И когда с прояснившейся наконец душой я совершенно случайно очутился на одной из весьма экзотических улиц нашего города и сильно накрашенная женщина сделала мне знак, я без всяких колебаний пошел за нею следом.

К завтраку я опоздал, но был с Аугустой так нежен, что она быстро смягчилась. Я только не мог заставить себя поцеловать дочь и несколько часов не ел. Таким грязным я себя чувствовал! Я не стал притворяться больным, как делал в тех случаях, когда мне нужно было скрыть какой-нибудь грех и смягчить угрызения совести. И у меня не было чувства, что мне будет легче, если я возьму на себя какое-нибудь обязательство, — и в первый раз я этого не сделал. Понадобилось много часов, прежде чем я вернулся к обычному ритму, увлекающему меня из мрачного настоящего в сияющее будущее.

Аугуста заметила во мне что-то необычное. Она засмеялась:

— С тобой не соскучишься! Ты каждый день другой.

О да! Та женщина с окраины действительно ни на кого не была похожа, а я носил ее в себе.

Остаток дня и вечер я провел с Аугустой. Она была перегружена делами, а я без дела слонялся следом за ней. Мне казалось, что меня, неподвижного и вялого, несет поток, поток чистой воды — добропорядочная жизнь моего дома.

И я отдался этому потоку, который меня нес, но не мог смыть приставшую ко мне грязь. Наоборот! Он только ее подчеркивал!

Естественно, что за долгую ночь, которая за этим последовала, я пришел к мысли о необходимости новых обязательств. Самым твердым было первое. Я достану оружие и покончу с собой, едва поймаю себя на том, что собираюсь направиться в тот квартал города. Это обязательство меня успокоило, и мне полегчало.

Лежа в постели, я ни разу не застонал, больше того — я изображал ровное дыхание спящего. Потом я вернулся к старинной идее смыть с себя грех, во всем признавшись жене: точно так, как это было в тот раз, когда я собирался изменить ей с Карлой. Но нынешнее признание было бы гораздо более трудным — и не из-за тяжести проступка, а из-за сложных обстоятельств, результатом которых он явился. Перед лицом судьи, какого я обрел бы в лице жены, я должен был бы представить смягчающие вину обстоятельства, а это стало бы возможным только в том случае, если бы я рассказал, как внезапно и как жестоко была прервана моя связь с Карлой.

Но тогда мне пришлось бы признаться и в этой, уже устаревшей измене. Она была невиннее последней, но для жены, вероятно, куда обиднее.

Постепенно себя исследуя, я приходил ко все более и более благоразумным обязательствам. Я подумал, что сумею избежать повторения последней ошибки, если поспешу завести новую связь, подобную той, которую я потерял и которая была мне, по-видимому, совершенно необходима. Но, с другой стороны, новая женщина меня тоже пугала. Тысячи опасностей подстерегали на этом пути меня и мою маленькую семью. Во всем мире я не найду больше другой Карлы, и самыми горькими слезами я оплакал ее, такую нежную и добрую, что она пыталась даже полюбить любимую мною женщину, и если из этого ничего не вышло, то только потому, что я подсунул ей другую, да еще ту, которую совсем не любил!

Это сам Гуидо пожелал, чтобы я работал с ним в основанной им торговой фирме, Я, хотя и очень хотел принять в ней участие, никогда ему об этом не говорил. Само собой разумеется, что при моем полном безделье предложение работать вместе с приятелем было весьма соблазнительным. И дело не только в этом В ту пору я еще не потерял надежды сделаться в один прекрасный день выдающимся коммерсантом, и мне казалось, что я достигну большего, если буду учить этому делу Гуидо, чем если буду сам учиться у Оливи. На свете есть множество людей, которые в состоянии что-либо воспринять, только слушая себя самих, — во всяком случае, у других они ничему научиться не могут.

Были у меня и другие причины желать объединиться с Гуидо. Мне хотелось быть ему полезным. Прежде всего я хорошо к нему относился, и как бы ни старался он выглядеть человеком сильным и самоуверенным, мне он всегда казался беззащитным и нуждающимся в поддержке, которую я от всего сердца готов был ему предложить. Кроме того, совершенно искренно, а отнюдь не только для отвода глаз Аугусты, я считал, что чем крепче я подружусь с Гуидо, тем более очевидным станет мое безразличие к Аде.

Так что одного слова Гуидо оказалось достаточным, чтобы я поступил в полное его распоряжение, и это слово не было произнесено раньше только потому, что он, видя мое равнодушие к торговым делам моей собственной фирмы, никак не мог предположить, что я настолько склонен к занятиям коммерцией.

В один прекрасный день он сказал:

— Я окончил Высшее коммерческое училище, но, признаюсь, не уверен, сумею ли я отладить все детали, гарантирующие нормальное функционирование торговой фирмы. Хорошо еще, что коммерсант сам может ничего не знать: понадобится составить баланс — он зовет бухгалтера, захочет выяснить юридическую сторону дела — приглашает юриста, а счета у него ведет счетовод. Но как-то жалко с самого начала доверять свои счета постороннему!

Это был первый ясный намек на его намерение пригласить меня к себе. В сущности, вся моя счетоводческая практика сводилась к тем нескольким месяцам, в течение которых я вел гроссбух для Оливи, но зато не было никаких сомнений в том, что я единственный не посторонний Гуидо счетовод.

Впервые он заговорил открыто о возможности нашего союза тогда, когда отправился покупать для конторы мебель. Для комнаты дирекции он заказал два письменных стола. Я, покраснев, спросил:

— А почему два?

Он сказал:

— Второй для тебя.

Я ощутил такую признательность, что чуть не бросился к нему на шею.

Когда мы вышли из магазина, Гуидо, немного смущаясь, объяснил, что покуда не может предложить мне места в своей фирме. Он предоставлял в мое распоряжение этот стол только для того, чтобы побудить меня захаживать к нему всякий раз, когда мне этого захочется. Он не хотел ни к чему меня принуждать, да и сам оставался свободным. Если же дела у него пойдут хорошо, он предоставит мне место в управлении фирмой.

Когда Гуидо заговорил о делах, его красивое смуглое лицо сделалось серьезным. Казалось, он уже обдумывает операции, которыми ему предстоит заняться. Он смотрел поверх моей головы вдаль, и я настолько уверовал в серьезность его раздумий, что даже обернулся, желая увидеть то, что видел там он, то есть сделки, которые должны были принести ему богатство. Гуидо не пожелал пойти ни по тому пути, по которому с таким успехом шел наш тесть, ни по более скромному и надежному, избранному Оливи. И тесть и Оливи были для него коммерсантами, действующими по старинке. Он выбрал совершенно иной путь и так охотно объединялся со мной именно потому, что я не был еще испорчен стариками.

Все это показалось мне справедливым. Мой первый коммерческий успех сам плыл мне в руки, и я еще раз покраснел от удовольствия. Вот так, в благодарность за проявленное им ко мне уважение, я и стал работать с ним и на него, и работал с большим или меньшим напряжением в течение двух лет, не имея за это никакой другой награды, кроме почетного места в дирекции. Это был, пожалуй, самый длинный в моей жизни период, когда я занимался одной и той же работой. Но похвастаться мне тут особенно нечем, потому что моя работа не принесла ничего ни мне, ни Гуидо, а известно, что о торговле судят по результатам.

В то, что передо мной открылась дорога большой коммерции, я верил в течение трех месяцев — времени, которое понадобилось для основания фирмы. Я узнал, что мне предстоит ведать не только корреспонденцией и счетоводством, но и вообще осуществлять надзор за делами. При этом Гуидо имел на меня такое огромное влияние, что я вполне мог разориться, и этого не случилось только потому, что я, видно, родился в сорочке. Достаточно было одного его знака, чтобы я поспешил к нему на помощь. Это продолжает поражать меня даже сейчас, когда я пишу эти строки, хотя у меня было достаточно времени, чтобы обдумать эту проблему, так как добрая часть моей жизни уже осталась позади.