Дружинники перестали защищать капитанов. Вот что такое «метб».
Отпихнув кого-то, на лестницу справа ворвался Бори, сын Борна Честного, из дома Борнов, которому уж вовсе нечего было тут делать. Кого именно он оттолкнул и тем самым спас ему жизнь — тоже никто не заметил.
И может быть, это правильно. Там, куда доходит «метб», не остается ни людей и ни имен.
Ровно столько времени, сколько нужно, чтобы проговорить ди-герет, продержались в проломе те его защитники, — если считать с того мгновения, как погиб Эйб.
Эта их оборона кажется подвигом, равные которому отыскиваются лишь в сказаниях, — если не вспомнить, что они, возможно, вовсе и не понимали, что сражаются против бога воинской ярости.
По ним — добивая на бегу, — нападающие кинулись вниз. В это время — и уже довольно давно — другие лезли дальше по лестницам. Уже было сказано, что те были выше, чем стена в проломе, и доставали почти до галереи. Цепляясь, как обезьяны, дружинники — и это в доспехах! — перемахивали затем расстояние в добрых три локтя, которое отделяло крайнюю левую лестницу от помоста галереи, что еще неудивительно, и в добрых семь локтей, что отделяли среднюю от правого края пролома. Еще кто-то, стоя внутри пролома, забирался другому на плечи — и третий доставал до верха. Там ужпытались преодолеть те самые заплаты — как оказалось, обычные кожи-щиты, какими изнутри была огорожена галерея. Монахи сталкивали их, били копьями и рубились рагдами очень отважно, и слева им пока удавалось отбиться, вероятно потому, что там никому не мешала огромная машина под навесом, но справа им не повезло. Там оказался Борн, а с ним его меч, и это были дурные гости. Монастырским довелось натерпеться тревоги, пока удалось сбить его вниз. Тяжеловесный ратник, с плоскообушной рагдой, на светлой железке которой гравированные фениксы изобличали, что это не простой солдат. Этот человек находился там, поскольку там был отдельный отряд, защищавший машину. Борн мог бы гордиться — знай он о том, какой военачальник двинется на него, — знай он, что столь грозный воин попадется ему на дороге, — но он этого даже не заметил…
Ему почти все время пришлось драться, держа меч по-брандански обратным хватом, — вот какая там была теснотища, между машиной и внешним ограждением, и сколько народу туда понабилось. Из-за этой-то тесноты и хозяин фениксовой рагды ударил в него сбоку, копейным концом своего оружия, однако Борна там уже не было, он прыгнул вперед, подныривая под древко и падая на колени. У него была возможность обезопасить противника, ударив по руке, и самому избежать удара, но если бы он так сделал — был бы Борном, а не Метобом, который любит убивать много и подряд. Поднимаясь и выводя меч из-за спины, все так же по-брандански, он вспорол крашеные, узором сложенные чешуи панциря снизу вверх, и подкладку, и внутренности, что под ними, и фениксоносная «душа битвы» не успела сбить этот удар, однако успела — и смогла — все же завершить движение, — ибо даже Метобу дано недооценить противника, и к тому же хозяин этой рагды обращался с нею так, что это, пожалуй, напоминает наш «падающий лист». С такою тяжелой вещью, как плоскообушная рагда, иначе, право, и невозможно. Она уже шла сама. Оставалось только подправить ее чуть-чуть. Страшный удар обухом — сберегающий заточку, которую беречь уже незачем, — пришелся в плечо и отшвырнул Борна на три шага назад и вправо, так что он даже сшиб еще одного дружинника, бившегося здесь, и тоже свалился в пролом. Рагдан упал на колени, зажимая живот, и фениксы все-таки окрасились кровью — его собственной. Тот человек, которого сбил Борн, приземлился, как кошка, хоть и воинам в проломе на головы. А Бори был слишком оглушен ударом и паданием, и потому его сбросили вниз, — его здесь уже не принимали как соратника, а только как помеху, тем более что это был самый внешний край проема.
Его схватке повезло — она все же не осталась незамеченной.
Эту часть галереи видно было с левого склона долины, где стояли Сколтисовы лучники. До них еще не добрался Метоб. А уж знакомый блеск брони засверкал им даже сквозь пар. «Дом Боярышника!» — заорал Сколтен старинный клич. Уж конечно, он был здесь, Сколтен. Это его стрелы, среди полудесятка других, летали, раз за разом, на четыреста шагов в башенные бойницы, — слабых не водилось среди внуков Йолма. «Борнэ мра! — закричал он. — А уж Кормайс-то нынче воет!» — добавил он весело, обернулся и ткнул соседа в бок — досаде Кормайса все были рады. Потом он присмотрелся внимательнее. Улыбка сбежала с его лица, когда он разглядел огромный, яркий, узорчатый доспех и сверкнувшую рагду. В сизой пелене, бегущей клочками и прядями, внезапно обозначился разрыв, очень четкий, и все можно было хорошо разглядеть. Сколтен молча очень мягким и быстрым, собранным движением положил лук. Оглянулся, словно оценивая что-то. Поднял один из щитов и пошел вперед.
За ним, так же сперва неторопливо, а потом скорей, двинулись следом.
В это время уже остатки отряда с «Черной Головы», используя то, что с левой стороны пролома монахи были слишком заняты, пытались — почти успешно — взобраться на галерею по лестницам снаружи.
Добежав до края пролома, нападающие встретили там стену чуть более, чем в рост человека, сложенную (из камня), как видно, наспех, однако ж крепко, и длинные копья в проемах верхней трети стены. Ударив все сразу и очень сильно, эти копья поразили первых из подбежавших, а те, кто подоспел за ними, стали жестоко биться с монастырскими, что укрепились за этою кладкой на краешке-карнизе, где удивительно, что можно было устоять; но эти препятствия могут задержать нападающих разве что на какие-то мгновения.
«Метб», как пожар, уж обжег отряды, стоявшие на другой стороне долины, и они тоже двинулись к стене. Впрочем, им ведь и полагалось как раз это делать. Там было человек под две сотни с половиною, большею частью «носовые» из дружины Хилса и Рахта и еще с нескольких кораблей, да еще те, кто, как Ямхир, копейщики по призванию, — то есть люди полезные, если пришлось бы схватиться еще внутри монастыря с защитниками, однако пока, снаружи, никуда не годные. Там, где они стояли часто-густо, было самого монастыря уж не разглядеть, но передние разглядели — и этого хватило. Следующие бросались вслед за ними; лекарка-полонянка, женщина Керта-кормщика, вдруг очень удивилась, потому что люди, бывшие рядом с ней, оставили раненых совсем без защиты, и даже те, кто перевязывал их только что, вскочили и бросились за своим оружием; за серыми и сизыми клубами ей не разглядеть было, что уходят все, ей показалось — только эти. Впрочем, она слышала гул шагов, но не сумела понять сразу, что происходит. «Нет! — кричала она на своем языке, а потом, спохватившись: — Эе, ин-ин!», путая слова северного наречия и — обыкновение собственного народа удваивать частицу отрицания, — по счастью, ей хватило ума не попытаться встать ни у кого на дороге. Она только вскочила, а потом, в отчаянии всплеснув руками, оглянулась. Она была одна; одна — как ей показалось — на всю долину. Одна, кто стоял. А остальные все лежали, и стонали, и молчали, и кто-то порывался вскочить, и это так ужаснуло ее, что она бросилась успокаивать и обо всем сразу забыла. В конце концов, она ведь была только полонянка. Что она могла сделать? Позвать? Вернуть? Кто бы ее послушал? (Кроме Керта, но и ему сейчас, наверное, не до нее…)
А откуда ей знать? Может, так и положено. Перебираясь через дно долины, дружинники сбивались из слитной массы в колонны, не забывавшие как следует закрываться от обстрела; эти колонны получались не по дружинам, а так, как удобнее. Для них больше ничего не значило то, с какого они корабля.
Потом, уже последними, сорвались с места лучники. Сперва Сколтисовы; там было сто добрых стрелков, и среди них почти вся ближняя дружина и оба капитана; а потом те, кто остался на пригорке.
Впрочем, стрелы у них все равно закончились уже.
Кчести тех, кто стрелял с правого берега долины, — у них к тому времени, как «метб» добрался до них, еще оставались (кое у кого) последние стрелы в последнем — четвертом — колчане, и эти люди бросились к пролому не раньше, чем спустили своих последних соколов в лихой полет.
