Не уверенная, к чему клонит Анна, Лиза все же прониклась уважением к ее глубокому знанию предмета. Да, сильный соперник. Если бы Анна была ее оппонентом на научной конференции, Лиза просто наслаждалась бы дебатами. Однако сегодня приходилось постоянно напоминать себе о том, с кем она говорит.

— Итак, развитие генов Хокса непосредственно перед началом кембрийского периода объясняет нам столь значительную вспышку разнообразия форм. Однако гены Хокса не объясняют другие аспекты быстрой — почти целенаправленной — эволюции.

— Какие, например?

Дискуссия становилась все более интересной.

— Например, березовые пяденицы. Вам известна их история?

Лиза кивнула. Анна привела один из излюбленных аргументов представителей лагеря противников. Бабочки березовой пяденицы обитают на березах и имеют пятнисто-белую окраску, помогающую слиться с корой дерева, благодаря чему их не поедают птицы. Когда в районе Манчестера начали разработку угольных пластов и стволы берез почернели от пыли, белые бабочки стали заметной и легкой добычей для птиц. Однако популяция изменила свою обычную окраску на черную всего за несколько поколений и вновь стала незаметна на потемневших стволах берез.

— Если мутации носят случайный характер, — убеждала Анна, — то черная окраска появилась удивительно вовремя. Если это событие случайно, то почему наряду с черными не появились красные, лиловые, зеленые бабочки? Или, например, двухголовые?

Лиза с трудом сдерживалась.

— Я бы сказала, что все другие формы бабочек были съедены птицами. А двухголовые вымерли. Вы неверно понимаете пример. Изменение цвета произошло не вследствие мутации. У пядениц уже имелся ген темной окраски. И в каждом поколении рождалось некоторое число черных бабочек, но их съедали птицы, и основная часть популяции оставалась белой. А когда деревья почернели, несколько черных пядениц получили преимущество и пополнили популяцию, в то время как белые особи выедались птицами. Вот в чем смысл приведенного вами примера: условия окружающей среды способны влиять на популяцию. Однако это не пример явления мутации. Черный ген присутствовал у пядениц всегда.

Анна улыбалась, глядя на Лизу. Девушка догадалась, что та лишь проверяла ее знания. Лиза рассердилась, но почувствовала, что заинтригована.

— Очень хорошо, — похвалила Анна. — Тогда позвольте мне привести более свежий пример результата эксперимента, проведенного в строго контролируемых лабораторных условиях. Исследователь получил линию бактерий Е. coli, или кишечной палочки, не способную усваивать лактозу, молочный сахар. Затем поместил процветающую популяцию бактерий в чашку Петри с питательной средой, в которой единственным источником пищи была лактоза. Что должно произойти согласно науке?

Лиза пожала плечами.

— Неспособные питаться лактозой бактерии будут голодать, пока не вымрут.

— Именно это и случилось в девяноста восьми процентах чашек Петри с культурой бактерий. Однако два процента продолжали процветать. Они спонтанно мутировали, дав ген усвоения лактозы. В течение одного поколения! Я сочла результат поразительным. Он полностью противоречит принятому взгляду на случайность мутаций. Из всех генов в ДНК кишечной палочки только в двух процентах произошла мутация единственного гена, необходимого для выживания. Почему? Результат эксперимента явно противоречит случайному характеру мутаций.

Лиза признала, что результат необычен:

— Возможно, просто лабораторное заражение.

— При повторении эксперимента получен тот же результат.

Лиза смотрела на Анну с недоверием.

— Я читаю в вашем взгляде сомнение. Что ж, давайте поищем другой пример, отвергающий случайный характер мутаций.

— Какой?

— Вернемся к временам зарождения жизни на Земле, к так называемому первобытному бульону, когда впервые включились движущие силы эволюции.

Лиза вспомнила, как Анна недавно обмолвилась о том, что история Колокола насчитывает много миллионов лет. Лиза ждала новых откровений.

— Повернем часы вспять, — начала Анна, — к тому времени, когда еще не возникла живая клетка. Вспомните догмат Дарвина: все живущее произошло от более простых форм. Так что же было до клетки? До какого уровня мы можем низвести жизнь, не теряя право называть ее жизнью? Живая ДНК?

Хромосома? А может быть, белок или энзим? Где пролегает грань между химией и жизнью?

— Да, вопрос действительно сложный, — призналась Лиза.

— Тогда я задам вам другой. Как жизнь совершила скачок от химического первобытного бульона к первой клетке?

Лиза знала ответ:

— Атмосфера древней Земли была богата водородом, метаном и водяными парами. Добавьте несколько порций энергии, например ударов молний, и эти газы смогут образовать простейшие органические вещества, которые затем, варясь в первобытном бульоне, постепенно образуют молекулы, способные к самовоспроизведению.

— Это подтвердилось лабораторными опытами, — согласилась Анна. — В сосуде, наполненном газами, образовались аминокислоты.

— И возникла жизнь.

— Вы забегаете вперед, — насмешливо прервала ее Анна. — Пока мы только получили аминокислоты, строительные кирпичики. Как мы перейдем от нескольких аминокислот к первому реплицирующему белку?

— Смешайте достаточное количество аминокислот, и постепенно они в правильной последовательности образуют цепочку.

— Случайно?

Лиза молча кивнула.

— Вот мы и добрались до корня проблемы, доктор Каммингс. Должна согласиться с вами: после того как сформировался первый белок, способный к самовоспроизведению, дарвиновское эволюционное учение начинает играть большую роль. Однако известно ли вам, сколько аминокислот должны выстроиться в определенном порядке для того, чтобы образовался пресловутый первый белок, способный к реплицированию?

— Нет.

— Минимум тридцать две аминокислоты. Это самая короткая молекула белка, сохраняющая способность к самовоспроизведению. Вероятность случайного образования такой молекулы астрономически мала: десять в минус сорок первой степени.

Представив себе это число, Лиза поежилась. Несмотря на глубокую антипатию, ее уважение к Анне росло.

— Рассмотрим эту вероятность в перспективе, — продолжила Анна. — Если взять весьбелок из всехдождевых лесов мира и превратить его в бульон из аминокислот, то и тогда формирование короткой белковой цепочки из тридцати двух кирпичиков осталось бы маловероятным. Точнее говоря, понадобится объем вещества в пять тысяч раз больший, чтобы возникла одна такая цепочка. Пять тысяч всех дождевых лесов Земли! Спрашиваю вас еще раз: как мы перейдем от смеси аминокислот к первому реплицирующему белку?

Лиза в замешательстве покачала головой. Анна с довольным видом скрестила руки на груди.

— Преодоление этой проблемы в эволюционном учении даже Дарвину далось нелегко.

— И все же заполнить пробел рукой Создателя… Это ненаучно, — упрямо возразила Лиза. — Если у нас до сих пор нет ответа на вопрос, это еще не означает, что он относится к области сверхъестественного.

— Я и не говорила про сверхъестественное. Почему вы думаете, что я не знаю ответа?

Лиза ахнула.

— Вы знаете ответ?

— В ходе изучения Колокола несколько десятилетий назад мы сделали открытие, к пониманию которого современные ученые только начинают приближаться.

— Ну?

Лиза подалась вперед, не скрывая интереса.

— Мы назвали явление квантовой эволюцией.

Лиза помнила историю Колокола и нацистских исследований загадочного мира субатомных частиц и квантовой физики.

— Как квантовая теория связана с эволюцией?

— Новая область науки — квантовая эволюция — не только подтверждает теорию акта творения, — заявила Анна. — Она отвечает на фундаментальный вопрос: кто нас создал?

— Вы смеетесь надо мной! Кто же это? Бог?

— Нет. — Анна посмотрела Лизе в глаза. — Мы сами.

Прежде чем Анна продолжила, старый радиоприемник на стене затрещал, и из него послышался знакомый голос Гюнтера: