– Ты никогда не говорила мне, что станешь экономкой.

– Я знала, что ты подняла бы меня на смех.

– Золотце, ты никогда не обременяла себя чем-то большим, чем прочитать меню, – четко и медленно произнесла Паула; ее голос звучал теперь скорее весело, нежели ошарашенно. – Как, ради всего святого, ты собираешься справляться с работой?

– До сих пор я справлялась замечательно. И получала от этого удовольствие. – Последнее было правдой. – Это лучше, чем сидеть дома с отцом.

– Да, – признала Паула, – думаю, в твоих словах есть резон. Твой отец заявил прессе, что ты все еще больна и что свадьба переносится на неопределенное время, пока тебе не станет лучше. В «Новостях» показали несколько кадров с Кеном, как он стоит с весьма озабоченным и усталым видом на лестнице больницы Милосердия.

– Он притворяется, будто навещает меня в больнице?

– По-моему, это идея твоего отца. Джордж Грейсон ищет сочувствия у избирателей. – В голосе Паулы появилась резкость. – Однако будь осторожна. Бульварные газетчики все еще вынюхивают, что к чему. Стоит тебе засветиться, и пресса придет в неистовство. С твоей стороны будет разумно позвонить отцу и договориться об условиях твоего возвращения.

– Нет никаких условий для возвращения, мой отец отрекся от меня, помнишь?

– Он простит и позабудет. Просто сядь без лишнего шума в самолет и не забудь надеть темные очки и шляпу, чтобы никто не узнал тебя.

– Паула, я сказала тебе, что не вернусь домой в ближайшее время. Я собиралась, но не могу. Мэтт… нуждается во мне.

– Мэтт?

– Отец детей. Фермер.

– Понимаю. Ты превратилась в мамашу. Ты спишь с ним?

Она сдавила телефонный шнур между пальцев.

– Паула, конечно, нет!

– Он зануда?

– Нет, что ты. Он очень… красив.

Мелисса вошла в комнату и обвила руками колени Эммы.

– Что у нас на ужин?

– Одну секунду, милая, – прошептала Эмма.

Паула повысила голос:

– Хорошо, почему же тогда ты с ним не спишь? Ты могла бы использовать свой маленький отпуск на полную катушку и получить удовольствие.

– Я сейчас повешу трубку, – предупредила Эмма, поглаживая рукой шелковистые волосы Мелиссы. – Я не могу больше говорить, дети хотят есть.

Паула захихикала:

– Дети хотят есть. Это бесподобно!

– Я позвоню тебе на следующей неделе. И оплачу все телефонные звонки. – Внезапно у нее пропало всякое желание говорить со своей подругой. Она не хочет выслушивать шуточки по поводу Мэтта или собственной жизни здесь на ферме.

– Эм, прости, мне не следовало тебя дразнить, – ответила Паула. – Только поддерживай со мной связь.

Она сняла руки малышки со своих ног, чтобы дойти до стены и повесить трубку. Почему же ты не спишь с ним? Будто секс – это что-то побочное, что-то неважное. Она хотела полюбить, прежде чем ложиться с мужчиной в постель. Она думала, что они с Кеном влюблены друг в друга, но он уговорил ее не заниматься любовью до первой брачной ночи. Говорил, что потерпеть с этим так романтично.

Она могла терпеть чертовски долго. Она любила Кена как друга, как человека, которого знает всю свою жизнь, как человека, отношения с которым одобрял ее отец, как такого мужчину, который легко вписывался в ее мир. Однако любила ли она его, как женщина любит мужчину, с кем готова делить остаток своей жизни?

– Эмма. – Мелисса дернула ее за руку. – Мы хотим есть.

Эмма с улыбкой посмотрела в эти темные глаза, точь-в-точь такие же, как у отца девочки.

– Еще бы, солнышко. Мы устроим сегодня вечеринку с пиццей. Разве это не здорово?

– А потом потанцуем?

– Да, потом потанцуем. Поставим балетную музыку, и ты покажешь тете Рут, как хорошо уже научилась.

Это развлечет даже Рут, подумала Эмма. Она подошла к окну и бросила взгляд в сторону сараев. Где Мэтт?

Он поцеловал ее. «Скажи мне, чего ты хочешь», – были его слова.

Простой вопрос. Она хотела бы оставаться в его объятьях, покуда не отыщет ответ. Увидев, как знакомая фигура движется к дому широким шагом, она поняла, что он идет домой на ужин. Сейчас она скажет ему, что останется до тех пор, пока он будет в ней нуждаться. И нравится ему это или нет, но он получит на ужин пиццу.

– Я не останусь ужинать.

Мэтт подошел к кофейнику и налил себе немного остывшего кофе. Он мог бы сварить свежего кофе в домике для отдыха, однако уверил себя, будто ему необходимо вернуться домой и проверить, как там Макки.

– Погода меняется, и мы загоняем бычков. в сарай, чтобы продать на следующей неделе. Как Макки?

Эмма открыла банку с томатным соусом и полила пиццу.

– У нее все в порядке. Поди убедись сам.

Он взглянул за угол и увидел, что все три его дочки, как загипнотизированные, таращатся в телевизор. Рут слабо махнула ему рукой и тут же вновь уткнулась в телевизор. Никто не удосужился даже произнести «привет». Он повернулся к Эмме и облокотился на прилавок.

– Они не смотрели телевизор много месяцев. Думаю, соскучились по нему.

– Я не разрешу им слишком много смотреть телевизор, – пообещала она, – но сейчас это пойдет на пользу и Макки, и Рут.

– Немалое достижение, – сказал он и заметил, что она слегка улыбнулась.

Не значит ли это, что она больше не сердится из-за того, что было днем? Он произнес бы несколько очаровательных глупостей. И поцеловал бы ее опять, вопреки своему обещанию этого не делать. Она, должно быть, подумает, будто он сексуальный маньяк. Он наблюдал, как она поверх томатного соуса посыпала пиццу тертым сыром.

– По-моему, сегодня вечером я пропущу великолепный ужин.

– Я оставлю немного для тебя.

– Не стоит. Я сделаю себе сэндвич в домике для отдыха. – Так будет лучше, уверял он себя. – Я слышал, ты сказала Рут, что завтра не уедешь.

– Да. То есть нет. Не уеду. – Она подняла на него глаза и перестала украшать пиццу. – Если не возражаешь, я решила поработать еще какое-то время.

Какие уж тут возражения. Наоборот. Это означает, что у него появился еще один шанс. В этом он не был уверен, однако чувствовал себя теперь значительно лучше.

Двадцать четыре часа спустя Эмма была уже не так уверена, что приняла правильное решение. Рут все еще пребывала в лежачем положении на диване, девочки танцевали без устали в балетных туфельках, Эмма наблюдала за ними до головокружения, Мэтт же провел в доме не более пяти минут. Воскресный день подходил к концу; ей хотелось горячей ванны, хорошей книги и тихого вечера без разговоров и без капризов трех маленьких девочек и одной старой любительницы вязания тамбуром.

Макки поглядела на чайную ложку с микстурой и покачала головой.

– Сливки с шоколадом, помнишь? – внушала Эмма, приближая себя на шаг к горячей ванне.

Малышка открыла ротик, и очередное препятствие было преодолено.

– Хорошая девочка, – похвалила Рут, которая успевала одновременно вышивать тамбуром, лежа плашмя на спине, болтать с любым, кто готов был ее слушать, и угадывать слова в «Колесе Фортуны» прежде, чем участник конкурса успевал открыть одну гласную букву. – Марта, передай мне вон ту голубую пряжу. Думаю, пора сменить цвета.

– Потом ты и Мелисса пойдете наверх и разберете постели, – велела девочкам Эмма. Она заметила, что Мел зевнула уже трижды, хотя на часах не было еще семи.

– Мне нравится этот цвет, – сказала Мелисса, притрагиваясь к прямоугольнику из афганской шерсти, который вскоре вырастет до размеров покрывала.

Лоскут шириной в дюйм имел бледно-желтый оттенок яичницы-болтуньи. Две старшие девочки поцеловали перед сном свою тетю и убежали наверх, а Эмма села на стул и посадила к себе на колено Макки. Жара у малышки не было, и она прикорнула у груди Эммы. Рут Таттл покачала головой.

– Не знаю, откуда она набралась этих идей.

– Возможно, когда-нибудь она станет художником.

– Трудно сказать. У нас в семье никогда не было художников, но, думаю, все возможно. Твоя ранза была вправду хороша, Эмма. Ты попала в самое яблочко.

Эмма не смогла скрыть удивления: