Вождь сыграл на желании партийной массы семимильными шагами двигаться к коммунизму, на революционном нетерпении, которое мы вновь обнаруживаем в сегодняшних ура-перестройщиках, снова возжелавших обустроить Россию, на убожестве теоретического интеллекта партийных функционеров, которые искренне верили в мировую революцию и даже учили европейские языки по разговорникам, чтобы общаться с немецкими, французскими и английскими коммунистами. Ведь те забугорные партайгеноссе вот-вот возьмут верх и установят повсеместно Советскую власть!

Всем казалось, и Сталину тоже, что еще скачок, рывок покрепче, и под команду «Ухнем!» развернувшаяся индустриализация страны позволит резво устремиться к светлому будущему.

Внешне наши позиции укрепились, внутренних врагов мы устранили, старую промышленность восстановили, а новую немедленно построим. Надо только размахнуться помасштабнее, побольше вложить рублей в тяжелую промышленность, в орудия и средства производства.

Навалимся миром — и дело пойдет… Тут и крылась главная методологическая ошибка Сталина, неважно, искренне он заблуждался или хотел ошибиться. Вождь всегда находился в плену метафизической иллюзии, так и не мог избавиться от нее, будто количество, в его случае огромное число вновь затеваемых предприятий, будет перерастать в качество за счет волевого руководства людьми, мобилизации всех сил, энтузиазма и тому подобных категорий, которыми так часто бывают ослеплены ура-революционеры.

При этом Сталин сбрасывал со счетов и другой субъективный фактор — материальную стимуляцию труда, должную его оплату. Но даже при соблюдении этого принципа дело всегда обречено на провал, ибо есть еще и объективные обстоятельства — способы ведения хозяйства, экономические рычаги, пропорции между отраслями, рост производительности труда.

Сталину казалось, что последнее вырастет за счет лозунгового призыва, административного нажима. «Не умеешь — научим, не хочешь — заставим». На первых порах командный стиль, административные методы, энтузиазм масс, выразившиеся в субботниках, стахановском движении, ударничестве приносят успехи. Но энтузиазм нельзя эксплуатировать беспредельно. И когда он снижается, переходят к бескомпромиссному принуждению…

Сталин постоянно скрывал от партии и народа падение производительности труда, развал экономики, резкое сокращение производства продуктов на селе, что повлекло страшный голод 1933 года и введение карточной системы.

Сталин не захотел перейти от командных методов к экономическим, от кратковременного периода экстенсивности, годящейся для эпохи восстановления народного хозяйства, к режиму интенсивности, единственно верному пути для индустриализации. Ведь второй путь не дает сиюминутного успеха, а Сталину такой успех был необходим любой ценой, чтобы доказать всем, и самому себе тоже, какой он толковый лидер, умный руководитель, достойный преемник.

Он пренебрег единственно верной возможностью, о которой безальтернативно говорил, видимо, прозревший к концу жизни, Ленин. Сталин отбросил метод балансировки оптимума и минимума, отказался от истинной, не на словах, смычки рабочих и крестьян. А коль так, то у Сталина оставался один путь — вернуть русского мужика, а с ним и всех остальных крестьян страны, в состояние жесткого прикрепления к земле, восстановить в деревне государственно-феодальные отношения. Затем перенести эту модель на город, а в конечном итоге — на все государство и, разумеется, на остальной мир.

Трагизм ситуации состоял в том, что большинство коммунистов безоговорочно приняло эту модель. Сначала потому, что предлагалось таким образом расправиться не с каждым из них лично, а с крестьянством. А всем было хорошо известно, что деревня суть сплошная «мелкобуржуазная среда», там кулаки, «там леший бродит…» Выходцев из крестьян в партии было немного. Разумеется, кто-то из коммунистов-рабочих сумел понять пагубность этого пути, они справедливо возмущались и пали первыми, едва началась физическая расправа с инакомыслящими.

Объединяясь в блоки то с одной группировкой, то с другой, маневрируя между ветеранами партии, а порой и сталкивая их лбами, бывший тифлисский семинарист чудовищным образом раскроил правду на «истину для народа» и «истину для партийного руководства».

На теории двух истин пышным цветом расцвели и двойная, а порой и тройная мораль, нравственность для трибуны и нравственность для функционерской обиходности.

Культивировалась легенда о «хорошем и добром вожде», «отце народов», который не ведает, что творят его ретивые исполнители, которые время от времени, по принципу «мавр сделал свое дело», объявлялись врагами народа. Эта идея обманутого вредными помощниками вовсе невинного товарища Сталина намного пережила самого ее автора, хотя ежели по справедливости, то вождь, разумеется, не мог знать всего, что творилось за его спиной.

Тем не менее, Сталин не укреплял, а планомерно разрушал смычку города и деревни, резонно полагая, что тоталитарному обществу смычка не нужна, ведь она объединяет народ и может привести к восстанию против диктатуры высших функционеров.

И вовсе не случайно Максим Горький в письме к Ромену Роллану от 25 января 1922 года настоятельно подчеркнул:

«Необходимость этики в борьбе я пропагандировал с первых дней революции в России. Мне говорили, что это наивно, несущественно, даже — вредно. Иногда это говорили люди, которым иезуитизм органически противен, но они все-таки сознательно приняли его, приняли, насилуя себя. Это — фанатики. Честные люди, они грешили ради спасения других. Я не видел, чтобы это кого-либо или что-либо спасало… А фанатики уже погибли, обессилев сами болью возмущенной совести, страданиями нравственного раздвоения…

…Нет, еретики не бесполезны, они всегда являлись борцами против тиранов ортодоксии, и только поэтому — еретики. Да здравствуют они во веки веков!

…Обманутый народ — легенда, полезная только для тех, кто хочет обмануть его. Я не верю, что в XX веке существует «обманутый народ», я думаю, что его нет уже и в Африке, стране черных. Существует только народ неорганизованный и потому — бессильный пока…»

— Вот-вот! — воскликнул товарищ Сталин, читая статью. — Алексей Максимович — умный человек… И тут пролетарский писатель совершенно прав. Сила народа — в его организованности и в политической, понимаешь, культуре.

«Я заключаю, — продолжал Горький. — Истинных социалистов нет и не может быть до той поры, пока не врастет в сознание этика, сильная, как религия на заре возникновения. Эти мысли возникли у меня не сегодня. Они дорого стоят мне. Они обязывают меня к той резкости, с которой я их выражаю».

Увы, этика, о которой говорилось выше, не отличает ныне и новоявленных социалистов-демократов, радикалов и либералов.

Не стоит удивляться тому, что раскол рабочего класса с крестьянством не привел к гибели Советское государство. Ведь к середине 30-х годов такового государства уже не существовало. Контрреволюционный переворот, осуществленный Сталиным и его сообщниками, закончившийся почти поголовным физическим уничтожением членов Центрального комитета, избранного на XVII съезде партии, двух третей делегатов съезда, привел к тому, что на шестой части света образовалось вовсе другое государство, которое только по названию продолжало оставаться советским и социалистическим…»