— Еще нас с тобой очень ругали, — сообщил Гасилов Димке Майдану, — Кто знал, что на той сковородке у него был обед на всю неделю.

Димка смутился:

— Сам Смоленский ругал?

— Что ты? — возразил Гасилов. — Он, наоборот, просил передать тебе горячий привет, пожелал «семь футов под килем и попутного ветра».

Внезапно духовой оркестр перестал сотрясать воздух. Капельмейстер заиграл на пианино мазурку из «Ивана Сусанина». Жанна издалека поняла, что к ней направляется тот самый моряк, что прошлой осенью обидно насмеялся над ней на приемной комиссии. «Ни за что не стану с ним танцевать!» — решила Жанна. Но военрук подошел ближе и улыбнулся. Тогда Жанна вдруг тоже улыбнулась и подала ему руку. Все произошло так быстро. Жанна сама не понимала, отчего она вдруг очутилась в центре зала. Отовсюду смотрели, как изящно и плавно девушка двигалась в такт задорной мелодии.

А Радько стучал каблуками, как кастаньетами. Ноги военрука шли с подскоком, резкими и сильными ударами. А новый непривычный еще кортик на черной муаровой портупее с бронзовыми пряжками в виде львиных голов как будто прилип к краю его тужурки.

Раймонду Тырве стало обидно, что военрук его опередил. Он видел, как Радько опустился на колено, а Жанна, держась за его поднятую руку кончиками пальцев, мелкими шажками обежала вокруг. Тогда военрук резво вскочил и, полуобняв партнершу за талию, дробно и четко начал следующую фигуру танца…

Мазурка закончилась под аплодисменты. Не хлопали только Тырва и Бархатов. Оба претендента спешили подойти к девушке, чтобы пригласить ее на следующий танец. Жанна улыбнулась и подала руку Раймонду. Лека прошел мимо не останавливаясь, как будто торопился совсем в другое место. Он только смерил Тырву насмешливым взглядом, но с этого момента бал потерял для Леки всякий смысл. Жанна окинула Бархатова незнакомым взглядом, улыбнулась и что-то сказала своему партнеру, как будто совсем не она звонила по телефону, напрашиваясь на бал. Лека догадался, что сегодня он не просто упустил шанс. Он проиграл, и здесь уже ничего нельзя было изменить.

Духовой оркестр грянул с эстрады все тот же фокстрот: «Ну улыбнись, мой милый!» Другой танцевальной музыки трубачи не успели разучить. В зале сразу стало тесно от пар. Но Бархатов видел только двоих. Конечно, он совсем не глядел в их сторону, и все же засек, что Раймонд держался «букой», а Жанна с удовольствием болтала за двоих. И что только она в нем нашла?

Михаил Тихонович как будто заново знакомился со своими воспитанниками. Неподалеку мелькнуло напряженное лицо Бархатова. Губы сомкнуты в ниточку, взгляд в облаках…

«Что с ним?» — обеспокоился командир взвода.

Лека на уроках танцевал, пожалуй, лучше всех. Но тут он то и дело сбивался с такта и наступал на туфельки Наташе. Партнерша кусала губы.

— «Ну не сердись, мой милый!» — призывал духовой оркестр.

— Вы могли бы быть любезнее, — не выдержал Святогоров, когда музыканты выдохлись.

— Никак не предполагал, что это заметно, — поразился Бархатов.

— А в чем дело? — Михаилу Тихоновичу стало обидно за девочку. Скромненькая, неброская, она одиноко стояла в углу и едва не плакала. Ради нее Святогоров снова вмешался и чувствовал себя не совсем уютно в непривычной роли гувернера.

— Видите ли, я хотел пригласить на вечер другую партнершу, — смутился Лека. — Мне эта не нравится.

— О вкусах не спорят, — шелестел Михаил Тихонович. — Но стоит подумать и о других. Зачем же портить им праздник?

Бархатов удивился, почему сказал Святогорову правду. Врать командиру взвода как-то язык не поворачивался. Неужели не он один заметил его настроение? Лека решил взять себя в руки — и опоздал. С его бывшей одноклассницей уже плясал Димка Майдан. Он тоже наступал ей на ноги, но зато рассказывал что-то веселое. Торчать столбом у стены было совсем уж глупо. Леке захотелось домой.

— Не беспокойся, мы Наташу не бросим, — сказал ему Димка. — Валяй смывайся.

Рядом с Майданом бывшая Лекина одноклассница выглядела гораздо симпатичнее. Предположение Бархатова сбылось! она «тоже с кем-нибудь познакомилась» и теперь совсем не торопилась домой. В довершение всего Леку покоробила претензия самого близкого товарища Гришки Мымрина.

— Ты должен взять меня на буксир по танцам, — потребовал Зубарик. — Я же тебе помогаю по физике.

По дороге к дому Бархатов думал, что теперь уже всё. Единственная надежда на отца. Его как будто собирались переводить на работу в Одессу. Значит, с осени Лека будет учиться в точно такой же военно-морской спецшколе. Это было бы замечательно. С глаз долой, из сердца вон! В Одессе он наверняка сумеет себя показать.

В конце мая из военно-морского кабинета убрали главное украшение — модель линейного крейсера «Худ».

Занятий в спецшколе не было. Второй взвод собрался на консультацию перед испытаниями по биологии, когда в класс заглянул Билли Бонс. Он объявил, что требуются на полчаса несколько добровольцев. Помогать Рионову желали все. Борис Гаврилович отобрал самых могучих: прежде всего Антона Донченко, Сцеволу-Коврова, прихватил по дороге десятиклассника «сорокапятого». Остальные умирали от любопытства. Что случилось?

У кабинета военно-морского дела собралось много зрителей. Шесть человек осторожно взялись за края продолговатого стеклянного ящика, в котором покоилась модель корабля, и стали выносить ее кормой вперед.

— Куда ее? — спросил Аркашка Гасилов.

— Газет не читаешь? — удивился Димка Майдан. Димка попал в самую точку. В период испытаний Гасилов несколько отстал от текущих событий. Аркашка взял у Димки газету, бегло пробежал по заголовкам. Ничего особенного: карикатура с ехидной подписью: «Кому Англия протянет руки, тот протягивает ноги», высадка германских парашютистов на остров Крит, потери сторон… Сообщения с театров военных действий давно занимали главное место в потоке иностранной информации.

— При чем здесь модель? — изумился Аркашка.

— Вот здесь, — ткнул пальцем Майдан. — Теперь читай!

Скромная заметка на последней странице поразила Гасилова. Давно ли на уроках у Билли Бонса они тщательно изучали модель этого чужого корабля от киля до клотика. Водоизмещение, великолепная скорость хода, карапасная толстенная броня, пузатые утолщения подводного борта — надежная защита от взрывов торпед и мин, калибры и количество артиллерийских стволов — все эти тактико-технические данные заучивали наизусть. Билли Бонс рассказывал о «Худе» с воодушевлением. Тот факт, что корабль плавает не под нашим флагом, стал восприниматься учениками как досадная неувязка. Линейный крейсер «Худ» представлял в глазах у «спецов» всю мощь современного флота.

Гасилов читал заметку и не верил глазам. Она выглядела как некролог:

«24 мая… в северной части Атлантического океана… на одиннадцатой минуте боя… прямое попадание… взорвался артиллерийский погреб… опрокинулся и затонул со всем экипажем».

Билли Бонс со сдержанной торжественностью распоряжался церемонией. Модель сразу потеряла ценность как учебное пособие. Ее не стоило оставлять и в качестве украшения. Рионов хотел выпросить у шефов другой экспонат, а этот следовало убрать в кладовую.

Стеклянный ящик, покачиваясь на руках носильщиков, поблескивал гранями как стеклянный гроб.

— Как же так? — протиснулся вперед Аркашка и с досадой приступил к Борису Гавриловичу. — Сами говорили: «Лучший в мире…»

Билли Бонс покраснел, будто был виноват в гибели «Худа». Он напомнил, что крейсер, во-первых, английский и, во-вторых, не очень новый, постройки двадцатого года. Вообще линкоры гораздо лучше защищены, чем линейные крейсеры. Но жалкие слова горохом отскакивали от слушателей. Тогда Билли Бонс махнул рукой и сказал попросту:

— Что делать, салажата? Это война.

Раньше слово «война» звучало иначе. Например, в бодром замечательном марше: «Пролетит самолет, застрочит пулемет, загрохочут могучие танки…» Но Билли Бонс произнес его без обычной значительности, и слово обожгло Аркашку своей обнаженной простотой.