— Да! Хотим! — раздалось с разных сторон.

— Хорошо. — Монах выглядел так, будто предлагал нам нечто опасное, и оттого нежелательное, но он, похоже радовался, что мы сами напросились. — Можете считать, что сопротивление означает какую-то связь между человеком и вами. В вашем воображаемом прошлом.

Последние слова он произнес, словно вовсе не считал это прошлое воображаемым.

— Но это-то как раз и важно! — воскликнул Денис.

— Вопрос в том, готовы ли вы воспринимать не очень приятную информацию. Возможно, даже травматичную. Ведь были же причины, из-за чего вы все забыли.

Нельзя сказать, чтобы Монах выражался логично, но мне все равно стало не по себе.

По идее, если мы знаем что-то о человеке, значит, мы были с ним знакомы. Но, по словам Монаха, о связи с другим свидетельствовало только сопротивление. А если учесть, что все произошедшее с нами мы всего лишь выдумывали…

Я запуталась. Проще было считать, что мы — группа пораженных амнезией людей, когда-то выполнявших секретное задание. Впрочем, это не та история, за которую я бы отдала руку.

— В жизни любого из нас были какие-то травмы… — пожал плечами Денис.

— У меня — нет! — поспешно выкрикнула Эльза и тряхнула волосами.

— Ты просто еще не вспомнила, — по-волчьи зыркнул на нее Роман. Эльза неприязненно хмыкнула.

— Я не призываю вас к осторожности, — сказал Монах, — потому что вы — взрослые люди и сами можете выбирать меру погружения в себя и других. Но напоминаю, что в случае нервных срывов, истерик и особенно — попыток причинить физический вред окружающим, вы покинете Монастырь навсегда.

— Только физический вред? — усмехнулся рыжий парень.

— В контракте говорится только об этом.

— Значит, если я кого-нибудь доведу до нервного срыва… — он покосился на восточную девушку рядом с собой. Та выдержала его взгляд.

— Это пустой разговор. Думайте о собственной безопасности, — сухо сказал Монах.

— Задание всем понятно? Да, еще одно: если вы что-то увидите, не спешите бросаться рассказывать об этом объекту ваших фантазий. Разговоры — на тех же условиях: вам не должно быть стыдно за то, что говорите. Выдавайте лишь ту информацию, в которой внутренне стопроцентно уверены. Теперь — расходимся.

Уходя, я бросила взгляд в сторону солнца. Оно совсем скрылось, и только розово-лиловые полосы протянулись над крышами с западной стороны.

Сперва я хотела сосредоточиться на Романе, но что-то мне мешало, и я переключилась на Дениса. Я представила его внутри мертвого корабля, но не мальчиком, как рассказывал он, а взрослым, сегодняшним. Сверху, через квадратный люк у железной лестницы, падало немного света, но Денис уходил вглубь, в темноту.

Он был без фонаря и двигался наощупь. Он что-то искал. Небольшое и очень для него важное.

Я вернулась к Роману. Картинка, где он сидел на дереве и резал себе руку, вставала перед внутренним взором отчетливо. Роман насмешливо смотрел на меня, точно сам не давал увидеть что-то еще. Я попыталась вычислить, что могло связывать нас. Глухая стена. Тогда я задумалась, зачем по условиям эксперимента нужно, чтобы возникающие натянутые, сложные отношения имели в основе воображаемую историю. Кроме кармического принципа в голову ничего не лезло, но вряд ли ученые из современного университета верили в прошлые жизни. Скорее, они решили основательно покопаться в наших душах путем последовательного свождения подопытных с ума. Ведь если целый год так фантазировать в замкнутом пространстве, то та реальность, откуда мы пришли, станет для нас чужой… и неестественной.

Было бы очень кстати, злобно подумала я, тайно наблюдать за нами после возвращения: кто сумеет восстановиться, а кто не сумеет.

Утром нас собрал колокол. Рассчитывающие на зарядку, мы несколько удивились тому, что нас отвели в столовую. Она находилась в длинном одноэтажном здании, которое примыкало к другому — высокому, с малым количеством окон и увенчанному квадратной башней с крышей-пирамидой. Тарелки с едой мы обнаружили на широкой каменной стойке, поделившей помещение на две неравные части и протянувшейся от стены до стены, без прохода. Две двери за стойкой, похоже, вели в высокое здание.

С другой стороны было два десятка деревянных столов, легких и небольших, и по два-три деревянных стула при каждом. Сидя здесь, мы могли смотреть на улицу — на коридор метра в три шириной между стеной и столовой. Внизу у стены пробивалась трава. Виднелся лес.

На этот раз нас накормили сладкой рисовой кашей, хлебом, сыром и маслом — будто бы в доме отдыха или оздоровительном лагере. Ассоциацию нарушал только зеленый чай в белых чашках. Его из больших белых глиняных чайников мы наливали сами.

Масло я не взяла. Мы вполне могли рассесться по одиночке, но рыжий парень опять оказался рядом с юношеообразной девушкой, а Эльза уселась с Романом, который на меня покосился. Я медленно дошла до свободного столика у окна и села так, чтобы оно было справа. Теперь я видела всех. Денис наливал чай последним и, похоже, собирался ко мне подойти, но его опередили. Тот, самый старший, черноволосый, с узким лицом. В отличие от других, на нем не было ничего из монастырской одежды.

Черные рубашка и джинсы подчеркивали его худобу.

— Я присяду?

— Пожалуйста, — сказала я больше из вежливости, чем из желания завтракать вместе с ним. Денис, скользнув взглядом по залу, выбрал маленькую и плотную темноволосую девушку с ярко накрашенными глазами на бледном лице. Я заметила, что она напряглась, но возражать против Дениса не стала.

— Костя, — назвался мужчина.

Я посмотрела на него, держа на весу ложку с рисом.

— Мне обязательно представляться?

— Нет… Извини, я наверное тебе помешал.

— Ничего страшного, — я великодушно разрешила ему остаться и отправила рис в рот.

Было вкусно. Настроение поднялось.

— В любом случае, мы здесь будем пересекаться. Лучше не ссориться сразу, — это было довольно резко с моей стороны, но, по правде сказать, я веселилась. Кто бы знал, что в моей жизни заставляло меня так обращаться с мужчинами.

— Я к тебе подошел не потому, что ты мне понравилась.

В ответ на такую наглость я только вскинула брови. Не смутясь, он продолжил:

— Я просто хочу спросить, не могли ли мы видеться раньше?

В реальной жизни я точно его не встречала. Но в жизни, которую я сейчас переживала как настоящую… я сосредоточилась на его лице. Какой-то похоронный у него вид.

— Вряд ли мы особо дружили.

— Но и врагами мы не были тоже, — возразил он.

Я отпила горячего чаю. Сосредоточилась.

— Чувства — не единственный повод для встреч. Может, ты знаешь, как со мной познакомился, но просто не хочешь мне говорить?

— Не знаю, — он произнес это так, что я поверила. И добавил уныло: — Я думал, ты поможешь мне вспомнить.

— Разве это важное воспоминание?

— У меня вообще нет отчетливых воспоминаний. Это так трудно… Только отдельные образы. Какая-то серость… дождь.

Я всмотрелась в него. Серый каменный город, сумерки, ливень. Из-за того, что деревьев нет, невозможно понять, какое здесь время года. И я б не сказала, что этот пейзаж был мне чужим.

— Может мы вместе куда-нибудь шли? — с надеждой спросил он.

— Может быть.

— В гости?

— Вряд ли. Прости, но ты у меня вызываешь тоскливое ощущение.

— Сейчас или как воспоминание?

— Скорее, воспоминание. Хотя я не гарантирую, что просто не сочиняю.

— А где граница между сочинением и правдой?

Я не ответила. В этот момент меня как ударило. Совершенно безумная мысль вспыхнула в голове, — мысль, о которой я не решилась ему сейчас рассказать.

Наверное, я не сразу поверила в настоящесть произошедшего, но идея меня пробила.

Мы действительно шли под дождем через город, вечером, далеко. Мы шли к человеку, которого раньше не видели. Мы шли к умирающему. Нас ничто с ним не связывало, мы просто хотели посмотреть на него. В таком состоянии он, одинокий, вряд ли бы понял, что к нему пришли живые и незнакомые люди, — скорее, принял бы нас за посланцев смерти. А мы этим пользовались. Не знаю уж, как мы отперли дверь. И стояли потом с четверть часа возле постели, хозяин которой не мог нам ничего внятно сказать. Тускло светила старомодная лампа, дождь хлестал в окна.