... Дни слились в один большой, нескончаемый поток водки, сигарет, бесед и песен… Рита забывала все на свете, слушая песни Дика. Она перестала где-либо бывать и, лишь иногда выходя по необходимости в город, страшно торопилась обратно, чтобы видеть его лицо и слушать, слушать…
В один из таких дней, вернувшись из города в подвальчик, она уловила незнакомый сладковатый запах, плавно растекшийся по углам. Дик сидел за столом. Рита взглянула в его глаза и ужаснулась: он был где-то совсем, совсем далеко.
— Дик, – тронула его за плечо.
— Кошка пришла, – улыбнулся Дик и уткнулся головой ей в грудь.
— Чем здесь пахнет? – спросила Рита, ласково перебирая его черные волосы.
— Травой… Как замечательно пахнет травой… Мне удалось достать немного. Покурим?
Дик отодвинулся и взял со стола папиросу:
— Ты пробовала когда-нибудь?
— Нет, – покачала головой Рита и села напротив.
— Затягиваешься так глубоко, как можешь, и потом держишь в себе до тех пор, пока не поймешь, что вот-вот задохнешься. Врубилась?
— Да, – сказала Рита.
Дик прикурил, и по комнате расплылся тот самый приторный, сладковатый запах. Ноздри Риты дрогнули. Она внимательно следила за Диком и, когда он передал ей папиросу, попробовала повторить его затяжку. Дым был теплый и мягкий, как свернувшийся в клубок котенок. Рита замерла, не дыша, и словно наяву увидела, как этот мягкий белый дым осторожно вползает в ее голову и растекается там по всем извилинам и отросткам… Спазм в горле заставил ее выдохнуть остатки дыма, она кашлянула и передала папиросу Дику. Еще пара затяжек, и ноги стали совсем ватными, и голова совсем не хотела держаться прямо, а все время клонилась куда-то вбок. Рита медленно сползла со стула и прислонилась лбом к холодной стене.
— Тебе плохо? – спросил Дик, глядя на нее откуда-то совсем издалека совершенно пустыми глазами. Вернее, даже не глазами, а некими приспособлениями для виденья вместо глаз.
— Нет, – сказала Рита и, откинувшись, легла на узкий матрасик у стены. – Мне очень хорошо.
Она сама не слышала своих слов.
Как-то весело бежала по тропинке,
Сочиняя на ходу картинки…
Цветные, серые и черные, белые,
Золотые и некие еще, фиолетовые…
Увидим, что скажут, увидев, что вышел,
Спины кругом, кайф все выше,
Будь самим собой, тебя никто не слышит…
Пришедший день, как бред и лень,
И свет, а ночь…
Ночью свет звезд и воющий вопль,
Вопль-стон зовет, не зовет,
Манит, пропадает, возникает снова и, всплывая,
Свистит и играет…
Дверь живая бьет под зад пинком пружины,
А в глазах – картинки, фиолетовые картины…
Стены, тины, Селестины, паруса и парусины…
Скажи, уважь, как блажь,
Мимолетное виденье, снисхожденье, провиденье,
Сэр-случай как лучше диктует законы,
Законы вне дома, замученный, лучший…
Потерянно время течет между пальцев,
Ломаются руки и шеи страдальцев,
Борцов за идею, невидимых фронту,
Заброшенных в тыл,
Молодых, молод дух, молодым…
Живая стена не видна и смешна,
Как будто живая, как будто мертва,
Уходит, за стены держась, постепенно
Все дальше и дальше глубоким тоннелем,
Где поезд не ходит… Трамвайные рельсы
Снимаются с места и давят и воют…
Коричневый шепот безделья и дела
Умело и смело сметают метели,
Рисуя без красок, рифмуя без рифмы,
Башкою тупой натыкаясь на рифы.
Рисунки на скалах смываются морем.
Услада и горе… А может, не горе?
Страдающий разум разумно отвязан,
Потерян, повешен, за зубы подвешен,
Цепляясь руками за стены тоннеля,
Уходим все дальше и больше не веря…
… День кончался и начинался снова, незаметно и неуловимо, а в подвальчике ничего не менялось. Было так лень что-то менять, что-то делать, куда-то идти… Приторный, сладкий дым, смешиваясь с запахом водки, становился еще уютнее и сильнее. Дик поднялся со стула и почти рывком поднял с матрасика Риту:
— Нам пора идти.
Рита покорно кивнула, ничего не понимая. Дик вывел ее на черную пустынную улицу и повел, крепко держа за руку. Холодный осенний ветер принес небольшое облегчение, и белый туман в голове стал медленно таять.
— Хочу, чтоб пошел дождь, – одними губами сказала Рита, и в лицо ей ударили мелкие холодные капли…
Они шли долго, темными промозглыми переулками, то и дело сворачивая куда-то в неожиданно появлявшиеся подворотни. Белое безразличие сковывало мысли Риты, и ей было совершенно плевать, куда они идут. Главное, что у Дика есть еще трава, много травы…
— Дик, забей папиросу, – сказала она невпопад.
Но Дик не удивился. Они остановились в одном из темных проходных дворов, Дик вытащил из пачки предусмотрительно забитую папиросу и с наслаждением раскурил. Рита жадно ловила приторный, сладкий дым от его губ. Дик молча передал ей папиросу. Рита припала к ней губами, и свежий белый туман влился ей в голову.
— Куда мы идем? – осторожно выдохнув, спросила она.
— Здесь недалеко, – отозвался Дик, принимая папиросу обратно.
— Ты не взял гитару?
— Там она не нужна.
Казалось, весь дворик, в котором они стояли, настолько пропитался запахом травы, что еще много часов после того, как они уйдут, будет сохранять его.
Они снова шли, пролезая сквозь щели в заборах, протискиваясь между домами, проползая под нависшей над землей проволочной изгородью.
— Мы идем в Старый город? – догадалась Рита.
— Ты была там? – спросил Дик.
— Нет, – мотнула головой Рита и выдохнула. – Я устала.
Ей казалось, что весь их путь пропах травой. И сейчас ее ноздри нервно вздрагивали, ловя привычный сладковатый запах.
— Еще немного, – отозвался Дик и улыбнулся как-то страшно, словно в предвкушении чего-то такого… непонятного Рите.
Они обошли полуразвалившийся дом и стали спускаться по едва заметной тропинке. Внизу, рядком, стояло пять или шесть заброшенных домов с выбитыми стеклами, полуобрушенными крышами, отвалившимися кусками штукатурки и стен и черными провалами вместо окон.
— Путь, пахнущий травой, ведет к дому без глаз и провалам в пустых глазницах… – вслух подумала Рита и повернулась к Дику. – Дик, они похожи на скелеты. Страшно.
Дик снова как-то странно улыбнулся:
— Ты угадала. Нам именно сюда.
— Это Старый город? – удивилась Рита. – Но мне рассказывали…
— Каждый видит то, что хочет увидеть, – сказал Дик. – Мы шли именно сюда.
Они приблизились к первому дому, и оттуда, изнутри, повеяло холодом, сыростью и ужасом. Живым ужасом, пахнущим плесенью. Рита поежилась. Раздался громкий жалобный скрип. Рита метнулась к Дику. Он негромко рассмеялся.
— Ставни скрипят. Или двери.
Он чувствовал себя уверенно и спокойно.
— Ты часто бываешь здесь? – шепнула Рита.
— Иногда, – неопределенно откликнулся Дик и остановился. – Пришли.
Он взял Риту за руку и вошел в подъезд без двери:
— Осторожнее. Иди за мной, а то свалишься в какой-нибудь подвал или дыру.
Рита судорожно вцепилась в его куртку. Они поднялись по старой скрипучей лестнице без перил, дошли до третьего этажа. В разбитые окна светила луна, и было не очень темно, но как-то очень тревожно. Дик остановился возле одной из дверей, что-то щелкнуло, и дверь открылась. Рита шагнула в темноту квартиры вслед за Диком, раздался звук захлопнувшейся двери, и вспыхнул яркий электрический свет. Рита на несколько мгновений ослепла и закрыла лицо руками, выпустив куртку Дика. Потом ей показалось, что свет немного ослаб, стал тусклее и уже не резал глаз. Рита осторожно отвела руки от лица. Она не ошиблась: лампочка под потолком светила еле-еле, освещая все вокруг ровным неярким светом. Рита увидела маленькую комнату, похожую на химическую лабораторию. В шкафу, на столах стояли пробирки, ампулы, какие-то непонятные стеклянные сосуды. В одном из углов съежился старый диван. Дик уже суетился у электрической плитки, что-то возбужденно напевая.
