Попробуйте себе это представить. Гьюви, длиннорукий, коренастый, снявший шлем, но не подшлемник, в кожаной куртке, какую надевают под доспехи, — куртке, которая на нем сама по себе сидела как доспех, Гьюви, ухватившийся одною рукой за штаг мачты, словно собираясь уже подняться на корму, Гьюви с его двумя мечами, из-за каких прицепилось к нему прозвище Гьюви Хиджара, на которое он (при всем своем к южанам отношении) в драку не лез, а только мрачно усмехался…

Нет, бесполезное вовсе занятие. Не получится у вас это представить — ведь вы же запертыми с тигром в одной клетке не бывали никогда.

И даже совсем это неправильно — тигр. Обычный тигр никогда так не смотрит на людей. Но бывает порой, что уходит полосатое чудовище от неумелого охотника, унося копье в боку и ненависть в сердце, — и становится людоедом; и вот рядом с таким тигром-людоедом почувствовал себя бани Вилийас из клича Кайнуви, и сердце у него заныло где-то под горлом, а сам он отвернулся опять к волнам, которые все-таки менее свирепы, хотя и так же вечно голодны.

— Ох, ежели такой принимается из человека деньги выжимать… — вздохнул у него под боком раб. — Господин да позволено будет мне сказать: давайте-ка я с ними буду говорить, я «язык корабельщиков» знаю, и этот их — главарь — тоже знает, кажется. Сколько там запросят — пусть берут, пусть подавятся.

— Это т е б е лучше знать — сколько я могу достать сейчас, — коротко ответил бани Вилийас.

Как это ни прискорбно, в его денежных делах доверенный раб разбирался больше своего господина. Впрочем, это был очень хороший раб, из местных, и бани Вилийас, по крайней мере, не разорялся — а что еще нужно человеку?

А в нынешнее время бани Вилийасу казалось, что нужно ему только одно: чтоб ему перестали сверлить спину глазами. Ему чудилось, что смотрят только на него одного, хотя Гьюви честно делил внимание между обоими.

Уже и Гэвин вышел к рулю; оглянулся — чтобы понять, где находится корабль, многого не нужно, если солнце стоит почти в ясном небе и знаешь, что вот та полоска гор на западе — острова Кайнум; оглянулся и сказал (отчего-то именно Гьюви, сыну Отхмера):

— Покличь-ка мне бортового.

Тот кивнул; через минуту пришел бортовой, ожидающе глянул на Гэвина снизу вверх.

— Пусть люди сидят на веслах, — сказал ему Гэвин. — На всякий случай. Все-таки Кайяна недалеко.

Потом он подошел к Фаги, постоял рядом немного.

— Чисто, как в амбаре после голодной зимы, — вздохнул тот. — Я такого в жизни не видел.

— М-да, — отвечал Гэвин.

Западное кайянское побережье — это, конечно, не восточное, где корабли так и шныряют. Но и здесь, на перегоне между Кора и Тель-Претвой, в обычную осень они б уже увидели пару-другую мачт. А ведь только бы и ходить по морю, когда оставшийся после шторма ветер-трудяга гудит ровно настолько, чтоб надувать паруса и не нагонять даже барашки на макушках волн.

— Может, отдохнешь пока? — сказал Гэвин.

— Можно и отдохнуть, — согласился Фаги.

Эти слова у них были как бы обычай. Как бы — потому, что уж никак не положено, чтобы капитан был у себя на корабле еще и вроде учеником кормщика вдобавок. Ну да об этом говорено уже.

А на пленника, стоявшего тут же, рядом, в каком-то десятке шагов, Гэвин даже и не посмотрел. Точно забыть успел о нем.

Зато Гьюви, сын Отхмера, — нет. За бортовым-то он сходил, но потом его словно бы само собой притащило назад. Да, это было смешно.

«Дубовый Борт» подходил к побережью Кайяны, чтобы увидеть Ферейские горы и потом уже ориентироваться по ним; где-то на здешнем берегу лежало одно из поместий бани Вилийаса, и тот не мог не думать об этом.

В конце концов, он уже замерз здесь, как собака.

Но повернуться бани не мог. У него было такое чувство, что если он повернется, шевельнется, сделает хоть что-нибудь, то попадет прямо в пасть этого тигра-людоеда, выжидающего там, неподалеку, заранее облизывая его жадными глазами.

В этот момент дозорщик крикнул:

— Парус! Вперед и влево, на шестьсот!

Видимость была не очень-то хорошая, кстати. Острова Кайнум, до которых сейчас было около тысячи длин «Дубового Борта», уже терялись в дымке.

Ничего не переменилось. Парус — значит, один корабль, не патруль, и удирать незачем. А в виду берега здесь — и есть еще несколько таких берегов и островов — никто не останавливает купеческие корабли. Другое дело потом — если парус и впрямь купеческий — спустить мачту и прокрасться незаметно следом, высмотрев, где встанут на ночевку: на двухдневном переходе от Тель-Коры до Тель-Претвы нужно ведь кораблям где-то ночевать. А дальше уж — дело известное; и главное — уйти до рассвета.

— Черный! — крикнул дозорщик некоторое время спустя, когда «Дубовый Борт», идя прежним курсом, сблизился с парусом еще немного.

С «Лося» этот парус пока вообще не могли увидеть.

— Чья-то «змея», — фыркнул дозорщик с мачты. — Тоже охотятся. Рисковые люди, а?

«Смотри как следует», — хотел было сказать Гэвин. И не успел.

— Ах ты, собака! А ты чего ожидал! Ну?! — заорал вдруг Гьюви, сын Отхмера. И заорал не дозорщику, и даже не бани Вилийасу, — а его рабу, который, услыхав слово «хилса» — «змея», — что успело уже к тому времени войти в «язык корабельщиков», не удержался от того, чтобы облегченно вздохнуть, не зная, что за ним наблюдает пара слишком внимательных глаз.

И к тому же глаз, слишком плохо разбирающихся в выражениях лиц южан, чтобы понять, что это был именно вздох облегчения.

Гьюви взлетел на кормовую палубу и встряхнул раба за шиворот так, что у того клацнули зубы, едва успев прихватить за краешек душу, чуть было не вылетевшую прочь от испуга.

Он не знал языка северян, но не надобно никакого языка, чтобы понять, когда вот в такой форме тебя обвиняют в чем-то нехорошем.

— Я ничего не знаю! — завопил он на «языке корабельщиков». — Я ничего дурного не делал!

А для Гьюви, не знавшего «языка корабельщиков», это тоже было полною невнятицей. Но, по крайней мере, не для Гэвина. А столько крику на корме своей «змеи» Гэвин, даже нынешний Гэвин, не вспоминая о Гэвине Счастливчике, не мог допустить.

— Гьюви! — сказал он.

— Эта тварь точно ожидала совсем другой какой-то корабль, капитан, — сказал тот.

— Хорошо, — ответил Гэвин. — А теперь — давай на нос.

Гьюви отпустил шиворот пленника, отчего тот сразу (корабль как раз нырнул вбок с волны) плюхнулся на палубу.

— Они стоят, капитан! — прокричал дозорщик.

И у Гьюви, сына Отхмера, в глазах вдруг зажегся тот самый огонь, который жертвы тигра-людоеда видят только один раз в жизни.

— На нос, — повторил ему Гэвин.

Может быть, это было лишнее. А может быть, и нет. В любом случае Гьюви Хиджара ушел. И он еще только перешагивал вниз с кормовой палубы, когда Гэвин крикнул дозорщику:

— Точно?

Кроме него, все молчали. Ну разве что храпел кто-нибудь, не успевший еще проснуться.

— Точно, капитан. Точно стоят, — отвечал дозорщик. Голос у него был такой, словно приходилось перекрикивать наваливающийся Ярый Ветер, как твердь земная входящий в горло.

— Весла! — скомандовал Гэвин. — Мачту в колыбель! Агли! — Сигнальщик был рядом, так что здесь уже кричать не пришлось. — Протруби им — мы поворачиваем.

С «Лося» сразу ответили. Ответили, что поворачивают тоже. Там еще не знали, что случилось. Им еще предстояло увидеть это, а среди сигналов рога нет такого, чтобы объяснить.

«Дубовый Борт» шел туда долго. И гребцы молчали. Обычно если не поют, то хотя бы выдыхают все вместе какие-то возгласы — так дело идет легче. Сейчас, кроме голоса бортового, на «змее» не слышно было почти ничего.

Одинокий парус впереди не шевелился. Потом дозорщик с носа крикнул, что уже видит горы Ферей. «Дубовый Борт» летел вперед, теперь уже разогнавшись так, будто шел на таран.

Фаги, вышедший на корму тоже, горестно крякнул:

— Хороший был корабль.

— Э-эх, — сказал Пойг, сын Шолта. И большая часть «ближней дружины», тех, кто должен стоять на корме возле капитана, уже была здесь. — Остановились, — продолжал Пойг. — Ну как же это так! Кто ж здесь останавливается? Горы ж еще видно.