А.В. Сейчас есть большое количество тестов дорисовывания. Это не просто компилирование, но даётся начало, которое можно очень по-разному…

Участники:

Тхостов Александр Шамильевич – доктор психологических наук, профессор

Тищенко Павел Дмитриевич – доктор философских наук, профессор

А.Т. Человек проходит тест на обследование, чтобы избавиться от страха, а потом, если он не обнаруживает у себя заболевания, то ведь можно ещё раз проверить себя через год, через неделю или две. А если обнаруживает возможность заболевания, которого на данный момент нет, то появляется страх.

П.Т. То есть ты имеешь в виду, что совсем не обязательно у этого человека будет само заболевание.

А.Т. Абсолютно не обязательно. Откуда они могут знать, на каком основании? Нет ни одного теста, достаточно научно обоснованного, который бы со стопроцентной вероятностью мог это диагностировать.

А.Г. Вот вы привели сейчас хороший пример. Я вспоминаю свой опыт из американской практики. Я сам видел шоу, очень несвойственное для канала Эй-би-си, где речь шла как раз о страхах, и где ведущий делал блиц-опрос аудитории. Он спросил: «Вы согласились бы отапливать своё жильё бесцветной химической субстанцией, не имеющей запаха, крайне взрывоопасной, оказывающей резкое токсическое воздействие на организм человека и домашних животных?» Он имел в виду природный газ, которым отапливали к этому моменту 70 процентов аудитории свои жилища. Это технология продажи страха. Но тут можно же и дальше пойти: любая религия в какой-то мере это технология продажи страха.

А.Т. О нет, религия, я бы сказал, это одновременная продажа страха и средства от него в одном флаконе.

А.Г. Верно, как этот профилактический тест на заболевание.

А.Т. Нет, это мне кажется, всё-таки посложнее. Религия с самого начала была устроена и про это написана куча книжек таким образом, чтобы она защищала человека от самого базового страха, одного из самых фундаментальных, который есть у человека, страха смерти. Потому что смерть вообще непознаваема, непонятна, а любая религия – это всё-таки рецепт избежать этой смерти каким-то хитрым способом: либо через новую жизнь, либо через жизнь после смерти, либо через общение с будущим. И религия при этом даёт рецепт, что вот если будешь делать так, то тогда что-то получишь взамен или не получишь. Ну, во всяком случае, любой человек может выстроить собственное поведение таким образом, чтобы иметь хотя бы шанс спастись.

П.Т. И я бы добавил, что не только для этого. Функция религии даже для тех групп и для тех людей, которые не верят в Бога, очень важна. Они знают, что есть кто-то, кто не прав и кто их обманывает. Это очень важно. В Советском Союзе очень многие люди не любили эту власть. Они, так сказать, считали себя выше; они, я бы сказал, знали своё место в этом обществе; они были против. Когда этот режим рухнул, они оказались в вакууме, потому что здесь нужен ещё противник, которому можно, так сказать, многое отдать.

А.Т. Мало того, что нужен противник, нужен ещё инструмент, потому что есть противник, с которым я не могу никаким образом справиться. И что мне тогда делать? А здесь даётся инструмент. А вот ещё пример, уже более близкий к нам, нашему времени и псевдорелигиозный. Мишель Фуко пишет, что для современного человека забота о теле заняла место спасения души. Вот, например, почему люди ходят в фитнес-клубы? Это же тоже в конце концов из-за страха. Но не только смерти, но и старости, например. Это попытка обмануть старость.

А.Г. Страх потери товарного вида.

А.Т. Товарного вида, а также любви и т.д. В культуре, особенно в культуре последнего времени, вообще не существует старости. Если раньше уважали старого человека, он был самый лучший, то теперь, если старый, то значит нужно тебя удалять.

П.Т. Ну, это понятно.

А.Т. В нормальном обществе, в структурно правильно устроенном обществе есть дети, есть взрослые, есть несовершеннолетние, есть старики, есть мертвецы, есть больные, есть здоровые, и всё это нормально. В нашем обществе больных нужно брать в больницу: мы не хотим видеть, как люди умирают. Не должно быть стариков, потому что они нас раздражают, и детей-то не должно быть, на самом деле, если идеально общество устроено.

А.Г. Давайте попробуем вернуться к началу.

А.Т. К страху всё-таки.

А.Г. Что такое страх?

А.Т. Я думаю, что для начала мы, на самом деле, должны определиться, потому что под этим словом подразумевается несколько разных понятий, похожих, но не очень. Вообще-то говоря, страх – это одна из самых важных неспецифических функций, которые выработала природа для адаптации человека. Страх – это сигнал того, что что-то происходит не так, того, что существующее развитие событий может привести к непоправимому результату. Нужно организоваться, нужно сконцентрировать все силы. Это как бы такое базовое понятие для любой природы. Страх – неспецифическая активирующая функция.

П.Т. Но когда ты берёшь слово «страх», ты не учитываешь, что особенно в вашем, так сказать, углу науки, в психологии, психоанализе, есть два разных понятия: тревога и страх.

А.Т. Даже три понятия: тревога, страх и ужас.

П.Т. Ужас ещё ниже, чем тревога.

А.Т. Нет, там всё описывается так, хотя я конечно понимаю, что о таких классификациях можно спорить, но тем не менее это правильно. Под тревогой подразумевается ожидание того, что что-то может случиться, но что – неизвестно. Страх – это реакция на то, что известно, т.е. она имеет предметное содержание. К этому можно как-то отнестись. А ужас – это вообще что-то непознаваемое, непонятное, что нельзя ни каким образом представить.

А.Г. То, с чем, следовательно, и бороться бесполезно.

А.Т. Нет, хуже, на самом деле. Потому что, что такое страх? Если есть объект, который опасен, то в конце концов от него можно убежать, на него можно напасть или под одеяло забраться, у человека много есть технологий. Что такое тревога – это система активации организма. Она хуже чем страх, в смысле психологической деструктивности. А ужас – это вообще вещь жуткая, потому что это то, что непонятно и это самое страшное.

П.Т. Как говорят, он вышибает почву из-под ног и так далее.

А.Т. Вышибает почву из-под ног, да.

П.Т. Я вот хотел бы просто вернуться к нашему спору, который не так давно был по поводу того странного обстоятельства, которое сейчас наблюдается в культуре, что всё активнее и активнее, так сказать, продвигается в массовое сознание идея приемлемости эвтаназии. Что такое эвтаназия? Это как бы оказание помощи человеку, испытывающему боль, посредством его умерщвления. То есть оказывается, что в культуре вдруг возникает осознание того, что боль хуже, чем смерть. Казалось бы парадоксальная ситуация. Мы ещё тогда говорили, что если посмотреть на то, как развивается ситуация начиная с конца 19-го века и в начале 20-го века, то мы увидим мощное движение, которое выступает за запрещение пыток или истязания в школах, против боли. В то же время, только сейчас мы наблюдаем хоть какое-то развитие событий в Западной Европе, в пользу запрета смертной казни. То есть смертная казнь – это более приемлемая вещь, так сказать, в социальной практике, чем телесные наказания.

А.Т. Как же она может быть более приемлема?

П.Т. Почему нет, если общество считает возможным себя наказывать.

А.Т. Общество не всё понимает. Общество, на самом деле, в таких вещах мало что понимает, и не надо его даже спрашивать об этом. Я считаю, что тот факт, что запрет наказания или пытки возникает в культуре раньше, чем запрет смертной казни, говорит нам о том, что это происходит как раз потому, что смерть является тем, в отношении чего можно использовать слово «ужас». А пытка, наказание – это страх.