— Да, — сказала она, с трудом выговорив это короткое слово.

— Прощай! — сказал я. — Раз ты этого хочешь, прощай навсегда!

Я медленно спустился по лестнице, насвистывая шубертовский «Привет». Не знаю, может быть, мне почудилось, но мне вдруг послышалось, что меня окликнули:

— Дзено!

Однако в эту минуту Карла могла позвать меня даже тем странным именем Дарио, которое она считала ласкательным, — я все равно бы не остановился. Мне страстно хотелось уйти и снова невинным и чистым вернуться к Аугусте. Пес, которого пинками отогнали от самки, тоже бежит прочь невинным и чистым.

Но когда на следующий день я снова дошел до состояния, в котором накануне отправился в городской сад, я решил, что вел себя как трус: ведь меня позвали — пусть не тем именем, которое было принято у нас в любовных разговорах, но позвали, а я не откликнулся! То был первый день мучений, за которым последовало множество других, наполненных самым горьким отчаянием. Не будучи в силах понять, почему я тогда ушел, не ответив, я винил себя в том, что испугался жениха Карлы и возможного скандала. Сейчас я вновь был согласен на любой компромисс, вплоть до предложенной мною Карле длинной прогулки через весь город. Но я упустил удобный момент и прекрасно знал, что есть женщины, с которыми поймать его можно только один раз. Надо было не зевать!

Я решил написать Карле. Я не мог больше ждать ни единого дня, не сделав попытки к ней приблизиться. Я писал и переписывал свое письмо, стараясь вложить в несколько строчек всю изобретательность, на какую только был способен. Я переписал его несколько раз также и потому, что меня успокаивал сам процесс сочинения: он меня отвлекал, а я в этом очень нуждался. Я просил у Карлы прощения за то, что позволил себе такой взрыв злобы, объяснив, что для того, чтобы моя великая страсть успокоилась, нужно время. К этому я добавил: «Каждый новый день приносит мне крупицу спокойствия», и написал эту фразу несколько раз, скрежеща при этом зубами. Потом я написал, что не могу простить себе тех слов, которые я ей сказал, и мне необходимо попросить у нее прощения. К сожалению, я не мог предложить ей то, что предложил ей Лали и чего она была так достойна.

Я воображал, что это письмо произведет на них огромное впечатление. Так как Лали было все известно, Карла ему, конечно, его покажет, и Лали будет даже выгодно обрести такого друга, как я. Я даже мечтал о прекрасной жизни втроем, ибо любовь моя приобрела в то время такой характер, что я счел бы себя осчастливленным, если бы мне позволили просто ухаживать за Карлой.

На третий день я получил от нее коротенькую записочку. Меня не называли в ней ни Дзено, ни Дарио. В ней говорилось только следующее: «Спасибо! Будьте же и вы счастливы с вашей супругой, столь достойной всяческого счастья». Разумеется, она имела в виду Аду.

Упущенный удобный момент никак не мог обрести продолжения; продолжить с женщиной начатое можно только одним путем — если ее удержать, схватив за косы. Испытываемое мною желание породило в конце концов желчную злобу. Но не против Аугусты! Мои мысли были настолько полны Карлой, что я чувствовал угрызения совести и, бывая в обществе Аугусты, выдавливал из себя идиотскую стереотипную улыбку, — она все принимала за чистую монету.

Однако нужно было что-то предпринять. Не мог же я каждый день терзаться ожиданием! Писать ей я больше не хотел. Исписанная бумага слишком мало значит для женщины. Следовало придумать что-нибудь получше.

Сам толком не представляя, чего я хочу, я со всех ног бросился в городской сад. Затем — значительно медленнее — к дому Карлы. Очутившись на заветной площадке, я постучал в дверь, ведущую на кухню. По возможности я буду стараться избежать встречи с Лали, но если мы и столкнемся — ничего страшного. Это вызовет в течении событий перелом, который был мне настоятельно необходим.

Старая дама, как всегда, сидела у очага, в котором пылали два больших языка пламени. Она сначала удивилась при виде меня, а потом рассмеялась так, как смеются только добрые и бесхитростные люди, к числу которых она, несомненно, и принадлежала. Она сказала:

— Как я рада вас видеть! Видно, вы так привыкли ежедневно нас навещать, что обойтись без нас совсем вам теперь трудно!

Заставить ее разговориться оказалось проще простого. Она поведала мне, что Карла и Витторио влюблены не на шутку. Сегодня он с матерью придет к ним обедать. Потом, смеясь, добавила: — Скоро он заставит Карлу сопровождать его на уроки. Они и минуты не могут прожить друг без друга.

И она улыбалась их счастью материнской улыбкой. Она сказала, что через несколько недель они обвенчаются.

Я почувствовал противный вкус во рту и уже направился было к двери, чтобы уйти. Но потом решил остаться, подумав, что болтовня старушки может подсказать мне какую-нибудь мысль или заронить надежду. Последней ошибкой, которую я допустил в своих отношениях с Карлой, было именно то, что я ушел до того, как испробовал все предоставившиеся мне возможности.

На какую-то минуту мне показалось, что меня осенила прекрасная мысль. Я спросил у старушки, уж не собирается ли она до самой смерти прожить в служанках у собственной дочери. И добавил, что, насколько мне известно, Карла с нею не очень-то хорошо обращается.

Она продолжала хлопотать подле очага, но при этом внимательно меня слушала. В ней было простодушие, которого я, конечно же, не заслуживал. Она пожаловалась мне на Карлу, выходившую из себя по пустякам. И добавила в свое оправдание:

— Это правда, что я старею и память у меня с каждым днем все хуже. Но я же в этом не виновата!

Однако она надеялась, что как раз теперь все наладится. Теперь, когда Карла так счастлива, она станет менее раздражительной. И потом, Витторио с самого начала относился к ней с большим уважением. В заключение, продолжая лепить что-то из смеси теста с фруктами, она добавила:

— Это мой долг — быть при дочери. А как же иначе!

Я нетерпеливо принялся ее уговаривать. Я сказал, что она прекраснейшим образом могла избавиться от этого рабства. На то есть я! Я буду продолжать выплачивать ей месячное содержание, которое до сих пор выплачивал Карле. Мне во что бы то ни стало хотелось кого-нибудь содержать! Я хотел оставить себе хотя бы старушку, которая казалась мне частью дочери.

Старушка выразила мне свою признательность. Она была в восхищении от моей доброты, но ей было просто смешно при мысли, что ей могли предложить оставить дочь! Об этом нечего было и думать.

Вот его и произнесли, это решительное слово, и я наткнулся на него, набив па лбу шишку. Я вновь возвращался к своему великому одиночеству, в котором не было Карлы и нельзя было различить ни одного пути, ведущего к ней. Помню, что, уходя, я сделал последнее усилие, чтобы создать себе иллюзию того, что этот путь хотя бы намечен. Я сказал старушке, что, может быть, со временем она передумает. Тогда я прошу ее вспомнить обо мне.

Выходя из этого дома, я чувствовал такое негодование и досаду, словно со мной грубо обошлись в тот момент, когда я хотел сделать доброе дело. Эта старуха буквально оскорбила меня своим смехом. Ее смех продолжал звучать у меня в ушах и относился отнюдь не только к последнему моему предложению.

Возвращаться к Аугусте в таком состоянии мне не хотелось. Я предвидел, что меня ждет. Если я пойду сейчас к ней, дело кончится тем, что я буду с ней груб, а она покарает меня этой своей бледностью, которая причиняет мне такую боль. Я предпочел пройтись по улицам и шел тем ритмичным шагом, который должен был бы установить хоть какой-то порядок у меня в душе. И порядок в самом деле установился. Я перестал жаловаться на свою судьбу и увидел вдруг себя самого так ясно, словно яркий свет спроецировал мой портрет на тротуаре, который я рассматривал на ходу. Мне была нужна не Карла, мне были нужны ее объятия, причем предпочтительно те, которые были бы «в последний раз». Это же просто смешно! Я прикусил губу, чтобы внести хоть немного страдания, то есть хоть немного серьезности, в свой комический образ. Я знал о себе все, и было совершенно непростительно, что я так страдаю оттого, что мне предложили наконец единственный способ отлучения от груди. Карлы больше не было; совершилось то, о чем я так долго мечтал.