Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Гонорина вздохнула.

– Наверное, да. – Она немного поколебалась, потом наконец решилась. Он открыл перед ней душу, и она должна дать ему ответ. Он заслуживает поощрения после тех мучений, которые она ему доставила. – Если это тебя хоть немного утешит, я признаюсь: ты был прав, когда говорил, что брак, не основанный на любви, не сделает меня счастливой. – Она усмехнулась. – Стоило ли тогда выходить замуж? Не уверена. – Он не проронил ни слова, и она продолжала: – Только не пойми меня неправильно. У нас с Робертом была довольно спокойная жизнь. Он относился ко мне с уважением, не бил, не презирал.

– Я и не думал, что будет иначе, или я бы не допустил, чтобы он стал твоим мужем. Я был уверен, что он позволит тебе делать то, что ты захочешь.

– Можно, наверное, и так сказать, – ответила она с горечью. – Ему вообще было все равно, что я делаю. Ему нужна была жена, которая была бы украшением дома, больше ничего. Когда он ухаживал за мной, он был тих и благороден, но то, что я принимала за выражение глубоких чувств, шло от натуры скучной и пассивной. Поженившись, мы быстро нашли каждый свое увлечение. Виделись мы лишь изредка: когда принимали гостей или когда ему надо было…

Она умолкла. Эту часть супружеской жизни ей обсуждать не хотелось.

– Кажется, мы неплохо жили… – она вздохнула, – но подлинного чувства не было. Позже я много думала о том, что, несмотря на затруднения с деньгами, мать и отец были счастливы друг с другом, хотя отец был простым портным.

Она гордо вздернула подбородок и взглянула на него, ожидая увидеть на его лице самодовольную улыбку. Но он изучающе смотрел на нее, мрачно поджав губы.

– Так что, – продолжала она не слишком уверенно, – в конце концов я осознала свою ошибку. Вышло так, что твой новый выбор оказался более удачным, чем мой. – Она поборола в себе гордость. – Ну как, рассказ мой принес тебе удовлетворение?

Он задумчиво оперся о подбородок и покачал головой.

– Я никогда не желал тебе несчастья, Гонорина. Да, ты оскорбила меня, отвергнув мои ухаживания, и больше всего я был оскорблен потому, что знал: ты любила меня. Но я принял путь, уготованный мне Господом, и никогда не хотел, чтобы ты страдала.

Он отвел взгляд.

– Когда ты приезжала повидаться с Флориндой и бывала раз от разу все более раздраженной, я переживал за тебя. Мне казалось, что ты превращаешься в пустую, бесчувственную женщину, и мне было жаль тебя прежней, но я и не подозревал, что в глубине души ты оставалась той, настоящей. – Улыбка озарила его лицо. Он взял ее за руку. – Когда я сейчас увидел тебя вновь, то понял, что смерть мужа как бы освободила тебя, что ты вовсе не переменилась.

Она затаила дыхание. Он гладил ее руку, и в ней вновь пробуждалась безумная надежда.

Он молча рассматривал голубые прожилки на ее ладони.

– Гонорина, я хочу сказать тебе кое-что, но, умоляю, пойми меня правильно. – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Я любил Флоринду всем сердцем. Она была женщиной замечательной, и мы очень подходили друг другу. Если бы она не значила для меня так много, я не переживал бы ее утрату так тяжело, рискуя окончательно потерять любовь Корделии.

Он сжал ее руку, поднял на нее глаза. Они горели чувством, тем самым, на которое она уже и не надеялась. Его страстный взгляд почти пугал.

– Но я не переставал любить тебя, вернее, ту женщину, которую знал когда-то.

Она прошептала, забыв обо всем:

– Я всегда любила тебя, Освальд.

Лицо его залила краска, казалось, он вот-вот улыбнется. Но он сосредоточенно нахмурился.

– Дело в том, что пропасть между нами теперь еще больше. У тебя есть положение, достаток, а я… я вынужден был в последнее время полагаться лишь на свою дочь… Но я намерен все теперь изменить.

Он не выпускал ее рук из своих. Неужели он сейчас скажет то, о чем она даже не позволяла себе мечтать? Она затаила дыхание, боясь проронить хоть слово. Сейчас главное – дать ему говорить самому.

Он тяжело вздохнул.

– Да, я решил бросить пить, заняться делами прихода и снова стать настоящим викарием. Но богат я не буду никогда. Богатства я и не искал. У тебя же есть состояние, прекрасный дом, множество влиятельных друзей.

– Но ни один из них не может сделать меня счастливой, – прошептала она. Теперь говорить должна была она, и она ни за что не хотела бы упустить эту возможность. – Я готова оставить все это, если… если ты обнимешь меня и поцелуешь… немедленно.

Он, раскрыв рот, недоверчиво смотрел на нее.

– Гонорина, все не так просто.

– Освальд! – Никогда в жизни она ни о чем не просила, но теперь… Женская интуиция подсказывала ей, что достаточно будет того, что он обнимет ее. – Поцелуешь меня? Один-единственный раз? В память о прошлом?

Он отвел взгляд, и на мгновение ей показалось, что она теряет его. И тут он вновь взглянул на нее, взглянул так пылко, как может смотреть лишь юноша.

– Пропади все пропадом, – пробормотал он и заключил ее в свои объятия.

И прошедших лет словно не было. Они вновь были в саду ее отца, стояли под ивой, чтобы укрыться от всевидящего ока ее матери, и целовались украдкой. Ничто не изменилось.

Нет, изменилось все. Теперь они оба были людьми опытными… даже очень опытными, думала она, когда он целовал ее с той нежной уверенностью, которой у него в молодости не было. И ей это нравилось, очень нравилось.

Прошло несколько долгих мгновений, и он, чуть отодвинувшись, посмотрел на нее, сгорая от желания.

– Я не имею права просить тебя об этом, но, любовь моя…

– Да, – шепнула она, не в силах ждать. – Да, Освальд. На этот раз я выйду за тебя замуж.

Он рассмеялся, и смех его гулко гремел в пустой церкви.

– Ты всегда была слишком смелой, Гонорина. Слава Богу, что что-то в этой жизни остается прежним. – И он вновь наклонился, чтобы поцеловать ее.

А Руфь на витраже, казалось, улыбается, глядя на них.

Оказавшись в своей комнате, Себастьян торопливо оделся, выбрав костюм потеплее. Черт подери, придется идти на поиски миссис Бердсли и преподобного Шалстоуна, их что-то долго нет.

Слишком долго, с горечью подумал он. Если бы миссис Бердсли не настаивала на том, что пойдет искать викария одна, Себастьян не стоял бы тут, кипя от злости из-за того, что возлег с женщиной, у которой не оказалось сердца.

Как могла Корделия после ночи любви спокойно заявить ему, что не выйдет за него? Пресвятая Богородица, как легко удалось ей соблазнить его!

Он подошел к камину, уставился на огонь. Какая безумная ночь! Как она была мила, как нежно просила подарить ей одну ночь. Неужто та же несравненная Корделия потом заявила, что желает быть независимой? Нет, другая Корделия была холодной и расчетливой соблазнительницей, стремившейся лишь утолить свою жажду с первым, кто ей уступит.

Но ведь та, вторая, оказалась невинной. Он зажмурился, и перед его глазами встали окровавленные простыни. Сомнений быть не могло – он чувствовал, как рвется девственная плева, видел кровь.

О, но какая девственница! Он не мог удержаться и вспоминал ее шелковистую кожу, бархатные соски, густые волосы, тело, созданное для любви. Неопытная и неумелая, она доставила ему за час больше наслаждения, чем он получил за всю жизнь.

Он выругался вслух, почувствовав, что плоть его вновь восстала. Если бы он не полез со своим предложением, сейчас он вновь занимался бы с ней любовью, на сей раз медленно, наслаждаясь каждым мгновением.

Черт его дернул сделать предложение! Каким дураком он выглядел! Ему следовало догадаться, что Корделии, независимой, талантливой, это не нужно. Но его проклятое чувство долга взыграло, когда он пришел в чувство и понял, что погубил ее.

Звуки, послышавшиеся из коридора, положили конец его горьким размышлениям.

Он бесшумно подошел к двери и, приоткрыв ее, выглянул в коридор.

Корделия выходила из своей спальни. На ней было простое платье, без кринолина и нижних юбок, волосы убраны под чепец. В руках она держала простыни. Он застыл. Да, ей же нужно избавиться от простыней. Ей надо уничтожить доказательства своего непристойного поведения, ведь он сам грозился, что покажет их ее отцу.

50
{"b":"104420","o":1}