Неведомые еще муравью враги угрожают тому, что так дорого самоотверженному солдату, но опытный, привыкший к схваткам борец готов сражаться с ними насмерть.

— Ну, кто на новенького!? — подал в пространство сигнал муравей. — Уложу готовенького…

«Дурацкая песня, — внутренне поморщился Станислав Гагарин, не выходя из муравьиного обличья и оставаясь в этой ипостаси самим собой одновременно. — А ведь когда-то нравилась мне… Меняются люди — меняются их привязанности и вкусы».

Он вспомнил разговор с Анатолием, сыном, о вере и сопутствующему ей доверию. Последнее скорее инстинкт, идущий от души, а не от разума. Разум, увы, порождает веру, основанную на непререкаемом авторитете, тем самым, загоняя себя в собственноручно сконструированную ловушку.

«Создавая веру, разум отчуждает самого себя», — подумал писатель, вновь почувствовав запах опасности, и угрожающе развел и свел вместе сильные жвалы, готовый к смертному бою ради спасения Рода.

Членики антенны, вырастающие из крутолобой головы, напряженно завибрировали, муравей увидел, наконец, врага и бросился навстречу, угрожающе подняв тяжелый сук с привязанным к нему камнем.

— Куда ты так стремишься, Гр-Гр? — насмешливо спросил его Юмба-Фуй, вождь племени Синих Носов. — Серого Кару таким оружием не напугаешь. Может быть, снова в кооператив объединимся?

Молодой вождь резко остановился и отбросил сук с камнем в кусты.

«Он прав, лорд Черчилль, — подумал Сталин, отложив письмо британского премьер-министра с надписью «Строго конфиденциально». — Надо решительно подумать над тем, как ни дать объединиться немцам, ни в ближайшем, ни в более отдаленном будущем».

Станислав Гагарин вновь ощутил запах кофе и услышал голос Иосифа Виссарионовича:

— Встряхнитесь, молодой человек. Небольшое усилие, и тогда возвратитесь, понимаешь, в наш мир.

«В его мир? — испугался писатель. — Но вождь находится на Том Свете… Не означает ли это…»

— Не означает, — услышал он. — Неправильно выразился, понимаешь… Конечно же, в ваш мир! Я его уже стал своим воспринимать.

Все еще боясь оказаться в новой иллюзии, Станислав Гагарин открыл глаза и увидел, что лежит на широкой тахте в гостиной комнате, собственной малогабаритной, тридцать девять квадратных метров, хотя и трехкомнатной квартиры.

Товарища Сталина не было видно, но писатель ощутил: вождь находится на кухне.

— Отменный завтрак вам приготовил, — послышался его голос. — Вставайте, князь, вас ждут великие дела. Далеко не каждому выпадает честь спасти Отечество!

Писателю на мгновение показалось, что если оторвет голову от подушки, то комната, в которой он проснулся, сейчас же накренится, будто его каюта на траулере «Кальмар», на котором Станислав Гагарин попал однажды в жестокий шторм в Норвежском море.

Он прикрыл глаза, почувствовал: никакого головокружения не ощутил, мгновенно внутренне мобилизовался. Собрался и рывком сел на тахте, свесив ноги, а затем и ступив ими на старенький ковер болгарского производства, который купил еще в семьдесят шестом году, когда ездил от журнала «Техника молодежи» на строительство железной дороги Сургут-Уренгой.

Чувствовалось: ему стало легко, на душе было безоблачно и покойно. На краешке сознания маячили размытые образы тираннозавра, муравья-солдата, предприимчивого вождя Рыжих Красов и партайгеноссе Сталина, сумевшего поладить с товарищем Гитлером. И воспринимал их Станислав Гагарин не как пережитое им самим, а скорее принятое в сознание со страниц прочитанного романа или считанное с машинки содержание собственной рукописи.

— Вот вы и поднялись, — послышался голос Сталина справа.

Писатель повернулся и увидел вождя в обычном его наряде, только поверх френча с накладными карманами Иосиф Виссарионович повязал фартук Веры Васильевны.

— С возвращением в родные пенаты, — сказал Иосиф Виссарионович. — Считаете мой внешний, понимаешь, вид чересчур домашним?

Сочинитель пожал небольшую кисть протянутой ему Сталиным правой руки и со смущением, к которому примешивалось легкое раздражение, хмыкнул.

— Не могу привыкнуть к тому, что вы читаете мысли, товарищ Сталин, — объяснительно сказал он. — Возникает непривычный уровень общения.

— Странно, — улыбнулся Иосиф Виссарионович. — Мне казалось, что вам по душе объясняться без слов. Сами же подчеркиваете: вы из тех, кто понимает другого с полуслова, или даже без оных.

— Верно, — согласился Станислав Гагарин. — Но вы, товарищ Сталин, куда больший дока по этой части и догадались, что у меня разыгрался зверский аппетит.

— Потому-то я возился, понимаешь, все утро на кухне…

— А я думал…

— Вера Васильевна приехала? — сощурился, улыбаясь, вождь. — Пока нет. Она только приближается к Москве, и через полчаса станет на перрон Казанского вокзала. Ее встречает Юсов, привезет, понимаешь, на такси.

«А как же вы?» — хотел спросить писатель вождя, но вовремя прикусил язык, потом мысленно чертыхнулся: поскольку вопрос в голосе сформулирован, Сталину он, естественно, уже задан.

— Не надо дергаться, понимаешь, — назидательно поднял палец Иосиф Виссарионович. — Говорите и думайте свободно, не беспокоясь о том, прочитал я ваши мысли или нет. Тем более, мне давно известно: между тем, что вы думаете, и тем, что произносите вслух, большой разницы не бывает.

Садитесь за стол, молодой человек. Я приготовил для вас овсяную кашу по рецепту Веры Васильевны. Серьезную пищу принимать воздержитесь, ибо ломехузы три дня вас почти не кормили. Вы помните, кем были в минувших ипостасях?

— Смутно, — ответил Станислав Гагарин. — Но то, что я был вами, несомненно…

Товарищ Сталин мелко-мелко закашлялся. Вождь смеялся.

— Это вовсе не трудно — быть товарищем Сталиным, — сказал он, усаживаясь за кухонный стол напротив хозяина. — Каждый из нас, понимаешь, немножко товарищ Сталин. Вы ешьте, ешьте! Удалась овсяная каша? В Ином Мире я готовлю ее мистеру Черчиллю. Он же обучает меня искусству каменщика. Тут лорд Уинстон крупный, понимаешь, мастер.

— Точь-в-точь как варит моя жена, — улыбнулся писатель. — До сих пор это никому, кроме нее, не удавалось.

Сталин вздохнул.

— Что овсяная каша… Если бы мне или кому другому удавалось бы так удачно варить иную кашу. Тот процесс, за который я во время óно с юношеской, понимаешь, беззаветностью взялся, оказался далеко не простым, не однозначным и не всегда праведным, хотя он и казался нам таковым в молодые годы. Вот и кофе остыл… Давайте я подогрею.

«Он заботлив, как мой Верунчик», — подумал Станислав Гагарин и теперь уже без смущения увидел, что у Иосифа Виссарионовича благодарно блеснули желто-коричневые, тигриные глаза.

— Пока вы спали, я статью вашу вспомнил, — снова заговорил вождь, подлив писателю кофе в чашку. — Ту, что в «Дневнике Отечества» Второго тома «Ратных приключений». Вы о некоем сальеризме обмолвились, сопоставляя сие явление с моей личностью. В каком смысле, понимаешь, вы хотели высказаться подобным образом?

Станислав Гагарин отпил глоток кофе и отодвинул чашку.

— Как вам сказать… Теперь, после личного знакомства с вами я бы этого не написал, Иосиф Виссарионович. Конечно, вы не тот Сталин, который похоронен у Кремлевской стены, но все же, все же… А про сальеризм я написал… Ну в том смысле, что вы завидовали гению Ленина и, будучи неспособным создать нечто, свое, старались похерить все, что исходило от Старика.

«Не слишком ли я с ним резок?» — подумал писатель.

— Нет, в самый раз, — вслух заверил его вождь. — Обычный ход размышлений, утвердившийся, понимаешь, в сознании ваших людей после Двадцатого съезда партии. Это все Микита наколбасил, тот еще догматик, ему бы гопак в сельском клубе плясать, а не политикой заниматься. Впрочем, человек он добрый. Мы с ним на Том Свете играем в шахматы. Оказывается, Хрущев — гениальный, понимаешь, шахматист, его никто еще не обыграл, ни Алехин, ни Капабланка, ни ваш покорный слуга.