Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Легкий шорох за плечами прервал ее на полуслове. Оглянулась — за нею Селим. Лицо бескровное, губы судорожно сомкнуты.

— «Друг», возьми с собою Селима. Возьми в горы Селима, «друг»! Клянусь, Селим сумеет загладить свой проступок, — вырывается из глубины сердца мальчика.

Нина молчит, не глядя на него, раздумывает мгновение, потом подымает глаза, кладет руку на его бритую голову. Мысли вихрем проносятся в ее голове: «Оставить его здесь — значит снова дать ему подпасть под влияние Селты. А Бог весть, искренне ли исправится теперь девочка, ошеломленная всею низостью своего поступка. С другой стороны, Селим — не Сандро: слишком юн, неопытен и слишком горяч. Пожалуй, может испортить все дело. А впрочем, она и Ага-Керим не упустят его ни на минуту из глаз».

Недолго длятся ее колебания.

— Хорошо, мальчик, ты едешь.

— О!

В первую минуту Селим замирает от восторга, захлебывается от наплыва чувств, потом как бешеный бросается к Нине, хватает ее руку и целует, целует без конца. На глазах его заметны слезы радости.

— О, солнце мое! Благодарю тебя от сердца!

В доме Гема трогательно прощается с Сандро.

— Берегись, мой голубь, чар Леилы-Фатьмы. Она колдунья, Сандро. Да, колдунья, милый мой брат.

— Стыдись говорить такие глупости, сестренка, — улыбается тот, покачивая головою, серьезной и умной.

Но Гема не стыдится. Она снимает с шеи образок святой Нины и вешает брату на грудь.

— Она сохранит тебя, Сандро, милый, заря очей моих.

И нежно, со слезами целует брата.

Селтонет — сама не своя. За одну ночь она исхудала и выглядит больною. Синевой окружены ее черные глаза. Она не глядит ни на кого и жмется к тете Люде.

Маруся, лихорадочно помогавшая все время Моро, то и дело подбегает к ней.

— Полно, утешься, Селта! Все к лучшему. Видишь, дух гордыни и зависти умирает в тебе.

Нина долго прощается со всеми.

— Слушайтесь тети Люды, дети. Занимайтесь, думайте об уроках.

— Мы будем молиться за вас.

Это говорит Гема, поднимая на «друга» свой кроткий взор.

— Моя нежная, милая крошка! — целуя девочку, шепчет Нина.

— Князю Андрею поклон, — говорит Нина. — Подробно расскажите ему все и скажите, что без девочки не вернемся. Мы ее найдем. Жаль, что он не может ехать с нами. В полку начались маневры.

— Маруся! — подзывает она девочку.

— Что, «друг»?

— Ты и Гема, — понижая голос, говорит снова Нина, — как можно лучше относитесь к Селте. Помните, раскаяние уничтожает полвины. Старайтесь влиять на нее. Читайте, разговаривайте с нею. Я на вас надеюсь.

— А на меня разве не надеется «друг»? — и Валь, успевший подхватить последние слова, выступает вперед.

— Как жаль, что ты не джигит, мой мальчик! — срывается с губ Нины Бек-Израил. — Как жаль, что ты не можешь проводить дни и ночи в седле!

— Это оттого, что Господь предпочел сделать меня ученым, — не задумываясь, отвечает Валь.

Все смеются, несмотря на всю торжественность минуты.

— Ну, в путь! — скомандовал Ага-Керим, первый вскакивая на спину своего лихого коня, которого держит Аршак.

— До свидания, Люда! Валь остается тебе на помощь.

— Разумеется, ты можешь быть спокойна, «друг». Моя мудрость осенит своими крыльями и оградит от всякого зла питомник. Так, кажется, выражаются у вас в горах, Ага-Керим?

И опять взрыв смеха, не совсем беспечного, однако, покрывает слова Валентина.

Нина ласковым взором обдает его спокойное недетское лицо.

— О, милый, чуткий мальчик! Как он умеет шуткой всегда скрасить тяжелую минуту.

Люда крестит и целует Нину, Сандро. Даже Агу-Керима и Селима украдкой благословляет она.

— Возвращайтесь обратно с Даней! Да скорее!

— Оставайтесь с миром. И да хранит вас Бог!

Лошади идут рысью прямо с места. Всадники, как влитые, сидят в седле. Нина по-мужски, верхом, на своем Карабахе.

Селим осаживает коня и кричит Селтонет:

— Я не сержусь на тебя, Селта, нет!

* * *

Какая пытка! Больше месяца Даня переносит ее. Теперь ей яснее чем когда-либо, что ее обманули. Эта голубая комната-коробка, насыщенная одуряющим пряным ароматом, с дымком курильниц, туманящим мозг, эти ежедневные прогулки в горы, под густой чадрою, под наблюдением Гассана и его сыновей — все это только теперь начинает она понимать.

Даже в аул ее не пускают, оберегая, как пленницу. Она не смеет никуда выйти без разрешения Леилы-Фатьмы. Но хуже всего эти непонятные чары.

Раза три-четыре в неделю наезжают в усадьбу дочери наиба, важные, знатные гости. Тогда Леила-Фатьма наряжает ее в тот же белый, затканный серебром балахон, крепко затягивает на голове ее унизанную жемчугом повязку с покрывалом, насильно затемняет ее сознание каким-то составом изагадочными чарами наводит на нее сон, подчиняя страшной, неведомой, давящей, как кошмар, чужой воле. Кто-то точно говорит в такие минуты Дане: «Делай это!», «Поступай так!» И она подчиняется, хотя душа ее борется и тело тоже от нестерпимой усталости и муки. На этом теле есть следы ран. Она чувствует порою острую боль кинжала, вонзающегося в мягкую часть руки. Но ни крикнуть, ни произнести слова у нее нет силы. Или она танцует, танцует почти над землею, едва касаясь ее ногами, в каком-то странном полусне, при свете красных и желтых огней, которые поддерживает Леила-Фатьма. Иногда она поет заунывные восточные песни, которых не слыхала и не знала раньше. Иногда видит странные, таинственные картины из прошлого и будущего посетителей-гостей и говорит их им, склоняясь над гладкой поверхностью воды в кувшине или над пеплом, уложенным мягкою горкою в жерле бухара.

И при этом какие муки, какие муки она переживает!

По вечерам, когда нет гостей в доме, Леила-Фатьма ведет ее на утес. Гассан несет арфу за ними. И тут, стоя над бездной, разверзающейся у ее ног, Даня играет. Ее игру слышно далеко вокруг. Но никто не смеет подойти близко. Никто не видит ее хрупкой фигурки, укутанной с головы до ног чадрой. Ночь и горы ревниво берегут их тайны.

Горцы боятся, как проклятого места, усадьбы дочери наиба. Говорят, там поселился шайтан. Эта музыка не восхищает, а скорее пугает бестудцев.

Леила-Фатьма колдунья. Люди чуждаются ее.

Даня играет в присутствии Гассана и своей новой владычицы. А подальше, у костра, три дидайца, еще летом нанятые Леилой, стерегут баранов и коней. Их глаза хищно сверкают из-под лохматых папах, сдвинутых на самые брови, и страшно слышать их отрывистый говор.

Даня вздрагивает каждый раз, когда встречается взором со старшим из них, Мамедом. Этот по виду настоящий душман.

— Не бойся их, роза, не бойся! Это добрые люди — слуги мои, — успокаивает ее в такие минуты Леила-Фатьма, подмечая ее испуганный взгляд.

* * *

Целую неделю шли дожди. Горные потоки, эти бесконечные Койсу, получившие свое прозвище по имени мест, пересекаемых ими, расширились, надулись, потемнели.

С клекотом носились седые кавказские орлы. Полысела и сжалась как-то листва на чинарах. Летние цветы уныло умерли в котловинах. Отцветали дикие розы, и веяло тлением от их предсмертных улыбок.

Леила-Фатьма ходила всю эту неделю радостная, точно в праздник. Даня, напротив, осунулась, побледнела. Приходилось работать без устали последние дни. Все чаще и чаще наезжали посетители. Все чаще и чаще проделывала Леила-Фатьма над ней свои волшебства. Все реже и реже возникал между ними разговор о поездке по Кавказу, по Персии, по России, в Петербург.

И прилив отчаяния все сильнее и сильнее овладевал Даней. Все ближе, роднее и заманчивее начинало казаться недавно пережитое прошлое, все ближе и дороже представлялось милое, ею самою покинутое, Джаваховское гнездо.

Сначала бессознательно, робко толкнулась эта мысль ей в голову, потом ярче и определеннее осветила она усталый, отуманенный мозг. Желанной и прекрасной показалась бы малейшая возможность вернуться. Но — увы! Она понимала, что Леила-Фатьма не так легко согласится выпустить ее из своих цепких рук.

27
{"b":"104404","o":1}