Пока они возвращались в дом красильщика, добрый человек старался уверить Бахаго, что все будет хорошо, что он найдет своих детей и вернется в свое селение. Но Бахаго не слушал. Он понял, что потерял не только сыновей, но и веру в людей. Если жрецы могут быть такими обманщиками, если они могут похитить детей, а потом продать их, то как можно верить людям? Нет, нет, теперь он не может быть доверчивым.

Бахаго долго молчал. А потом рассказал красильщику о своих сомнениях.

– Ты неправ, – возразил красильщик. – На земле есть много добрых людей. Их больше, чем дурных. Если бы хорошие люди взялись за руки и пошли против дурных, то всем нам стало бы легко жить. Поверь мне, так будет когда-нибудь.

Красильщик говорил убежденно, и Бахаго поверил ему. Когда они вошли во двор, увешанный крашеными тканями и мотками пряжи, Бахаго уже решил, что надо, не медля ни минуты, отправляться в Эдо. Он хотел верить, что там найдет своих сыновей и вызволит их из беды.

Добрая женщина, которую они сегодня утром встретили с корзиной белой пряжи на голове, утешала Мать Макеры, а ее дети увели Макеру в дом и показывали ему свои игрушки. Люди хауса в этом доме стали настоящими братьями, но ничто не радовало Бахаго. Он так долго готовился показать детям этот богатый город, а теперь они должны покинуть его в скорбном молчании. Они провели в Кано всего лишь день. Сегодня утром они были веселы и счастливы. И вот радость улетела подобно редкой птице.

Они простились с хозяевами дома.

– Мы вернемся в саванну? – Макера спросил так серьезно. Он изменился за этот день. Будто повзрослел.

– Вернемся, сынок, – отвечала мать.

Она шла по пыльной дороге, в обрывках новой одежды небесной синевы. На ней уже не было бронзовых бус с причудливой чеканкой, которыми она еще утром так гордилась. Она разорвала нитку и рассыпала бусы.

Они шли долго. Путь был трудным. Когда покидали Кано, унося на голове корзины с провизией, подаренной им добрым красильщиком, небо было ясным, ничто не предвещало сухого, горячего ветра пустыни. Но только два дня семья Бахаго двигалась под ясным, безоблачным небом. На третий день еще на рассвете Бахаго не увидел солнца. Он терпеливо ждал. Он шел и смотрел в небо, но темное покрывало пыли все больше заслоняло его. А потом пыль стала клубиться и столбами поднималась вверх, сжигая на своем пути зеленые рощи и посевы. Нечем было дышать. Некуда было спрятаться.

– Беда! Харматтан![4] – сказал Бахаго. – Мы сделали что-то недозволенное, Мать Макеры. Духи предков недовольны нами. Посмотри, даже небо гневается!

Стараясь вспомнить все свои проступки за последний год, которые могли так рассердить добрых духов, Бахаго размышлял о том, что, может быть, они недовольны уходом семьи в Кано. Может быть, они подумали, что Бахаго навсегда бросил саванну д алтарь, где вся семья так старательно приносила жертвы? А может быть, умер старый Маваки и дух его жаждет синих тканей? Когда теперь он, Бахаго, попадет в свою саванну? Когда он увидит свою хижину? Когда положит на алтарь голову молоденькой антилопы?

Они шли долго, а харматтан будто преследовал их. Мать Макеры накинула на лицо своего единственного сына обрывок синей ткани, боясь, чтобы пыль не попала ему в глаза.

– Сынок, – сказала она ему, – я не знаю, когда мы найдём твоих братьев. Не заболей, сынок. Заверни голову. Побереги глаза. Пусть они будут зоркими, и пусть ясной будет твоя голова.

Они шли больше месяца. Они прошли несколько городов. Когда они очутились в городе Ифе, главном городе народности йоруба, Бахаго захотел возложить жертву на алтарь богов народа йоруба. От старого Маваки, старейшины племени, Бахаго слыхал, что вожди йоруба считают себя потомками бога. Он знал, что йоруба считают Ифе центром мира, потому что боги воздвигли его на земле, когда еще не было городов. Конечно, в другое время они бы осмотрели этот удивительный город, но сейчас Бахаго было всё безразлично. Единственное, что обрадовало его, когда они прибыли в Ифе, – это то, что Эдо было уже ближе. Человек хауса сказал ему, что остается несколько дней пути.

Теперь они шли еще быстрее. Они не позволяли себе и лишней минуты отдыха. Бахаго не пропускал ни одного проходящего каравана.

Как-то случилось, что они, присев у дороги на горячей земле, ели вяленые бананы. В это время мимо них промчались всадники. Мать Макеры схватила мужа за руку и закричала:

– Посмотри, Бахаго, знакомый человек! Белый человек из Кано. Ты помнишь мужчину со светлой бородой?

– В самом деле! – удивился кузнец. – Я его узнал. Но посмотри, за ним плетутся люди в цепях. Посмотри, молодые черные люди в цепях. А шествие замыкает рослый верблюд. Посмотри, на нем белый человек с плетью. Помнишь, Мать Макеры, ты говорила, что тебе понравилось лицо белого человека, оно показалось тебе благородным, а я сказал: «Лицо может быть благородно, а дела могут быть дурные».

– Дела их дурные! – прошептала Мать Макеры, смахивая слезы.

Настал день, когда семья Бахаго вошла в бронзовые ворота Эдо, великой столицы богатого царства. Как ни тревожно было на душе у Бахаго, город Эдо поразил его. Он был еще красивей и многолюдней Кано. Они увидели широкие улицы, обсаженные рядами пальм дворцы с башнями и превосходных бронзовых птиц на шпилях.

– Посмотри, какие громадные бронзовые птицы охраняют дворец! – воскликнул Макера. – Посмотри, отец, таких птиц мы никогда не видели.

– Молчи! – сказал отец. – Это духи, покровители царского рода. Да еще вот эта громадная медная змея охраняет дворец. Посмотри какая! Вот где умелые кузнецы и литейщики. Мне такого никогда не сделать!

– А может быть, сделаешь, – сказала Мать Макеры.

Она верила в искусные руки своего мужа. Ей казалось, что нет таких вещей, каких не смог бы сделать Бахаго из той горячей бронзы, которая плавилась в его маленькой печурке с вечным огнем.

– Вот какие копья у воинов. Посмотри, Макера, как разукрашены у них щиты. Неужели твои братья будут так же стоять здесь у ворот, с такими злыми лицами, безмолвные как статуи?

Они долго ходили вокруг дворцовых стен, украшенных медными барельефами, на которых можно было увидеть семью божественного обба, царских сановников, военачальников. Бахаго в изумлении рассматривал эти удивительные изображения.

– Подумать только! – воскликнул Бахаго. – Я и не знал, что можно сделать такое.

Каждый раз, когда Бахаго приближался к страже, охраняющей дворец, воины молча протягивали вперед копья, давая понять, что они готовы проткнуть тяжелым бронзовым копьем каждого, кто отважится подойти к воротам дворца. Однако надо было узнать, где помещается дом для охранников, где искать сыновей и здесь ли они.

Они шли по улицам, усаженным зелеными пальмами, и не знали, кто живет в этих домах, так красиво сделанных из плетеного тростника, из резного дерева. Бахаго с завистью заглядывал во дворы, окруженные резными колонками, где стояли каменные или глиняные алтари с большими головами предков. Он никогда прежде не видел таких больших голов. Духи предков в Слоновьей Тропе были намного скромней, и для них Бахаго вырезал совсем небольшие головы.

Перед домами нередко зеленели лужайки, на которых паслись овцы и козы. Возле одной из них Макера остановился и с завистью смотрел на мальчугана, который играл с белой козочкой. Все очень устали, но они не позволяли себе отдохнуть, пока им не встретится хоть один человек из людей хауса, который хоть что-нибудь им объяснит.

– Пойдем на базар, Бахаго, – предложила Мать Макеры. – Там мы скорее найдем человека из людей хауса. Не зная языка ибо, мы долго будем бродить без толку, не сумеем поговорить, ничего не узнаем.