«Специалист» пригнулся, выдернул из бурки узкое, тонкое лезвие.

– Сейчас я тебя, пустоглазый, резать буду. Не сразу, по лоскуточкам.

Грин вытер рукавом разбитую бровь, чтоб кровь не мешала видеть, и выставил вперед голые руки. Нож был потрачен на Рахмета. Ничего, можно обойтись и без ножа.

Маленькими шажками Козырь приблизился, от правого хука легко увернулся и чиркнул Грина по запястью. На пол закапали красные капли, Жюли взвизгнула.

– Это тебе на закуску, – пообещал Козырь.

Грин же попросил:

– Тише, Жюли. Кричать нельзя.

Он попробовал схватить противника за воротник, но опять лишь зачерпнул воздух, а острое жало, проколов поддевку, обожгло бок.

– Это заместо супца.

Козырь цапнул левой графин со стола и швырнул. Чтобы не попало в голову, пришлось пригнуться, на миг выпустить «специалиста» из поля зрения. Нож немедленно этим воспользовался, вжикнул у самого уха, и ухо вспыхнуло огнем, словно подожженное прикосновением. Грин поднял руку – верхняя часть ушной раковины висела на тонкой ленточке кожи. Оборвал, кинул в угол. По шее заструилось горячее.

– Это было мясное, – объяснил Козырь. – А щас и до сладкого дойдет.

Нужно было менять тактику. Грин отступил к стене, встал неподвижно. Не обращать внимания на лезвие. Пусть режет. Самому рвануться навстречу клинку, схватить противника одной рукой за подбородок, другой за темя и резко вывернуть. Как в восемьдесят четвертом, во время драки на Тюменской пересылке.

Но Козырь теперь лезть не спешил. Остановился в трех шагах, поиграл пальцами, и ножик замелькал между ними сверкающей змейкой.

– Ну что, Жюльетка, кого выбираешь? – явно издеваясь, спросил он. – Хочешь, оставлю тебе его? Это ничего, что он побитый-порезаный, ты залижешь. Или со мной поедем? У меня теперь деньжищ немеряно. Можно в матушку-Россию вовсе не возвращаться.

– Тебя выбираю, тебя, – сразу ответила Жюли и, всхлипывая, бросилась к Козырю. – А его мне не надо. Поиграть хотела, силу свою попробовать. Прости, Козырненький, ты же мою натуру знаешь. Он против тебя тьфу, только обслюнявил всю, а интереса никакого. Убей его. Он опасный. Всю революцию по твоему следу пустит, и в Европе не спрячешься.

Налетчик подмигнул Грину:

– Слыхал, что умная баба советует? Я бы, само собой, и без совета тебя кончил. А Жюльетке скажи спасибо. Быстро отойдешь. Хотел я с тобой еще поиграться, нос и зенки тебе повы…

Не договорил. Зеленая бутыль с сухим треском опустилась на макушку «специалиста», и он обрушился прямо под ноги Грину.

– Ай! Ай! Ай! Ай! – тоненько, через равные промежутки, вскрикивала Жюли, испуганно глядя то на отбитое горлышко бутылки, то на лежащего, то на быстро растекающуюся кровь, которая пузырилась, смешиваясь с разлитым шампанским.

Грин перешагнул через неподвижное тело, взял Жюли за плечи и крепко встряхнул.

Во вторник Эраст Петрович намеревался с самого что ни на есть раннего утра приступить к поиску, но с раннего не получилось, потому что во флигеле на Малой Никитской опять ночевала гостья.

Эсфирь появилась без предупреждения, уже за полночь, когда статский советник ходил по кабинету и перебирал четки, пытаясь определить приоритетную версию. Вид у гостьи был решительный, и времени на разговоры она тратить не стала – прямо в прихожей, еще не скинув собольей ротонды, крепко обняла Эраста Петровича за шею, и вновь сосредоточиться на дедукции он смог очень нескоро.

Собственно, вернуться к делу получилось только утром, когда Эсфирь еще спала. Фандорин тихонько выбрался из постели, сел в кресло и попробовал восстановить прерванную нить. Выходило неважно. Любимые нефритовые четки, строгим и сухим щелканьем дисциплинировавшие работу мысли, остались в кабинете. Прохаживаться взад-вперед, чтобы мышечное движение давало стимул мозговой деятельности, тоже было рискованно. Малейший шум, и Эсфирь проснется. А из-за двери доносилось сопение Масы – слуга терпеливо ждал, когда можно будет делать с господином гимнастику.

Тяжелые обстоятельства – не помеха благородному мужу, чтобы размышлять о высоком, напомнил себе статский советник изречение великого мудреца Востока. Словно подслушав про «тяжелое обстоятельство», Эсфирь высунула из-под одеяла голую руку, провела по соседней подушке и, никого там не обнаружив, жалобно промычала, но сделала это бессознательно, еще во сне. Тем не менее, думать следовало быстрей.

Диана, решил Фандорин. Начать нужно с нее. Все равно остальные линии уже разобраны.

Таинственная «сотрудница» связана и с Жандармским управлением, и с Охранкой, и с революционерами. Очень вероятно, что предает всех. Совершенно безнравственная особа, причем, судя по поведению Сверчинского и Бурляева, не только в политическом смысле. Впрочем, в революционных кругах, кажется, и в самом деле на взаимоотношения полов смотрят свободнее, чем принято в обществе?

Эраст Петрович с некоторым сомнением посмотрел на спящую красавицу. Алые губки шевельнулись, произнеся что-то беззвучное, длинные черные ресницы дрогнули, между ними вспыхнули два влажных огонька и уже не погасли. Эсфирь широко раскрыла глаза, увидела Фандорина и улыбнулась.

– Ты что? – сказала она хрипловатым со сна голосом. – Иди сюда.

– Я хочу тебя с-спросить… – начал было он и, заколебавшись, сбился.

Достойно ли использовать приватные отношения для сбора розыскных сведений?

– Спрашивай. – Она зевнула, села на кровати и сладко потянулась, отчего одеяло сползло вниз, и Эрасту Петровичу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отвлекаться.

Он решил моральную проблему так.

Про Диану расспрашивать, конечно, не следует. Про революционное окружение тем паче – да и вряд ли Эсфирь причастна к какой-то серьезной антиправительственной деятельности. Что допустимо – получить сведения самого общего, можно даже сказать, социологического характера.

– Скажи, Эсфирь, п-правда ли, что женщины из революционных кругов придерживаются… совершенно свободных взглядов на любовные отношения?

Она расхохоталась, подтянула к подбородку колени и обхватила их руками.

– Так я и знала! Какой же ты предсказуемый и буржуазный. Если женщина не исполнила перед тобой весь положенный спектакль неприступности, ты готов заподозрить ее в распущенности. «Ах, сударь, я не такая! Фи, какая грязь! Нет-нет-нет, только после свадьбы!» – противным, сюсюкающим голоском передразнила она. – Вот какого поведения вы от нас хотите. Еще бы, законы капитала! Если хочешь хорошо продать товар, надо сначала сделать его желанным, чтоб у покупателя потекли слюнки. А я не товар, ваше высокородие. И вы не покупатель. – Взгляд Эсфири загорелся праведным негодованием, тонкая рука грозно рассекала воздух. – Мы, женщины новой эпохи, не стесняемся своего естества и сами выбираем, кого любить. Вот у нас в кружке есть одна девушка. Мужчины от нее шарахаются, потому что она, бедняжка, ужасно некрасивая – уродина такая, что просто кошмар. Но зато ее все уважают за ум, больше чем иных раскрасавиц. Она говорит, что свободная любовь – это не свальный грех, а союз двух равноправных существ. Разумеется, временный, потому что чувства – материя непостоянная, их пожизненно в тюрьму не заточишь. И ты не бойся, я тебя к венцу не потащу. Я вообще тебя скоро брошу. Ты совершенно не в моем вкусе и вообще ты просто ужасен! Я хочу поскорее тобой пресытиться и окончательно в тебе разочароваться. Ну, что ты таращишься? Немедленно иди сюда!

Маса наверняка подслушивал под дверью, потому что именно в эту секунду в открывшуюся щель просунулась круглая узкоглазая голова.

– Добурое уцро, – просияла голова радостной улыбкой.

– Пошел к черту со своей гимнастикой! – воскликнула решительная Эсфирь и метко кинула в голову подушкой, но Маса принял удар, не дрогнув.

– Письмо от борьсёго господзина, – объявил он и показал длинный белый конверт.