– Чего вы им мешаете, пусть доигрывают, а я посмотрю.

С большим трудом Глеб выиграл.

– Слушай, – подошел к нему майор из свиты сына вождя, – Василий Иосифович хочет с тобой сыграть.

– Извините, – развел руками Глеб, – я очень устал.

– Ничего, – попер на него майор, – сгоняешь пару партий, но проиграешь, иначе – пеняй на себя.

– Не буду! – Характер у Глеба был железный, а пять медалей «За отвагу» трусам не давали.

Из кресла поднялся Василий, подошел и сказал, улыбаясь:

– Давай сгоняем партию в «американку», друг.

Глебу ничего не оставалось, как согласиться.

– Почем играем? – спросил Василий.

– Назначайте.

– По полкуска.

– Состоялось. – Глеб усмехнулся: по такой мелочевке он никогда не играл.

Пока маркер расставлял шары, к Глебу подошел полный полковник.

– Ты должен проиграть, – скомандовал он.

– Солдатам приказывай.

Разбивал Василий. Следующий удар был Глеба.

Он с «одного кия», как говорят бильярдисты, закончил партию.

– Все, – сказал Глеб и поставил кий на место.

Все молчали. Василий Сталин побагровел и, насупившись, глядел на Глеба.

– Позвольте получить.

– Ты что, ты что!.. – поперли на Глеба офицеры свиты.

Он надел пиджак с прикрепленной орденской колодкой, где, кроме пяти медалей, расположились ленточки четырех орденов, усмехнулся и пошел к двери. Выходя, оглянулся и бросил небрежно:

– Не по-игроцки.

В вестибюле его догнал майор из свиты.

– Ты фронтовик, парень боевой, соскочил бы ты из Москвы, наш хозяин злопамятный, он тебе этого не простит.

Глеб так и сделал. И пока не осядет пена, уехал в Сочи.

А ресторан на втором этаже гостиницы «Москва» мы не любили и называли его вокзалом. Все ждали, когда наступит 5 мая и откроют кафе «Птичий полет» на тринадцатом этаже и ресторан на седьмом. Это было отличное место. Прекрасный летний ресторан с замечательной кухней и великолепным джазом, которым руководил саксофонист Гриша Кац.

Однажды мы пришли на седьмой этаж потанцевать и попить шампанского. Нас устроили за удобный столик, мы сделали заказ по нашим скромным средствам и пошли танцевать.

За соседним большим столом веселая компания отмечала день рождения некой молодой дамы. Где-то около часа ночи к столу подошел запоздавший гость и преподнес виновнице торжества букет и огромный торт. Вручил и сразу же ушел.

В нашей компании сидел знаменитый московский человек Боря Месхи по кличке «Бондо». Он не пропускал ни одной хорошенькой женщины, поэтому уже давно поглядывал на новорожденную и, наконец, начал атаку. Он подошел к ее столу и, как положено по московскому ресторанному этикету, попросил у сидящего рядом мужчины разрешения потанцевать с дамой. Но человек этот был основательно пьян и забыл о ресторанном этикете. Он послал Бондо к известной матери. И сделал это, не подумав, так как Боря был один из знаменитых московских драчунов.

Он незамедлительно въехал в ухо хаму. И началось!.. Естественно, мы вмешались, в драку полезли мужчины с других столов…

Раздалась трель милицейского свистка. Гриша схватил меня, Бондо и наших девочек и затолкал в кухонный лифт. Мы вместе с грязной посудой скрылись от доблестной столичной милиции.

А продолжение этой истории я узнал через шесть лет в МУРе.

Всех задержанных доставили в 50-е отделение милиции на Пушкинской улице – «полтинник». Далее все было по науке: предъявить документы, вынуть все из карманов.

У задержанной дамы отобрали сумочку и торт, который она судорожно прижимала к груди.

– Не беспокойтесь, – сказал дежурный, – мы его аккуратно поставим, а когда разберемся, вернем вам.

Торт отнесли в комнату угрозыска и аккуратно поставили на сейф.

Пока в дежурной части шел разбор полета, в кабинет угрозыска зашел задержавшийся на работе начальник отделения подполковник Бугримов.

– Что за красуля в аквариуме причитает о каком-то торте?

– Да вот он, Иван Федорович, на сейфе стоит.

Бугримов взял торт, поставил его на стол, снял с коробки крышку, пригляделся.

– А ну посмотри, – сказал он оперу.

– Торт как торт.

– Да нет.

Бугримов вынул из стакана, стоявшего на окне, ложку.

– Товарищ подполковник, эта баба хипеж подымет.

– Ничего, мы ей новый купим. – Бугримов засунул ложку в крем и вытащил из глубины торта не цукаты, не миндаль, а усыпанный бриллиантами браслет.

– Звони в МУР, – скомандовал он.

Через полчаса приехал дежурный по МУРу старший опер Сергей Дерковский. В торте нашли не только браслет, но и камни, броши. Через час в отделение доставили заспанного кондитера с необходимыми инструментами. Ценности уложили обратно, а кондитер умело замаскировал их кремом и цукатами.

Все вещи были в розыске, с двух краж и одного квартирного грабежа.

Даме вернули торт. Она вышла из отделения и подняла руку.

Немедленно рядом остановилось такси, дама села в машину и скомандовала:

– На Сретенку в Последний переулок.

Она вышла у дома № 6, поднялась на второй этаж.

Оперы уже знали, что она пришла к известному скупщику ювелирки Андрею Чубукину по кличке «Сапфир». Пробыла у него дома минут сорок. Вышла – и опять ей «повезло» с такси.

А сыщики поднялись к Сапфиру. Тот понял все и отпираться не стал, знал: если Дерковский обещает, что за чистосердечное дадут по низшему пределу, то так и будет. Он выдал вещи, сказал, что заплатил даме деньги и что она договорилась с кем-то по телефону передать их в три часа в саду «Аквариум».

Дама сидела на скамейке рядом с летним кинотеатром и ела эскимо в шоколаде. Ровно в три к ней подошли двое. Дерковский сразу узнал их: московские уркаганы Валька Калмык и Борька Писарь.

Они сели на лавочку. Дерковский подошел и сказал тихо:

– Давайте без беготни, все перекрыто. Поедем на Петровку добром.

С высоты седьмого этажа я гляжу на успокоившийся город. За домами угадываю переплетение переулков, и мне кажется, что в одном из них я обязательно поймаю свою птицу-удачу… …Уже нет седьмого этажа. И гостиница покрыта грязными тряпками, и будет ли она – нам неведомо.

А моя птица-удача все летает в узких переулках Москвы.

…А на Чистых прудах лебедь белый плывет, Отвлекая вагоновожатых…

А ведь все это было. Белые лебеди на черной ночной воде, в которой ломался свет фонарей, поздние трамваи со светящимися окнами, зеленая дощатая терраса кафе над заснувшим прудом. Над ней висела гирлянда из разноцветных лампочек, которую гасили перед самым закрытием питейного заведения.

Наша редакция помещалась в большом доме, выходившем фасадом на Чистопрудный бульвар. Я тогда только начинал заниматься журналистикой и поэтому любая работа в газете казалась чрезвычайно важной. Особенно мне нравилось дежурить, то есть, как говорили тогда, быть «свежей головой».

Очередной номер подписывали поздно. Редакция пустела, мне приносили из типографии оттиски полос, пахнущие свинцом и краской. Я внимательно читал их, стараясь не пропустить накладок или, упаси бог, политических ошибок. Потом относил очередную полосу дежурному редактору и шел в ночной буфет пить кофе.

За окном комнаты лежал в темноте город, а я страшно гордился тем, что первый заглянул в завтрашний день.

Когда полосы были прочитаны, правка внесена, дежурный редактор говорил:

– Все, ты свободен.

Нам разрешалось вызывать редакционную машину, но я практически никогда не делал этого.

Хлопала за спиной тяжелая дверь подъезда. Оставались позади кованые ворота, трамвайные пути, отливающие под фонарем селедочным блеском, – и вот я на бульваре.