И тут на поле глухо гукнул еще один взрыв, а потом еще два подряд.

Немцы машинально присели, а потом гурьбой, галдя о чем-то своем, пошли к покалеченным людям. Кто-то там закричал тонко, взахлеб. А гансы третьей - последней - бригаде заорали:

- Halt! Halt!

Потом вновь раздались одиночные выстрелы.

Толик тоскливо посмотрел на Юрку и отрицательно покачал головой:

- Не могу, Юр… Десять человек на совести будет, я лучше сам…

И отвернулся.

Юрка, матерясь про себя, отполз обратно.

- Не хочет, твою мать, - сказал он деду. - За его побег десятерых положат.

Дед пожевал губы.

- Ишь, какой, совестливый. Хороший, видать, мужик. Прицел, кстати, не сбит в этот раз?

- Нормально в-все!

- Значит, тогда сделаем так…

…Уже через минуту они лежали на краю леса. Юра за старой упавшей сухостоиной, а Кирьян Васильевич метрах в пятнадцати от него в какой-то ямке. Немцы как раз вернулись с поля и дали команду последним, оставшимся в живых, пленным продолжать. Надрываясь, те сделали еще несколько шагов, и снова прогремел взрыв.

В ту же секунду Юра и дед выстрелили в спины немцев.

С расстояния в пятьдесят метров промахнуться невозможно. Поэтому двое, среди которых был самый горлопанистый - то ли фельдфебель, то просто унтер - медленно завалились на землю.

Немцы сначала не поняли, что случилось - видимо решив, что товарищей зацепило случайными осколками. Хотя на расстоянии в сотню метров получить осколок от мины, пусть и противотанковой, нереально, но чего не бывает на войне? Они сгрудились над своими камрадами, гортанно разоравшись, словно вороны.

И вновь два выстрела, и вновь в цель. Немцы бросились в рассыпную и залегли цепью, немедленно открыв ответный огонь. Но они не понимали - куда стрелять, тогда как Юрка и дед видели их прекрасно.

Лесорубы бросились на землю ничком, побросав топоры и пилы. А Толик, сидевший ближе всех к краю леса, отпрыгнул к самым кустам и отполз за свежий березовый пень.

Партизаны пока перестали стрелять. Выжидали, не желая обнаруживать свои позиции.

Постреляв, немцы немного успокоились и перебежками, по двое с флангов, начали передвигаться к лесу.

Пока пара бежала, остальные открывали огонь из карабинов.

Когда они подбежали метров на тридцать - Семененко приготовил для них сюрприз - пару гранат-толокушек. Юра знал, что задержка запала длинная - аж до восьми секунд, хотя официально четыре-пять. Поэтому бросал не сразу. А через три секунды.

«Тридцать один, тридцать два, тридцать три… На!»

Немец тоже знал о задержке, поэтому, когда граната, подпрыгивая, прикатилась к нему - он ее схватил и попытался метнуть обратно, но не успел, рухнув безголовым и одноруким телом на дымящуюся землю.

- Пять… - флегматично считал дед, дожидаясь оплошности противника. Один заметил, откуда вылетела граната и привстал, прицеливаясь. И тут же, получив пулей в шею, ткнулся в травку, обильно поливая ее кровью. - Четыре…

Немцы растерялись. За какие-то пятнадцать минут потеряли уже шесть человек. А сколько партизан там в лесу? Стреляют редко, но чертовски метко. Назад нельзя - расстреляют как в тире, доннерветтернохайнмаль! Значит вперед - одним рывком!

Старший из оставшихся громко заругался и:

- Ein, zwei… Drei!

Они бросились вперед и тут с левого фланга выскочил с ревом Толик, замахнувшись топором. А за ним с таким же диким ревом неслись пленные!

Немцы опешили буквально на секунду, но этой секунды Толику хватило, чтобы врезать топором под каску ближайшему фрицу. Лезвие разрубило пол-черепа и застряло. Толик выпустил рукоятку - солдат рухнул мешком - и с голыми руками бросился на следующего. Вид его был так ужасен, что немец лишь попятился, и тут же был сбит с ног.

Юрка и дед, воспользовавшись моментом, тут же открыли стрельбу по оставшимся двоим.

Через пару секунд все было закончено.

Красноармейцы стояли, тяжело дыша, на поле боя, недоуменно разглядывая друг друга и бывших конвоиров, словно не веря, что они свободны, что они живы. Юрка с дедом вышли из леса с винтовками на перевес.

Несколько секунд стояли молча друг перед другом. А потом бросились обниматься.

- Оружие соберите, черт вас дери, - рявкнул, наконец, Кирьян Васильевич. - Все собрать, документы, еду, фляги, ремни. Бегом!

- Э? - вдруг остановился Юрка. - А где берсеркер-то наш?

Оказалось, что Толик так и лежит на немце.

Они подбежали к нему, перевернули.

На губах пузырилась розовая пена, а из груди торчал нож.

Успел, таки ганс…

Вот уже полчаса Толика тащили на импровизированных, сделанных из шинели и двух палок, носилках. Время от времени он приходил в сознание, пытался что-то сказать, но Юрка Семененко каждый раз закрывал ему рот:

- Молчи, Толян, молчи! Нельзя тебе говорить. Вот придем сейчас - у нас там врач есть, он тебя на ноги быстро поставит.

Кинжал они вытаскивать не стали. Понятно было, что легкое пробито, а лезвие перекрывает кровеносные сосуды. Достанешь - и он захлебнется в собственной крови. Путь уж Валерка разбирается.

Шестеро красноармейцев менялись через каждые пять минут. Очень уж тяжел был здоровяк Толя Бессонов - за центнер, а бойцы ослабли на похлебке из брюквы.

Немцы и сами особо не шиковали в котле, подчистую грабя местное население, а на пленных обращали внимание в последнюю очередь.

Но шли, почти бежали.

И успели.

Ритка, когда увидела носилки, даже не заметила незнакомых бойцов. Просто метнулась к ним с криком:

- Кто?

Но ее опередил хромающий Валерка, протирая на ходу очки.

- Толик, Господи, да как же это, Толик, очнись! - Юра с дедом еле оттащили ее от раненого.

- Чего, знакомы, что ли? - поинтересовался долговязый красноармеец, натянувший пилотку до ушей.

- Знакомы, знакомы… Сейчас и с вами знакомиться будем, пока там дохтур колдует. Отряд! Становись! - рявкнул неожиданно Кирьян Васильевич.

И партизаны, и красноармейцы немного замешкались. Первые - совсем не привыкли, вторые несколько отвыкли.

- Рррняйсь! Смирррна! - Кирьян Васильевич прищурился, обходя строй.

Десять человек - это уже серьезно. Это уже отделение.

- Я - командир партизанского отряда унтер-офицер Кирьян Богатырев. Вопросы ко мне?

Красноармейцы недоуменно переглянулись. Долговязый поинтересовался:

- Это какой-такой унтер-офицер?

- Унтер-офицер, отделенный командир четвертого отделения четвертого взвода пятнадцатой роты сто двадцать четвертого пехотного Воронежского полка!

- Царской армии что ли? - долговязый презрительно ухмыльнулся. - Так нет уже царской власти, двадцать пять лет уж как нет.

- Не царской, солдат, армии, а русской. И команды вольно я не давал! Встать смирно!

Боец дернулся, опустив руки.

- Кто такой?

- Младший политрук Двадцатой стрелковой бригады Третьей ударной армии Долгих.

- А звать?

- Дмитрий.

- А как же ты, Дима, в плен-то попал?

Политрук помрачнел:

- Под Ватолино, зимой еще. Проверял боевое охранение. Разведка немецкая…

- Понятно. Разведка, значит… Так что ж тебя не расстреляли-то? Немцы жутко комиссаров не любят. Да и я не очень!

Долгих аж с лица сменился:

- Оно и понятно… Царская держиморда…

Юра с Ежом дернулись было, но дед резким жестом остановил их.

- Царская, царская… Так что не расстреляли-то?

- Так я в красноармейской форме-то был. Старая форма изорвалась, новую никак прислать не могли, вот звездочку не успел перешить на обычную. Да и документов не было с собой…