— …С мылом, — продолжил за него Джон. — Что в зале? Зачистили?

— А… — сыто рыгнул «сутенер». — Нечего зачищать. Всех покоцали с первой попытки. Был там, правда, один. Тот, которому Кристин отбила яйца. Дергал конечностями. Пока я не свернул ему шею.

«Бедная девочка, — подумал я про посудомойку. Она, сжавшись в комочек, из последних сил терла губкой наши бокалы и вилки. — Что ей приходится выслушивать!»

— Бабы сейчас вылизывают бильярдную. А очкарик уже поставил укол черномазому. Тому, которого вы берете с собой. — И без всякого перехода «сутенер» ляпнул мне: — Классная у тебя девица! Обещала мне вышибить зубы! — И снова без перехода, не дождавшись от меня какого-либо ответа: — Вот ведь искусница! Умница! Почти все перемыла? Я за это тебя…

— Пшел вон!!! — рявкнул я так, что зазвенели на полках тарелки. «Сутенер» заткнулся на полуслове, пожал плечами и направился к выходу. Но в дверях остановился и сказал:

— Вспомнил. С лестницы дверь пару раз дергали и стучались. Но мы, конечно, молчок. А поторапливаться все-таки надо. — И растворился в полумраке обеденного зала.

— Мне показалось, он пьяный, — сообщил я «арабу».

— Да, — вздохнул он. — Макс лучший в своем амплуа, но, к сожалению, стал выпивать. Теперь надо либо лечить, либо… — Он не договорил. Все было понятно без слов. — Ну, а ты совсем скис? — Джон подошел к красномордому повару, который полусидел-полулежал на полу и дышал со свистом и скрипом так, будто его душил приступ астмы. Джон легонько хлопнул его по спине. — Потерпи. Скоро все будет нормально.

Девочка справилась с нашей посудой за считанные минуты. Разложила на столе возле мойки тарелки и блюда, высыпала в ящик из нержавейки ножи и вилки, подвесила вверх ножками бокалы.

— Я все, — доложила она, выключая воду и вытирая руки вафельным полотенцем.

— Мы тоже все, — сказал Джон и посмотрел на меня. — Ты ничего не хватал здесь своими пальцами?

Я призадумался. Вроде бы ничего… Нет, обляпал кафель, когда валялся на полу за плитой. Я взял лежавшую в углу около мойки тряпку и занялся уборкой.

— Побыстрее! — подхлестнул меня Джон. — Мы и так здесь застряли. Даже странно, что еще никто не начал выламывать дверь. — Его голос на миг смешался со знакомой мне чавкающей очередью из «Ингрема». — Так что валим отсюда.

Короткий вскрик девочки! Я оторвался от мытья пола и бросил на нее стремительный взгляд. Рот приоткрыт, обнажая ровные жемчужные зубки. И без того огромные голубые глаза стали от ужаса в два раза больше. Это уже не глаза, это глазищи! Девочка плотно вжимается спиной в холодильник, она стремится слиться с ним воедино, раствориться в его белом эмалированном монолите и, усердствуя в этом, даже встала на цыпочки. Два бантика — зеленый и красный, — как новогодние елочные игрушки, беспечно демонстрируют свои яркие краски. А один из носков по-прежнему сложен в гармошку. Девочка никак не может отвести взгляд от усатого повара, который лежит на полу. От еще теплого повара на холодном полу! От мертвого повара… Я не вижу его, мне мешает плита. Но я знаю точно: ОТ МЕРТВОГО ПОВАРА! Не зря же только что с аппетитом чавкал автомат Джона.

— Прости, сестренка. Честное слово, мне очень жаль. — «Араб» вскинул «Ингрем» и хладнокровно нажал на спуск. Он перевел автомат на режим одиночной стрельбы, и поэтому лишь одна пуля пробила аккуратную дырочку точно над переносицей девочки. Маленькую черную дырочку, из которой сразу устремилась вниз тонкая струйка крови. — Все. Уходим отсюда.

— Какого черта! — прошипел я, еще не в силах поверить, что ЭТО произошло, хотя на уровне подсознания отдавал себе отчет в том, что и посудомойка, и повар должны умереть. Они были приговорены априори уже в самом начале побоища в обеденном зале, обретая с этого момента статус случайных свидетелей. Или потенциальных покойников. Для всех, за исключением одного меня, второй вариант был куда предпочтительней. Он полностью вписывался в правила игры…

— Слава! Ау! — Джон подошел ко мне и подтолкнул меня в спину. — Уходим.

— Нет! Ну какого же черта!!!

— Аксиомы… Страшные аксиомы, к которым надо привыкнуть. Чтобы не умереть раньше отведенного срока. Ты должен поработать с нашим психологом. Он научит подавлять ненужную жалость. И ненависть… Быстро, уходим.

Я заставил себя сдвинуться с места. Слепо уткнулся взглядом в черный кафельный пол, чтобы, не приведи Господь, мне не попался на глаза тот кошмар, к которому я оказался причастен. Шаркая, словно старик, подошвами, еле-еле передвигая ногами, я сейчас стремительно убегал от смердящей трупами и взявшей весь мир на прицел «Ингремов» и «Сикемпов» действительности суперубийц-прагматиков, биороботов, из которых психологи успешно вытравили все чувства. И жалость… И ненависть… Я пытался сейчас убежать от себя. Понимая, что это мне не удастся. Я влип. Меня повязали убийствами ни в чем не повинных людей. И я никогда не смогу оправдаться от этого в первую очередь перед самим собой. Остается лишь плюнуть на все, поработать с психологом и продолжать развеселую прогулку по трупам…

Мы уже достигли середины обеденного зала, где нас дожидалась вся наша команда и плененный Хаджи, когда я резко развернулся, крикнул: «Сейчас!» и бегом помчался назад на кухню.

Мертвая посудомойка лежала на спине около холодильника, согнув ноги в коленях и неудобно подвернув под себя руку. Ее голубые глаза — весенние лужицы — глядели в неведомую даль, и в них я прочел не то укор, не то удивление. А на спокойном лице, как ни странно, не отразилось ни капли пережитого перед смертью ужаса. Красивая девочка. У нее, наверное, был парень, который любил ее. И она любила его. Но маленькая паршивая пулька, словно торнадо, смела все на своем пути, оставив лишь пожарища и развалины. И коченеющий труп в тапочках с разноцветными бантиками. И с маленькой дыркой во лбу.

Я положил ладонь на теплое нежное личико и двумя пальцами закрыл ей глаза. Одернул задравшуюся на бедра серую юбку и, подумав, что же еще могу сделать для девочки, подтянул съехавший вниз носок.

Все. Прощай, малышка. Не поминай меня лихом. А ведь я, негодяй, даже не успел узнать твое имя. За упокой чьей души теперь ставить свечку?

Кассета с Удо закончилась, и ресторан плотным байковым одеялом укутала тишина. Но ее торжественное величие сразу разрушил пронзительный Алинин крик:

— Слава, мать твою!!!

Жизнь продолжается… Я бросил прощальный взгляд на мертвую девочку, наскоро перекрестил ее и вышел из кухни, торопясь присоединиться к своим.

Было ровно три часа ночи, когда мы с Алиной вернулись домой. И не успели переступить порог, как запищал мой сотовый телефон.

— Слава? — Жуткий акцент Мартина нельзя было спутать ни с чем. — Вы уже дома? Молодцы. Как покутили?

Просто отлично! Отметившись в «Катастрофе» одиннадцатью трупами и прихватив оттуда заложника, напичканного по самые гланды каким-то наркотиком…

— М-да… — продолжал Мартин. — Я тут сейчас на полицейской волне слушаю интересный спектакль. Никак не могу от него оторваться. И хотел бы, да не могу. Он забил собой весь эфир. Удивительная история! Вроде полуфинального матча по регби. Одиннадцать-ноль в нашу пользу. А завтра, вернее, уже сегодня, финал!

Да. Теперь нас ожидает финал. Который надо еще выиграть. И с каким на этот раз счетом? Хорошо бы, с сухим. Как сегодня. У нас в пассиве только лысый очкарик, которого через бронежилет отхлестали пулями, словно шпицрутенами. У них — целый анатомический театр из шести бандитов, официантика, повара, посудомойки и двух вышибал, которые слишком подробно запомнили наши физиономии, а потому не имели права на дальнейшую жизнь.

С охранниками разделался «сутенер», который первым вышел из ресторана под ручку с одной из девушек-«манекенщиц», имени которой я так и не узнал. Следом за ними спустились по лестнице мы с Алиной.

— Stop here, — обернулась ко мне «манекенщица» перед выходом в обвешанный сталактитами холл. Она осторожно выглянула наружу из «крысиной норы», объявила вполголоса: — Nobody. Go! — И я сразу рванулся вперед. Но девушка решительно остановила меня выставленной вперед ладошкой. — Wait a minute! Stop here! Сейчас идьем только ми. — И они с «сутенером», крепко прижавшись друг к другу и на ходу целуясь взасос, направились к двери, ведущей на улицу.