Животное по-своему скотскому характеру стало упираться, но это для ее же блага! Пурилис осторожно выглянул за дверь. Никого. Вытер о штанину руку, липкую от страха, как не мытые месяц волосы. На цыпочках он потащил животное коридором. Чтобы зверь не издавал лишних звуков, на морду натянул хайрастку. Кто не знает — это кастрированный головной убор.

В одном месте пришлось переждать за колонной, пока пройдет совершающая утренний обход стража. Начальник караула за что-то распекал подчиненных, гремя фряжскими латами, как домохозяйка кастрюлями:

— Идиоты, он же еле на ногах держался! Если бы я не проверял южный пост, одной левой справился бы!..

В другом месте из-за стены журчали женские причитания:

— Ты снова шлялся всю ночь! Я, дура, тебя до утра прождала! Да превратит Бус Белояр[11] выпитое тобой за ночь в ведро помоев с размокшими окурками!.. Говорила мне мама: «Не выходи замуж за дегустатора!».

— Опять мыши цельный бидон молока вылакали! — слышалось с кухни.

Дворец просыпался. Пройти в темное мрачное дворцовое подземелье, да еще с упирающейся козочкой на поводке, было делом архисложным. Но есть бог на свете. Пронесло. Наконец латинянин и животное оказались в самом заброшенном уголке подземелья.

Настенные надписи были традиционны, они содержали сакральные непонятные для простых смертных изречения типа: «саперные грибы», «унитазный позор», «город стоматологов» и цитаты из аналов правящих династий типа: «Он был женат двадцать лет и при слове „шейпинг“ тянулся к пистолету», или «дюжина поцелуев ниже спины революции». Строители умело использовали особенности гранита, материала твердого, малоподатливого, тяготеющего к широким плоскостям и резко подчеркнутым граням. Сейчас тон помещения казался слегка желтоватым, но сквозь «загар» веков проступал серебристый цвет камня. С потолка мерно капала вода. Под ногами шуршали прелые лохмотья бересты, использованные неведомыми гостями вместо газет.

— Чья козлица? — спросил тогда Пурилис. Он спросил столь тихим шепотом, что даже эхо не откликнулось. — Последний раз спрашиваю: чья коза? — не повышая голоса, упорствовал просвещенный латинянин.

Тишина.

В третий раз открыл рот Пурилис:

— Ну, как знаете. Каждого персонально опрашивать не собираюсь — и со спокойной совестью повел находку на базар. Животное не виновато. Его следует отдать в хорошие руки. Лицо латинянина заняла улыбка шириной в диссертацию психоаналитика.

Пурилис был очень доволен собой. Он стоял с товаром на базаре — так сказать, дебют, и его принимали всерьез. Вокруг звучали любопытные речи, например:

— Сначала я ее поставил на учет, а затем открыл капот и сделал техосмотр.

Пурилис, благодаря воображению поэта, живо представил обозначенную цену и покраснел.

Ах, что за прелесть — праславянские базары. Справа вежливые кидалы предлагают поменять сто баков на рубли по хорошему курсу, сзади какой-то самаритянин, налиставшийся журналов мод, метит облегчить так называемый на жаргоне «чужой» задний карман. Слева колоритная торговка лотерейными билетами предлагает посторожить вещи, пока вы будете преследовать самаритянина. Впереди вас ждет крупный выигрыш, если соблаговолите, дав в залог энную сумму, указать, под каким наперстком находится шарик. Шум, брань, мычание, блеяние, рев — все сливается в один нестройный говор. Мешки, сено, цыгане, горшки, бабы, пряники, шапки — все ярко, пестро, нестройно, мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосые речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа, ни один крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех сторон. Говорят, здесь даже встречаются люди, получающие кайф от уплаты налогов.

Неожиданно латинянин «услышал» чей-то взгляд. Рядом с Пурилисом остановились двое в косоворотках и, не обращаясь к нему, громко заговорили:

— Сейчас с оформлением большие проблемы. Если транспортное средство не растаможено, потом приходится еще втрое больше заплатить. — Один был лысый, как покрышка.

— Это если по черному, или без отчуждения. А зачем мне транспортное средство без отчуждения? — Другой был лохмат, аки веник.

— Да, без отчуждения никак. Вот, смотри, мужик козу продает. Небось не растаможенную.

— Эй, мужик, у тебя коза растаможена?

Пурилис не нашелся, что ответить. Его патрон — зоряная птица Алконст — отлучилась на перекур.

Двое в косоворотках принялись в лупы изучать животное. Один заглянул под хвост и огорченно присвистнул. Другой взглянул на зубы и печально зацокал языком.

— Реэкспорт. Лохматка. Не растаможена. — В один голос обреченно констатировали двое. — Хочешь десять серебрянников?

Пурилис наморщил лоб на всякий случай. Если его собеседники не поверят, что он все понял правильно, то хотя бы решат, будто в принципе он не глупый парень.

— Ну, раз без отчуждения, я согласен. Она должна попасть в хорошие руки.

Двое переглянулись с таким видом, словно у них отключили горячую воду. Их улыбки стали похожи на январские графики продаж в компаниях, специализирующихся на кондиционерах. Мы вкалываем, а он брезгует торговаться. Надо было еще меньше предлагать. Но делать нечего. Пурилису были выплачены деньги, животное обрело новых хозяев. (А через полчаса козу втюхали странному человеку в черном.

— Даете гарантию, что она не в угоне? — сурово спросил черный.

— Да, гарантия — три года, — ответили двое хором.)

А к Пурилису подошел цыган и заворковал:

— Эй, молодой-дорогой, выручай. Гаишники наш табор задержали за превышение скорости, взятку требуют, а у меня только один золотой, и никто разменять не может. Выручай, дорогой-молодой, разменяй хоть как-нибудь, хоть двадцать серебрянников, хоть пятнадцать, а то целый золотой гаишникам достанется. — Цыган был косоват, малозуб и сед. В правом ухе — золотая серьга, изображающая священного павиана на охоте за блохами. Движенья цигана на подходе к латинянину були невероятно плавными и не торопливыми из прогноза, что в противоположную сторону смуглому придется уматывать рывками и в бешенном темпе.

— У меня только десять, — молодой-дорогой виновато развел руками.

Цыган удрученно кивнул (серьга качнулась, павиан поймал блоху) и подмигнул:

— Давай десять, лишь бы не гаишникам.

— Лишь бы не гаишникам, — кивнул Пурилис, получая золотой.

— Бормочилис? Ты что тут делаешь? Что у тебя с глазом? — спросил вдруг товарищ с кипой газет «Вещий комсомолец».

— Я не Бормочилис. Я — Пурилис. Я струны для гитары новые покупаю, — сказал придворный и тут же сам себе поклялся больше никогда в жизни не врать. В гражданине он узнал редкатора-корреспондента-продавца «Вещего комсомольца» Баян-Корытыча. Так сказать, четвертую власть Мутотеньска-Берендейского.

Баян-Корытыч выглядел не очень, и даже пятна типографской краски его не красили. Четвертая власть страдала болезненным и учащенным мочеиспусканием. В моче часто обнаруживала гнойные нити в виде запятой. При ректальном пальцевом исследовании врачи констатировали, что предстательная железа несколько увеличена, плотная, слегка болезненная при нажатии. У Баян-Корытыча был простатит, но он никому об этом не рассказывал.

— Это не важно, Дурочилис, что ты не Бормочилис, — сказал веско редактор-корреспондент. — Купи газету.

— У тебя будет сдача с золотого? — Продавец козы полез в карман за вырученными деньгами.

Баян-Корытыч тут же потерял к латинянину интерес и заорал на всю толпу:

— Покупайте «Вещий комсомолец»! Ужасные новости! Один грамм никотина убивает лошадь, человек — более живучь, ему для успешной смерти требуется девять грамм свинца! Покупайте «Вещий комсомолец»! Ужасные новости! Ознобушка отреклась от трона! Слава новому князю Хочубею! Да не проголосует против этого Перун на собрании учредителей.

— Не Хочубей, а Кощубей, — поправил Пурилис, достав монету. — И не новый князь, а так, разок в царской кровати переночевал.