Эраст Петрович выслушал эту поучительную историю с нарастающим раздражением и, не удержавшись, спросил:

– Глеб Георгиевич, а не п-противно? Побуждать мать к доносительству на собственного сына?

Пожарский ответил не сразу, а когда заговорил, тон утратил шутливость и стал другим – серьезным, немного усталым.

– Вы, господин Фандорин, производите впечатление умного, зрелого человека. Неужто вы, подобно вчерашнему розовощекому офицерику, не понимаете, что нам сейчас не до чистоплюйства? Вы разве не видите, что идет самая настоящая война?

– Вижу. Конечно, вижу, – горячо сказал статский советник. – Но и на войне есть правила. А за шпионаж с использованием вероломства на войне принято вешать.

– Это не та война, в которой применимы правила, – с не меньшей убежденностью возразил князь. – Воюют не две европейские державы. Нет, Эраст Петрович. Идет дикая, исконная война порядка с хаосом, Запада с Востоком, христианского рыцарства с мамаевой ордой. На этой войне не высылают парламентеров, не подписывают конвенций, не отпускают под честное слово. Здесь воюют по всей безжалостной азиатской науке с заливанием раскаленного свинца в глотку, сдиранием кожи и избиением младенцев. Про то, как облили серной кислотой агента Шверубовича, слыхали? А про убийство генерала фон Гейнкеля? Подорвали весь дом, а в нем кроме самого генерала – кстати говоря, изрядного мерзавца – жена, трое детей, слуги. Выжила только младшая девочка, семи лет, ее выбросило взрывной волной с балкона. Переломило позвоночник и размозжило ножку, так что пришлось отрезать. Как вам такая война?

– И вы, охранитель общества, готовы воевать на подобных условиях? Отвечать теми же методами? – потрясенно спросил Фандорин.

– А что, прикажете капитулировать? Чтобы взбесившиеся толпы жгли дома и поднимали на вилы лучших людей России? Чтобы доморощенные Робеспьеры залили города кровью? Чтобы наша держава стала пугалом для человечества и откатилась на триста лет назад? Я, Эраст Петрович, не люблю патетики, но скажу вам так. Мы – тонкий заслон, сдерживающий злобную, тупую стихию. Прорвет она заслон, и ничто ее уже не остановит. За нами никого нет. Только дамы в шляпках, старухи в чепцах, тургеневские барышни да дети в матросках – маленький, пристойный мир, который возник на скифских просторах менее ста лет назад благодаря прекраснодушию Александра Благословенного.

Князь прервал страстную речь, очевидно, сам смущенный своей вспышкой, и внезапно сменил предмет:

– Кстати уж о методах… Эраст Петрович, дорогой, Зачем же вы мне в постель гермафродита подложили?

Фандорин решил, что недослышал:

– Простите, что?

– Ничего особенного, милая шутка. Вчера вечером, отужинав в ресторане, возвращаюсь к себе в номер. Вхожу в спальню – боже, какой сюрприз! В постели лежит очаровательная дама, в совершеннейшем неглиже, над одеялом виден премилый обнаженный бюст. Начинаю ее выпроваживать – она подниматься не желает. А минуту спустя форменное вторжение: пристав, городовые, и портье фальшивым голосом кричит: «У нас приличное заведение!» А из коридора, смотрю, уж и репортер лезет, и даже с фотографом. Дальше еще интересней. Выскакивает моя гостья из постели – батюшки-светы, в жизни такого не видывал! Полнейший ассортимент половых признаков. Оказывается, известная на Москве личность, некий господин – или некая госпожа – по прозвищу Коко. Пользуется популярностью в кругу гурманов, предпочитающих неординарные развлечения. Отлично задумано, Эраст Петрович, браво. Никак от вас не ожидал. Выставить меня в смешном и неприличном свете – самое лучшее средство, чтобы вернуть себе контроль над расследованием. Государь от слуг престола непотребства не терпит. Прощай, флигель-адъютантский вензель, и карьера тоже прощай. – Глеб Георгиевич изобразил восхищение. – Замысел превосходный, однако ведь и я не первый день на свете живу. При случае сам подобными кунштюками преотлично пользоваться умею, в чем вы могли убедиться на примере нашего Рахмета-Гвидона. Жизнь, милейший Эраст Петрович, научила меня осторожности. Покидая номер, я всегда оставляю на двери невидимый знак, а прислуге в мое отсутствие входить строжайше запрещаю. Посмотрел я на дверь – ба, волосок-то оборван! В двух соседних номерах мои люди живут, из Петербурга с собой привез. Кликнул их, и к себе вошел не один, а при сопровождении. Увидал ваш пристав этих серьезных господ с револьверами наизготовку и пришел в смущение. Схватил диковинное создание за волоса и молчком вытащил за дверь, заодно и газетчиков уволок. Но ничего, портье остался, некто Тельпугов, и уж он-то со мной был вполне откровенен. Разъяснил, что за Коко такое. И про то, как господа полицейские велели наготове быть, тоже рассказал. Вот видите, на какую вы оказались способны предприимчивость, а еще мои методы осуждаете.

– Я ничего об этом не знал! – возмущенно вскричал Эраст Петрович и тут же покраснел – вспомнил, что Сверчинский вчера бормотал что-то про Коко. Так вот что имел в виду Станислав Филиппович, когда собирался выставить заезжего ревизора всеобщим посмешищем…

– Вижу, что не знали, – кивнул Пожарский. – Разумеется, это не ваша линия поведения. Просто желал удостовериться. На самом деле авторство проделки с Коко, конечно, принадлежит многоопытному полковнику Сверчинскому. Я еще утром пришел к этому заключению, когда Сверчинский начал мне каждый час названивать. Проверяет – догадался ли. Конечно, он, больше некому. Бурляев для таких фокусов недостаточно фантазиен.

В этот самый миг за дверью послышался топот множества шагов, и в кабинет с разбега ворвался сам Бурляев, легок на помине.

– Беда, господа! – выдохнул он. – Только что сообщили, что совершено нападение на карету экспедиции по заготовлению государственных бумаг. Есть убитые и раненые. Шестьсот тысяч похищено! И знак оставлен – БГ.

Унылая растерянность – таково было преобладающее настроение на чрезвычайном совещании чинов Жандармского управления и Охранного отделения, затянувшемся до позднего вечера.

Председательствовал на скорбном синклите вице-директор Департамента полиции князь Пожарский, взъерошенный, бледный и злой.

– Славные у вас тут в Москве порядки, – уже не в первый раз повторил столичный человек. – Каждый божий день экспедируете казенные средства для переправки в глубинные районы империи, а даже инструкции по перевозке таких огромных сумм не имеется! Ну где это видано, чтобы охрана кидалась в погоню за бомбистом, оставив деньги почти без присмотра. Ладно, господа, что уж повторяться, – махнул рукой Пожарский. – Мы с вами были на месте преступления, всё видели. Давайте подводить неутешительные итоги. Шестьсот тысяч рублей перекочевали в революционную кассу, которую я только что с немалыми трудами опустошил. Страшно подумать, сколько злодеяний совершат нигилисты на эти деньги… У нас трое убитых, двое раненых, причем при перестрелке в Сомовском тупике ранен только один, да и то легко. Как можно было не догадаться, что пальба затеяна для отвода глаз, а главное происходит возле кареты! – снова загорячился князь. – И еще этот наглый вызов – визитная карточка БГ! Какой удар по престижу власти! Мы неверно расценивали количественный состав и дерзость Боевой Группы. Там никак не четыре человека, а по меньшей мере десяток. Я потребую подкреплений из Петербурга и особенных полномочий. А какова техника исполнения! У них были точнейшие сведения о маршруте следования кареты и охране! Действовали быстро, уверенно, безжалостно. Свидетелей не оставляли. Это опять к нашей дискуссии о методах. – Глеб Георгиевич взглянул на Фандорина, сидевшего в дальнем углу бурляевского кабинета. Правда, одному, кучеру Куликову, удалось уйти живым. От него нам известно, что в основной группе было два налетчика. Один, судя по описанию, наш ненаглядный господин Грин. Второго называли Козырем. Вроде бы зацепка, так нет же! На постоялом дворе «Индия» обнаружен труп мужчины с проломленным черепом. Одет так же, как Козырь, и опознан Куликовым. Козырь – кличка в уголовной среде достаточно распространенная, означает «лихой, удачливый бандит». Но вероятнее всего, это легендарный питерский налетчик Тихон Богоявленский, по слухам, связанный с нигилистами. Как вам известно, труп отправлен в столицу на опознание. Да что толку! Господин Грин эту ниточку все равно обрубил. Куда как удобно, да и денежками делиться не надо… – Князь сцепил пальцы и хрустнул суставами. – Но ограбление – еще не главная наша беда. Есть обстоятельство печальней.