромко.

— Что объяснить? — спокойно сказал тот.

А в самом деле, что?.. И к тому же, хотя известно всем, что дружина обязана докладывать капитану своему любые новости, — никто никогда не считал, что капитан должен рассказывать кому бы то ни было о новостях, приходящих к нему.

— Ладно, спите, — сказал он, обращаясь к бани Вилийасу и рабу его заодно. — О деньгах в серебряной монете поговорим потом; а пока — заботьтесь о своем здоровье и не рискуйте им зря, коль даже случится соблазн.