— Так ты подслушивал разговоры, — изумился я. — Ползал по этим стокам, разнюхивая людские тайны!

— Ах, о чем только люди не говорят, считая, что их никто не слышит в ложах ипподрома! К радости как богатых, так и не очень богатых горожан, я обнародовал множество скандальных историй, сконфузив немало высокопоставленных сановников и чиновников, и время от времени высмеивал в сатирических стишках быстро сменяющихся императоров. Привычка сия, безусловно, греховная и чертовски пагубная. Даже начав проповедовать, я еще ползал там, чтобы разжиться самыми пикантными сведениями, ибо проповедник может использовать их так же, как шут. Но потом я услышал нечто на редкость важное и отправился к Тиберию посоветоваться. Наверное, он передал мои сведения остальным, и последующие действия привели их к смерти.

Он взглянул на меня, оживление искусного рассказчика постепенно сменилось ужасом, вызванным содержанием его рассказа. И сам он вдруг как-то постарел, сник и телом и духом.

— Продолжай, — сказал я.

Цинцифицес решительно покачал головой.

— Не могу. Я рассказал им, и теперь они мертвы. Из-за меня. Если я удовлетворю твою любознательность, то же самое произойдет с тобой. Подумай хорошенько, ведь из-за этого могут убить и тебя, и твоего юного друга.

— Я прибыл сюда, чтобы все выяснить, — сказал я. — И беру на себя ответственность за собственную смерть, если это тебя успокоит. Я буду лучше вооружен с таким знанием.

Он неохотно кивнул, потом уселся на кровать, скрестив ноги, и продолжил рассказ:

— Однажды до меня донеслись неизвестные голоса. Два голоса, оба мужские. «Он уехал. Теперь можно спокойно поговорить», — произнес первый голос. Я мгновенно насторожился и занял более удобную позицию. «Главное, не упустить нужное время, — продолжал он. — Ты должен быть готов в любой момент». Второй мужской голос ответил: «Отлично. Только обеспечь мне возможность беспрепятственного входа и выхода». А первый ему: «Это моя забота. Зря, что ли, я там сижу. У тебя будет пароль, чтобы миновать стражников. Сделав дело, ты еще до первых петухов спокойно покинешь город».

Цинцифицес замолчал, потирая лоб.

— А потом второй мужчина рассмеялся, — добавил он. — Тихим злобным смехом. «Это будет интересно, — сказал он. — Мне еще не приходилось убивать императоров».

В комнате не раздавалось ни звука, лишь потрескивали горящие факелы да из-за бетонной стены доносились приглушенные удары молота по наковальне. Цинцифицес сидел на кровати, подтянув ноги к груди и закрыв глаза.

— Но император еще жив, — наконец нарушил молчание Клавдий.

— Наверное, подходящее время пока не наступило, — откликнулся Цинцифицес.

— А они не упомянули, чего ждут? — спросил я.

— Больше они ни о чем не говорили, — сказал он. — Я не узнал эти голоса. Первый собеседник говорил по-гречески без акцента. Второй, по-моему, мог быть родом откуда-то с севера, но он говорил слишком мало, и мне не удалось точнее определить его происхождение. С тех пор я больше их не слышал. Я рассказал все Тиберию, рассудив, что это дело больше касается его, чем меня. Я не особо озабочен тем, кто правит этой вырождающейся империей. Тиберий, естественно, разволновался. Он поблагодарил меня и сказал, что передаст эти сведения остальным. Я напомнил ему, что не хочу ввязываться в это дело, и он обещал оставить меня в покое. Недели через две мне вдруг пришло в голову, что я давненько не встречал ни его, ни Деметрия. Я зашел в конюшни поболтать с Самуилом и в ходе разговора выяснил, что на ипподроме они тоже не появлялись уже неделю. Я прошелся по обычным местам их выступлений, но они точно сквозь землю провалились. Хозяйка гостиницы, где жил Деметрий, усердно распродавала его пожитки. Все это не на шутку встревожило меня, и я решил изменить облик, сбрив все, что поддавалось бритью. Кстати, теперь я постоянно мерзну. Потом я дотащился до Влахернского дворца, но не обнаружил никаких следов Талии, Нико или Пико. Такие вот дела. И вдруг заявился ваш трубадур — очевидно, расползлись кое-какие слухи, — но мгновенно удрал, точно черти за ним гнались, что было вполне разумно. Однако потом он по глупости вернулся, и с тех пор никто больше не видел трубадура.

— Но почему вы не предупредили самого императора? — спросил Клавдий.

Цинцифицес пренебрежительно глянул на него.

— Ученик, верно, Тео? — бросил он, и я заметил, как Виола резко вскинула голову, уязвленная его высказыванием. — Потому что император хорошо защищен от подобных мне сплетников. Внешний слой его защиты — дворцовые стены и гвардейцы, средний слой — льстецы и куртизанки, а внутренний — его собственная тупость, и эта защита покрепче любого шлема.

— А среди приближенных императора у тебя случайно нет доверенного человека? — спросил я.

— Тео… извини, Фесте, — поспешно поправился он, когда я поднял палец в знак предупреждения. — Я не уверен, что ты понял, какие дела здесь творятся. Как ты полагаешь, где я подслушал тот разговор?

— Ты уже говорил. Под трибунами.

— Под особенной трибуной, Фесте! Я находился прямо под Кафизмой, императорской ложей. Только обладатели самых высоких привилегий — а также богатства, положения и власти — сидят так близко к императору. Охраняемые императорской гвардией, эти сибариты возлежат там на шелковых подушках, слуги подносят им вина и яства, а они наблюдают за скачками, развлекаясь в свое удовольствие. Заговор против императора зародился в его ближнем круге, что, впрочем, вполне обычное дело. И если бы я притащился туда и стал разоряться про убийство, то они посмотрели бы на меня, засмеялись и сказали: «Неужели это старый шут Цинцифицес? А мы думали, он давно умер. Какой он забавный!» А после представления один из них действительно организовал бы мое тихое упокоение.

— То есть ты оказался тем мальчиком, который кричал: «Волк! Волк!», — сказал я.

— Вот именно, — захихикал он. — И именно тогда, когда мне нужно было, чтобы они отнеслись ко мне всерьез.

— Ходили ли какие-нибудь слухи о столь внезапном исчезновении сразу всех шутов? — спросил Клавдий.

— Меньше, чем можно было ожидать, — ответил Цинцифицес. — Император, очевидно, посетовал денек-другой о пропаже придворных карликов, но вскоре нашел утешение в добром старом вине и очаровательной юной флейтистке из Александрии. Императрица редко посещает половину супруга, поэтому никто, в общем-то, не осознал, что тогда же исчезла и Талия. А двое других шутов развлекали народ в этой части города. Вероятно, я был единственным человеком, заметившим их отсутствие.

— Интересно, какое же событие должно произойти перед убийством императора? — задумчиво произнес я.

— Я тоже озадачивался этим вопросом, — сказал старик. — Возможностей для нападения было уже предостаточно, особенно если учесть, что убийце известны пароли императорской стражи. Ведь император участвует в охотничьих вылазках, званых пирах, в должное время появляется в храме Святой Софии и регулярно раздает милостыню. Черт возьми, даже я, наверное, смог бы убить его при желании.

— Мне нужно попасть во Влахернский дворец. Как шуты пробираются туда?

— Я бы начал с выступлений на ипподроме, — сказал он. — Ты уже побывал там?

— Попробую выступить на скачках через три дня. После того как внесу входную плату.

— Сколько нынче запрашивает Самуил? — полюбопытствовал Цинцифицес.

— Золотую монету и десятую часть сборов.

— Неужели? Давненько у них не менялись расценки. Я играл по таким же.

— Это вполне объяснимо.

Он набросил одеяло на свое хилое тело.

— Я устал, — заявил он. — Вы найдете сами дорогу назад?

— Думаю, да, — сказал я. — Одолжишь нам свечу?

Цинцифицес махнул рукой на стоявший на столе огарок. Я зажег его, и мы осторожно спустились в туннель по импровизированной лестнице.