В эту ночь, после того как от костров накрутилось вокруг уже достаточно собственного дыма, чтобы посторонний был незаметен, сторожа приметили, что с воздухом в долине стало неладно. Неладным было то, что он сделался правильным воздухом, обыкновенным — они не смогли б объяснить точнее. Попросту говоря, какая-то часть дымного воздуха перестала исчезать из-под власти заклинаний, оставляя привкус (почему-то) во рту, как будто кислого наелся. Разобраться с этим удалось вовремя, но десятка два человек все-таки отравились. Правда, поняли они это только утром. Это уж так всегда — если дохнуть отравы не очень помногу, заметишь ее не раньше, чем в голове зашумит, а шуметь она начинает постепенно и валит с ног часа так через два. Из десяти частей отравного воздуха повязка, если правильно приготовлена, пропускала одну, но все-таки ведь пропускала.

Не приглядывай тут никто и не обрати внимания вовремя — к утру все они могли бы свалиться, только укладывай. Ну а так — до рассвета над долиной крутились свои и чужие заклинания, сбивая друг друга, потом только свои, потом Долину Длинных Источников заволокло опять ощущение кислого во рту, порошком развешанное в воздухе. Представить себе эту ночную битву, похожую на перестрелку лучников перед сражением, может всякий, — но уж поверьте, там не было никакого щегольства вроде того, как нынешние застрельщики ухитряются перебить тетиву у чужого лука или срезать султан у княжеского коня на уздечке над головой, никаких представлений, нет, там все было всерьез. И злости эта битва им порядком прибавила, битва, которой не бывает там, где люди сражаются честно — так, как должна случаться война, битва, в которой никто не погиб, но люди, вот так отравленные, и в уме могут потом повредиться, и болеют от этого долго, и мало ли что.

Злость кипела в них молча. А вокруг своими тяжелыми шагами ходил Метоб — бог ярости, воинского безумия, и время от времени ухмылка, похожая на оскал, трогала его лик.

Перед рассветом Сколтис, сын Сколтиса, сказал так:

Всякий мог бы заметить — в той части слов, которые относились к Луру, Сколтис ограничился самою короткой формулой, какая только возможна. Но уж зато про Вагомиса с его жемчужным доспехом, лукавого бога богатства, сказано было столько, что этим остались бы довольны даже Кормайсы.

Вагомис единственный из всех любит, чтобы к нему обращались стихами. Это потому, что он и сам стихами может заговорить кого угодно. Остальные посчитали бы, пожалуй, что обратиться к ним в стихах — все равно что тащить на веревке, а не приглашать, — а на веревке и люди, не только боги, не ходят в гости.

И еще нельзя не заметить, что для Сыновей Уны, близнецов, идущих в буре со своею Молнией и Громом в руках, Сколтис оказался все же немного поболее богат на слова.

И это несмотря на то, что амьяраш Близнецов принадлежал Дому Щитов еще с тех пор, как Дом Щитов объявился на свете (так утверждала легенда), и уж во всяком случае с тех пор, как Дом Щитов объявился в Оленьей округе, и уж в этой округе любому при слове «близнецы» вспоминались Гэвиры.

Ну так ведь Гэвиры, а не Гэвин.

А Близнецы — чересчур славны на свете, а Дом Щитов — все-таки великий дом, и людям надлежит помнить это, какие бы иной раз ни рождались в этом доме… неважно. Держать амьяраш — это не совсем то, что быть жрецом, я объясню, но позже. Позже.

Потому что день чести сегодня; а Валгерна, Повелительница Оружия, уж заблестела у Эрбора в руке; а Однорукий Воин не обнажает меч по пустякам…

Они увидели этот меч, когда всходило солнце.

Так бывает — световой столб, как меч, над низким солнцем, — когда небо заполнено тонкими-тонкими ледяными облаками, и холодный ветер, разгуливавший всю ночь, несется свистя; а короткий просвет ледяных тонких облаков, который идет в первой половине шторма, уж уносится к востоку, и следом за ним с запада рвутся тучи, и среди них не заметить, даже если оно есть там, густое серое облачко, восседая в котором смотрит на мир та, которую Сколтис все-таки не смог не упомянуть, не смог, хотя и говорила она народу йертан тысячу тысяч раз, что к войнам и битвам она имеет только то отношение, что и он тоже, как и о многом — как и слишком многом — знает наперед…

Яростное, всходило на небо солнце. Среди военных богов был один такой, которому — если округа или племя объявляли войну соседней округе или племени какому-нибудь — приносили жертвы тоже, но не для того, чтобы он пришел, а для того, чтобы не приходил.

Потому что — говорили йертаны — на свете есть очень немного войн, ради которых стоит призывать Метоба.

Анх победил его. Но боги, если они действительно боги, не исчезают просто потому, что побеждены.

Когда-то — утверждает легенда — Метоб, Безумец, которого тогда звали совсем иначе, повелевал одним из двух племен, которые, соединившись, назвали себя йертан — «род мужей».

Вожди поклонялись ему. Зимою, когда приходило время снов и праздников, они призывали его, и он приходил, — во всяком случае, маска его приходила уж точно и забирала с собой порою кого-нибудь, кем вожди были недовольны.

Людоед, Живущий На Севере.

Анх, Победитель Метоба, связал его клятвой, укоротившей его могущество над людьми; а укорачивать могущество вождей над собою людям пришлось уж самим.

Вэгомис, бог богатства, кое-что может порассказать об этом.

Во времена Гэвина владычество Метоба было позабыто так давно и прочно, что иных имен, кроме «безумец», люди и не помнили за ним. Почти.

Согласно легендам, он живет на севере, в вечных льдах, где полгода не всходит солнце.

Он никогда не улыбается и смеяться не умеет тоже. Его ухмылка больше похожа на голодный оскал, чем на смех.

Из страны Метоба приходят зима и морозы. Там ледяные демоны шарахаются от него или повинуются ему; там он бегает между торосами на своих лыжах, и метели рождаются, когда он встряхивает бородой на бегу.

Говорили, что Лур смеется, идя на битву, Эрбор спокоен, а Метоб рычит, как зверь.

Ему подвластно любое оружие. Но предпочитает он все-таки то, которое убивает много и подряд.

Мать моей матери говорит, что видела его однажды с огнеметом в руках. Он поливал джунгли пылающей смесью «джостик» и орал во весь голос, за ревом пламени его голоса все равно не было слышно, каска у него сбилась на затылок, пот заливал глаза, но ему, наверное, было уже неважно, видит он что-нибудь перед собой или нет.