Поразило количество молодых покойников: двенадцать—пятнадцать—семнадцать—девятнадцать—двадцать четыре—тридцать годков… Мальчики, девочки, девушки, парни: "трагически погиб", "безвременно ушла", "от скорбящих родных", "неутешно наше горе"… Красивые лица. Широко распахнутые глаза. Больно смотреть на фотографии, перехватывает дыхание, стучит в висках: "Ну как же так? Другие поколения жили намного дольше, а сейчас рок какой-то. Рядом со стариками — их внуки и правнуки". Немало и мужчин сорока-пятидесяти лет, но юношей, похоже, больше. Как только эта арифметика выстроилась в голове, уже не покоем повеяло от кладбища, а тревогой. Захотелось убежать куда подальше от свидетельства того, чего знать не хочешь.

— Такая картина не только у нас в Ромоданове, — сказал мне доктор Поросёнков, — во всех районах. Гибнут в автокатастрофах, убивают друг друга, тонут, отравляются спиртным, суицид, наркотики появились… На прошлой неделе застрелили предпринимателя. Двадцать семь лет. Вечером поливал огород, подъехали на "жигулях" и застрелили…

И всё-таки Ромоданово мне понравилось. Парк — одно из самых отрадных впечатлений. Покуда жил в посёлке, ежедневно бродил по аллеям с удовольствием, даже с каким-то эстетическим удовлетворением. Больница — филиал Филатовского парка и под твёрдым, добрым руководством Поросёнкова явственно напоминает санаторий. Ромодановская средняя школа снаружи представляет собой гибрид старинного двухэтажного здания и современного строения. Довольно удачный гибрид. Подумалось, что в такую школу я б свою дочку отдал без лишних раздумий. Вокруг школы цветники, деревья. Бегают ребятишки с вёдрами и мотыгами.

Спрашиваю малышку:

— Где вёдра дают?

Она удивлённо хлопает глазами, а затем, сообразив, отвечает:

— Это мы поливаем!..

Большинство изб — добротные, крепкие, за сеткой-рабицей ни клочка одичавшей земли, редко где увидишь сорняк — огороды сейчас опять в цене. Но и на цветы участки не жалеют. Богатые сады: яблони, вишни, сливы… Если и вправду грядёт потепление, будут здесь и абрикосы с шелковицей да персиком — не сомневаюсь, земля-то — чернозём. Лишь бы хозяева не повывелись… Попадаются просторные особняки и новострои. Негусто, но есть. Несмотря на противоречивые впечатления и тревожные симптомы, в целом преобладает ощущение, что народ здесь х о ч е т ж и т ь. Наверно, это обусловлено тем, что в Ромоданове есть работа, есть перспективы, удалось сохранить пищевую промышленность. Сахарозавод с дореволюционным прошлым и разворотливым руководителем. Мельничный комбинат "Элеком" — гигант. И все худо-бедно функционируют, не разворованы, востребованы. А денежный доход работников, как известно, отражается на лицах.

Прошёл по центральной улице мимо похожего на игрушечный замок банка, через триста метров свернул в проулок и оказался на склоне поймы. Куры копаются в придорожной канаве. Кошка сидит на заборе. Бычок на привязи задумчиво жуёт зелёную травку. Видно далеко: зелёная ложбина поймы, ровная, с редкими островками деревьев или кустарника, километрах в пяти — ажурная дуга железнодорожного моста…

За рулём "козелка" недавний знакомец — мой ровесник или чуть помоложе. Разговорились. Сначала о рыбалке, затем о том о сём. Рассказывает, как на Крещение в проруби купается, много народу со всего района в Ивановке собирается на небольшой, но глубокой речке. Туда и ромодановцы приезжают.

— У меня уже примета: если искупаюсь — год болеть не буду, до следующего Крещения. Морозец так и жжёт, иглами в ноги впивается. Окунёшься с молитвой, как положено, красота! И не болею. Может, внушение…

Дорога близится к Саранску. Объезжаем по гравию, вздымая белёсые вихри, ремонтирующийся мост.

Узнаю между тем, что мой спутник — коренной ромодановец, живёт в собственном доме. Интересуюсь: держит ли скотину или какую-либо другую живность?

— Так, по мелочи. Мать держит двух коров, свиней… Почти напротив меня живёт. — И вдруг сообщает: — Я без коровьего молока жить не могу. Ни чая мне, ни кофе не надо. Две трёхлитровые банки молока в день вынь да положь. Вместо воды пью…

Я засмеялся. Вижу его настороженное удивление.

— Да фамилия-то у тебя какая, — говорю. — Коровин!..

Тянутся железнодорожные пути. Загорелся зелёный огонь семафора, закрылся шлагбаум. Налетел состав. В ы в о з я т! А мы остаёмся. Мы все — доктор Поросёнков, Танечка, Иван…

Закончена работа над "мемуарной книгой". Сколько людей новых я повидал, сколько рассказов выслушал! Что ни жизнь — то история, простых не бывает. А покуда работал, покуда ездил по Ромоданову и окрестностям, пытался понять: так взяли о н и нас или нет? О н и — чужие. И приметы вроде бы видел повсюду: здесь они уже и располагаются обстоятельно, по-хозяйски.

Самому мне чудилось иной раз, что утонул я в мелкотемье. Право, что изображать в провинциальном городке в десять тысяч жителей? Школа, больница, кладбище… Обыкновенней некуда. Обыкновенно течёт человеческая жизнь: рождение и смерть, скорбь и радость.

Да, радость. И это было моё главное открытие и ответ на измучивший меня вопрос. Потому что, как ни взгляни, невозможно в з я т ь эту огромную землю под необъятными небесами. Она может быть только дана, вместе с силой и мужеством, необходимыми, дабы владеть ею. И дана она нашему народу — Ивану, Танечке, доктору, нам с вами, которых пока ещё — большинство.

Вологодское Кубенское озеро — это живой организм: то волнуется, то отдыхает, то гневается, а то, как и море по известному сравнению, смеется. Выйдешь в тихий вечер на крыльцо, а со стороны берега доносится гул — волна за волной с ревом накатывают на берег, покрывают сердитой пеной камни, несут с гневной водой взвесь песка и ила, клочья водорослей и лесной мусор. Вся природа уже успокоилась, впала в благостное умиротворение, а озеро раскачалось, стенает и сердится за дневной ветер, который налетел, поднял волну с "барашками" и улетел дальше — гнуть в свирепых порывах леса, крутить пыль на дорогах, утробно завывать в ущельях каменных городских кварталов. Только к утру озеро успокоится и встретит рассвет ласковым тихим приплёском. Будто и не было бури.

Явления природы здесь никогда в точности не повторяются. Гроза после жаркого антициклона тяжела и злобно-порывиста. С первым валом грязно-сероватого оттенка черные тучи накатываются с северо-запада всякий раз быстро и неожиданно. Еще умильно светит на другой половине неба солнце, тихо порхают птицы, но на объятую страхом вторую половину неба лучше не смотреть: жутко.

По контрасту с кубенскими грозами вспоминается удивительное явление, виденное мной как-то в августе. Я вышел ночью во двор под черное глухое небо с яркой звездной россыпью. Такая была темень, что выколи глаз, и только прямо над моей головой повисла молочно-белая, огромная линза. Это было как чудо, каких человек не предполагает увидеть в природе. Долго я приходил в себя, пока не заметил, что сквозь стойкое белое марево просвечивают острые лучики звезд. Полная луна, отражаясь от тихой глади озера, бросила блик на небо через воздух, пропитанный мельчайшими дождевыми испарениями, которые и "сотворили" эту летающую тарелку в ночном небе.

"Зимой на озере немудрено заблудиться и среди бела дня, — рассказывает о другом времени года Надежда Александровна Плигина, удивительная женщина, вдова Александра Николаевича Плигина, который в одиночку восстанавливал Спасо-Каменный Преображенский монастырь на кубенском острове. — Может начаться такой густой снегопад, что невозможно сориентироваться, в какую сторону идти. Или разыграется метель и в течение пяти минут заметет следы: дороги нет".