Вини сел на корточки перед полулежащим Цукурсом.

- Четвертого июля сожгли заживо в рижской Большой хоральной синагоге около полутысячи евреев. Так?

Цукурс зло прищурился, не отводя взгляд от студента, но не говорил ни слова.

- Восьмого декабря расстреляли около трехсот детей в больнице на улице Лудзас. Так? Это же вы с Арайсом на груди у себя новорожденных разрывали руками! Так? К началу декабря 1941 года, согласно отчёту СС-айнзацгруппы «А», в Латвии было уничтожено уже более тридцать пять тысяч евреев, а за всю войну, из более чем восьмидесяти тысяч латышских евреев, уцелеет только сто шестьдесят два человека. Кстати, историки потом долго спорить будут, кто из вас эту знаменитую фразу сказал: «Что за латыш, если он не убил ни одного жида?»

- Вы странные, какие-то… - вдруг прохрипел Цукурс. - Много знаете… Жалко я вас не прибил… Краснопузые сволочи!

- Но, но! - приосанился дед. - Это еще посмотреть надо - кто краснопузый, я или ты, ирод балтийский!

И плюнул ему в лицо:

- Ритулька, девонька отойди-ка… - ласково сказал Кирьян.

Она молча покачала головой. Мол, не пойду.

Латыш чего-то заругался на своем языке, когда дед приставил винтовку к лицу.

Дед крякнул:

- Чего бармишь? Молишься ли чего?

Цукурса аж затрясло. Он вспотел так, что на носу повисла мутная капля пота.

- Не молишься, лаешься… - констатировал факт дед…

- Погоди, Кирьян Васильевич, чего-то эта сука уж очень легко отделаться хочет, - отвел винтовку Валера. - Давай-ка его по-конокрадовски…

- Это как? - заинтересовался Еж.

- А так, - ответил дед, - берешь конокрада - за руки, за ноги - и с размаха о пень. Грудью.

- Нафиг, - ответил Еж. - Я вот читал, может его к двум березкам привязать за ноги. Дугой согнуть и отпустить. Порвут его деревья, как тузик грелку.

- Быстро слишком, - вмешался Валера. - Привязать его задницей голой на муравейник, через три дня сдохнет.

- Да на кол его! - посоветовал Юра, - Правда, тут искусство нужно. Садят человека на кол, и тщательно опускают, стараясь, чтоб деревяшка не задела жизненно важные органы. И вышла в правую подключичную впадину. Мучался чтобы подольше. И снизу подпорку делают. Чтобы не сполз.

- Возиться еще… С ним… На костер его. Или просто прикладами забить.

- Погодите, - встрял Вини. - Вон в «Старшей Эдде» есть описание казни для таких… Викингов. Кровавый орел, называется. Ребра от позвоночника отрубаются, разворачиваются как крылья и легкие вытаскиваются наружу. Ты ж у нас орлов немецких любишь? - нагнулся он к латышу, глядя в его побелевшие от страха глаза. - Вот и сделаем тебе орла! Сам таким орлом будешь всю оставшуюся жизнь. Правда, не долгую. Фу, ты… Обкакался, что ли? Завоняло-то как…

- Мужики! Вы чего, обалдели совсем? - Рита с ужасом переводила взгляд с перекошенных, ужасных лиц ребят. - Так же нельзя! Вы же… Вы же, как он станете! Ну, так же нельзя!

- Да ладно, Рит… Собаке собачья…

Прервал спор дед. Просто и быстро, вновь приставив винтовку к лицу гауптштурмфюрера и выстрелив в лицо фашисту, слегка отвернувшись.

- Тьфу, блин! - Еж отчаянно стал стирать с лица теплые мозг и кровь бывшего эсэсовца, не удержался, согнулся пополам и побежал в кусты. Через пару секунд характерные звуки огласили лес.

- Труп подорвать. Чтобы не опознали и не похоронили. - Дед хмуро отер с рукава остатки Цукурса.

Вечером они заспорили у костра - как этих сволочей убивать? После того, что они делают, как с такими зверями себя вести?

- Как собак бешеных! - горячился Еж. - За руки, за ноги к двум танкам привязать и мееееедленно так в разные стороны.

- Еж, а чем ты тогда лучше их? - возмутилась Рита. - Такой же садист!

- Нет, Рита, не такой! Они мучают, чтобы удовольствие получить, а я предлагаю, чтобы они хоть каплю почувствовали, что и их жертвы. Или я не прав? Мужики, скажите?

Вини согласно кивнул:

- Ты прав, по-моему. Око за око, зуб за зуб. А не фиг. Во-первых, потому, что они сюда пришли с оружием, во-вторых, потому что они и впрямь садисты. Таким жить нельзя на земле.

- Что жить нельзя таким это точно. Это я согласна. Но, мне кажется, их нужно просто убивать. Выпалывать как сорняки. Но без ненависти.

- Ритуль, а к-как без ненависти? М-мы же не м-ашины Если эта с-скотина так детей убивала, какое наказание ему п-придумать? Ведь это же легкая смерть, от пули.

- Смерть, Юра, вообще, легкой не бывает, - вступился Валера. - Никогда. Даже во сне и от старости. Поверь мне как врачу.

- Т-тебе, как врачу, конечно, в-виднее. Но нельзя делать так, чтобы они во сне умирали от старости. Прав, Еж. Убивать зверей надо. Дед, а ты что молчишь?

- А чего говорить-то? - Кирьян Васильевич молча смотрел на пляшущее пламя костра.

- Как чего? Вот по поводу нашего спора.

- А чего спорить-то? Андрейка прав, убивать их надо как собак.

- Вот, а я чего говорю? - вскинулся Еж.

- И Рита права. Когда ТАК будешь убивать - в твоей душе зверь такой же проснется. И тоже крови требовать начнет.

Дед пошарил у себя в мешке и достал кисет с махоркой. Долго сворачивал самокрутку, покашливая, потом пыхнул несколько раз и скрылся в синем густом облаке.

- Ничего не понимаю, какой зверь во мне проснется? - Еже недоуменно хлопал круглыми глазами.

- Кровь, Андрейка, она вкусная. Первый раз страшно убивать, второй привычно, а в третий уже нравится. Алеша, око за око, говоришь? Шкура как-то сказал - «два ока за око, все зубы за зуб». Под Екатеринодаром было то или под Белгородом - не помню. Вошли мы в сельцо небольшое. Все мертвое. Детишек красные прикладами забили, головы разможжены. Баб… Ссильничали их, в общем. И штыками туда, да… От девчоночек да старух. Сколь там мужиков было - шашками руки и ноги поотрубали да так и бросили. Двое еще живых было. Одного я добил, второго друг мой, Антипка Заев, да… А в Храме они священника распяли, прямо на Царских Вратах. Батюшка то ж еще жив был. Глаза ему выкололи, а он все бредит - простите, да простите… А то вдруг вскинется и - будьте вы прокляты! А потом опять - простите…

Догнали мы ту Чеку. Через два дня догнали. Тоже страшно мы их убивали. Потом как пелена красная перед глазами - убивать, сволочей краснопузых, убивать! Расстреливал, ага… Одного за другим. В плен не брали. И нас в плен не брали. Потом в какой-то деревне комбедовца стреляли, а у него семья - восемь ртов. К стенке поставили и детишек его притащили - мол, смотрите, как ваш папка сейчас помирать будет. Смотрите и запоминайте. Он кровищей хлестнул, а я винтовку на плечо, оборачиваюсь - а детишки стоят молча так - ни слезинки из глазок, ни кровинки в лице. Маленькой один, лет пяти смотрит на меня и как будто спрашивает: «За что? Тятька добрый!» Глазыньки чистые, голубые, чисто ангел.

А я стою сам мертвый насквозь. И как зашевелится чего-то внутри - аж больно стало и горячо так. Я на землю упал и давай выть, да грудь себе пальцами драть, чтоб сердце вырвать, чтоб не болело. А то не сердце болело, то я живой стал заново…

И замолчал, сворачивая вторую самокрутку.

- А потом? - после долгой паузы спросил потрясенный даже не рассказом, а спокойным тоном деда, Еж.

- А потом винтовку оставил и ушел ночью - куда глаза глядят. И зарекся оружие в руки брать. А вот зарок нарушил, ага… Так что ты, Андрейка, буди зверя-то в себе, буди. Потом придешь в Латвию, али в Германию и будешь там детишек стрелять и мамок их. А потом их глаза тебе всю жизнь сниться будут. Однако, спать не пора ли? Завтра бросок до вашей Ивантеевки…

Устраивались, как обычно - охапки хвои на землю и мешок под голову. Ритку тоже как обычно - слева Еж, справа дед Кирьян.

Она долго не могла заснуть, хотя мерное дыхание мужиков убаюкивало. Только она закрывала глаза - как сразу вспоминала белое лицо эсэсовца, пар от горячей крови, обугленные грудные клетки карателей. Вдруг ей показалось, что кто-то ее зовет. Она приподняла голову и увидела у костровища того самого бойца, который недавно приходил к ней с медальоном. Он грустно смотрел на тлеющие угли, а потом из леса вышел мальчик в белой, светящейся рубашке до пят. Мальчик подошел к красноармейцу, погладил полупрозрачной, худенькой ручкой по голове, а потом они поднялись и пошли по невидимым ступеням вверх, и зазвучала хрустальная музыка, а потом они обернулись и помахали ей рукой, и боец шепнул - мы еще встретимся, ты же обещала найти меня! - и улыбнулся. А мальчик посмотрел строго-строго и погрозил ей пальчиком, а потом приоткрыл рот и хотел что-то сказать…