- Где-то в начале июня погибнет. На мине подорвется. Когда будет раненого из-под огня вытаскивать. Потом его накроет прямым попаданием. По кусочкам соберут и домой, в Данию. А летом сорок третьего его именем Датско-Германский корпус СС назовут. А что?
- Вот значит как… А вот что. На этом холме датчане, значит сидят. Так?
- Ну… Не тяни резину, и чего?
- Сколько их тут?
- Бригада вроде. Точно не помню. Что из этого-то?
- Значит, штаб где-то недалеко…
- Леонидыч, это авантюра!
- Зато какие козыри на руках, а?
- Мужики, вы умом не тронулись? Если там штаб бригады - там же наверняка, рота охраны, - дед ошарашено смотрел то на Леонидыча, то на Вини.
- Вряд ли, Кирьян Васильевич. Наши тут еще долго атаковать будут. Немцы и так все практически резервы на фронт кидают. Включая обозников. Даром что ли этот фон сам вытаскивать будет раненых? - ответил Вини. - В конце концов, посмотрим, чего и как. Если что - свалим по тихому.
Леонидыч долго молчал, а потом сказал:
- Все верно. Раз уж мы тут - попробуем. Может быть, это и есть наш шанс? Если этот генерал…
- Штурмбанфюрер.
- Или так, да… Все одно через пару недель дуба даст. Так? А если мы его сейчас хлопнем или, вдруг вытащим, - это же какая паника может начаться, м? И если наши прорвут тут фронт…
- Капец котлу, - продолжил Вини.
- Не совсем. Коридор-то гансы под Рамушево пробили. Но тем не менее, будут вынуждены сюда резервы тащить. А откуда? - думал Леонидыч.
- С юга. Больше им неоткуда.
- И, значит, может не быть прорыва на Кавказ. Чтобы эту дыру заткнуть им, как минимум, корпус нужен. Этого корпуса и не хватит где-то…
- Ну, мужики… - потрясенно сказал дед. - Вам бы в Генштаб…
- Погоди, Леонидыч, - сказа Вини. - Но если не будет прорыва к Сталинграду, например, значит и котла не будет?
- Не будет Сталинградского, какой-нибудь другой будет. Донецкий, например. Так твой Марк Аврелий говорил, а Кирьян Василич?
- Чего это сразу мой-то… Студента нашего он. Я-то тут причем.
Тут засомневался Вини:
- Погодите, а вдруг мы хуже сделаем?
- Куда уж хуже-то… - вздохнул Леонидыч. - Сколько людей живы останутся, подумал?
- Может быть и останутся. А может быть… - Он подумал и продолжил. - Гарантии-то нет.
- Гарантия на войне одна, мил человек - винтовка чистая, да патронов побольше. А все остальное… Пошли датскую сволочь поспрашиваем, где ихний генерал сидит.
- Штурмбанфюрер!
- Мальчик, девочка… Правильно, Леонидыч?
Когда они вернулись к отряду - снова забухала артиллерия по высотке. На этот раз включилось что-то тяжелое. После каждого разрыва земля вздрагивала даже здесь.
Но на это ни кто не обращал внимания. Даже девчонки, что удивительно. Хотя Рита уже привыкла к запаху железа и грохоту выстрелов, но вот Маринка-то почему совершенно спокойно переносила близкий бой?
- Эй, данскер! Моя-твоя понимать? - подошел к нему Вини. - Никто датским не владеет? А?
- Если штаны снять - овладеем…
- Тьфу, на тебя Еж! - рассердилась Рита. - Сколько можно пошлить-то а?
- Да ладно, не хочешь не бери… Вон какой красивый у нас данскер. Маринка, хочешь данскера?
- Да нет наверное, - засмеялась та. - Спасибо тебе большое за заботу. Сам его бери.
- Не. Мне тоже не надо.
- Политрук! Смени-ка десантника на часах. Пусть сюда дует.
- Есть… - без энтузиазма сказал Долгих и отправился в чащу. Через пару минут десантник был на месте.
- Прокашев!
- А? То есть я!
- Ты по-датски кумекаешь?
- Одно слово только. Кьеркегор.
- Ну, господи… А что это?
- Это философ датский. Развивал иррационалистические воззрения. В противовес немецкому классическому идеализму настаивал на вторичности рациональности и первичности чистого существования, то есть экзистенциальности, которое после сложного диалектического пути развития личности может найти свой смысл в вере.
- Это вот чего ты сейчас сказал? - подал голос Еж.
- Не обращайте внимания, Андрей. Издержки образования, - ответил ему Прокашев, раскладывая на тряпке детали затвора трехлинейки.
- Нет, ты вот мне все-таки поясни, чего ты сейчас сказал, а?
- Ну… Вот смотрите, Андрей, как вас по батюшке?
- Не важно.
- Хорошо. Разум нас все время обманывает. Например, когда разумом слышишь как свистят пули - надо помнить, что они не твои. Они уже пролетели. Но разум все равно заставляет тебя кланяться им. А твоя пуля - ты ее не услышишь, она летит вперед свиста - является окончательной и бесповоротной точкой твоей экзистенции. То есть существования. Отсюда следует вывод - разум вторичен, а существование первично.
- Это и ежу понятно. То есть мне. - А зачем такими сложными словами говорить?
- А вот отсюда и следует неизбежный вывод, что даже временное прекращение разумной деятельности не является прекращением существования.
- Ну, бляха-муха… Этому на философском факультете учат что ли? - Еж старательно пытался понять ход мысли философа.
- Этому жизнь учит. Я знаю, что та пуля, которая прекратит мою рациональную деятельность, не сможет прекратить мое существование. Ибо она в другой плоскости…
Их разговор неожиданно оборвал мощный взрыв, ухнувший где-то недалеко так, что осколки тут же застучали по стволам деревьев.
- Какой противный стук… - сказал Прокашев и продолжил. - Когда эта моя жизнь закончится, я обязательно стану греком. Там тепло, виноград и оливки.
- Ну ты еще себе имя выбери заранее.
- А чего его выбирать? Уже выбрал. Мне бы хотелось, чтобы меня звали Конхисом. А если не получиться греком, я бы хотел быть хомячком…
- Эй, Хомячок! - крикнул дед. - Подь-ка сюды!
Прокашев-Конхис вздохнул, положил винтовку и масленку и пошел к командирам.
- Переводить будешь! - сказал Леонидыч.
- Я? Я же не знаю датского!
- Зато ты умный!
- А я тут зачем? - спросил Колупаев.
- А ты страшные морды корчи. Они у тебя получаются, - велел дед. - Эй, данскер, штаб твой нужен. Штаб! Понял? Штаб где?
Тот пожал плечами - не понимаю!
- Валер! Подь сюды! - крикнул дед, раскуривая самокруточку. - И бинты немецкие прихвати. Ага?
- Сейчас, - откликнулся Валера. Через минуту подошел и протянул деду.
- Не… Ты сядь рядом и приготовь, как будто рану бинтовать.
- Ага…
- Готов? Паша отстрели этому говнюку палец на ноге.
- Подождите! Вы чего? Дайте я попробую сначала! - воскликнул Прокашев.
- Паша, погодь… Ну попробуй, хомячок или как там, Комхис?
- Конихс. Эй! Я - Леша. Ты? Наме как?
Датчанина потрясывало:
- E… Eric…
- Эрик. Гут, чего уж там. - Прокашев разгреб хвою под ногами. - Смотри, Эрик. Мы - тут, - ткнул он пальцем в землю и положил на это место шишку. - Вир хир. Понял?
До эсесовца дошло. Он опять закивал головой.
- Во хир фон… Как его?
- Шальбург! - подал голос Вини, навалившийся на сосну и чего-то жующий
- Во хир фон Шальбург? И чего я сказал?
Однако Эрик понял. Он провел пальцем замысловатую линию от шишки к другой шишке, которую воткнул вертикально. А потом, поперек линии положил палку. И горячо что-то заговорил на своем.
Рядовой Прокашев нахмурил лоб, долго слушая излияния датчанина.
- Ничего не понимаю. Вроде знакомые слова, а не понимаю.
- Undefined! - тыкал пальцем пленный в палку. А потом в вертикальную шишку - Schalburg, Schalburg…
- Ага… Вот, говорит штаб, а вот мы. А тут не пойми чего. Может дорога, а может овраг… Вас ист дас? Бррр-фрррр… Я?
Эрик закивал головой. Потом ткнул пальцем в веточку и изобразил, что как будто едет за рулем -? Бррр-фрррр… Я! Я!
- Километер? Айн, цвай драй вифиль? - Прокашев показывал ему пальцы.
Эсесовец подумал и показал - от шишки, изображавшей партизан до щепки, изображавшей дорогу - три километра. От дороги до штаба - половина километра - Эрик загнул один палец.
- Понятно… Тащим его с собой. Проводником. Там кончим его. Паша справишься?
