Первая электричка уходила в пять с минутами, и на ней мы с Мариной добрались до Москвы.

Проснулись мы днем, в начале четвертого – и начали приводить себя в порядок. Нам предстоял визит к подруге Марины – Жанне.

Ровно в пять мы были в гостеприимном доме. Обедали, пили с ее отцом, он – водку, я – сухое, завтра тренировки, слушали Глена Миллера…

Зазвонил телефон. Отец Жанны взял трубку, и лицо его изменилось, глаза стали колючими.

– Сейчас он придет, – сказал он, кладя трубку.

– Господи! – всплеснула руками мама.

А красивое лицо Жанны стало злым и неприятным.

Через некоторое время в прихожей раздался звонок, зазвучал почтительно гостеприимный голос хозяина.

И в комнату вошел серый человек. У него было серое лицо, галстук, костюм. Он вручил Жанне огромный букет белых роз и громадную коробку шоколадного набора, на крышке которого был золотом выдавлен Кремль.

– Здравствуйте! – Он оценивающе поглядел на меня и протянул руку. Рукопожатие было вялым и слабым.

Короче, через десять минут мы с Мариной поняли, кто на этом празднике жизни лишний, и начали откланиваться.

В прихожей мать Жанны, прощаясь с нами, все приговаривала:

– Господи… Господи… Какое несчастье…

– Кто это? – спросил я.

– Поскребышев, – чуть не зарыдала мама, – увидел Жанночку в санатории этим летом и начал ухаживать.

– Да пошлите вы его, – посоветовал я.

– А ты знаешь, кто он?

– Серый человек.

– Глупый, он – секретарь самого Сталина.

Значительно позже я узнаю о нем достаточно много. О том, что он был тенью Сталина, перед ним заискивали министры и секретари ЦК, но я почему-то по сей день помню его вялую слабенькую руку.

Мы выскочили на лестницу. Там стояли двое в одинаковых шапках из черного каракуля и тяжелых пальто. Они посмотрели на нас и отвернулись.

Мы поехали в «Коктейль-холл», там было полно знакомых, веселившихся от души. За наш столик присел на несколько минут самый модный человек в Москве, замечательный мужик, знаменитый драматург Петр Львович Тур. Он был значительно старше меня, но у нас сложились очень добрые отношения.

Я поведал ему о том, кого я встретил полтора часа назад.

– Знаете, дружище, у вас, как я знаю, своих неприятностей хватает, поэтому больше о встрече с Поскребышевым никому не рассказывайте. Очень вам советую.

Потом я проводил Марину. Жила она в переулке рядом с Патриаршими прудами. Я возвращался домой по пустым улицам, ветер раскачивал фонари, и свет от них плясал в витринах магазинчиков. Тогда в городе было много булочных, молочных магазинов, гастрономов. В любом переулке можно было купить все необходимое.

В каждой витрине стоял портрет любимого вождя в форме генералиссимуса, декорированный елочными ветками. Свет фонарей плясал в стеклах, и казалось, что Сталин улыбается хитровато и добро.

Я в ту самую ночь еще не знал, что наступил последний год правления Великого Вождя. Два месяца 53-го я не считаю.

И через четырнадцать месяцев моя жизнь круто переменится. Но я не знал этого и пока еще свято верил человеку на портрете.

Новый, 1952 год начался странно. Уже в январе по городу пополз странный слушок о неизбежности новой войны. О политике в те годы старались не говорить, опасались, что собеседник стукнет, куда следует, и ночью в квартиру придут незваные гости с ордером на обыск и арест.

Эту новость обсуждали все. Война закончилась всего семь лет назад, но почему-то многие забыли начисто цену нашей Победы. Я не имею в виду цифры потерь и огромные жертвы среди мирного населения. Об этом тогда не знали. Но почему-то люди забыли о нужде и лишениях военного быта.

Большинство говорило, что Иосиф Сталин – великий полководец, а наша армия сильна, как никогда, и стоит она в Европе, поэтому за два перехода мы дойдем до Лондона, а атомные бомбы у нас также имеются.

Через полтора года я начал свою армейскую эпопею и могу со всей уверенностью сказать, что армия наша действительно была необычайно боеспособной. Но тогда я этого еще не знал, а к разговорам о грядущей войне относился совершенно спокойно. Война так война.

Много позже, став журналистом и работая с документами того периода, я точно понял, что слухи о войне были инспирированы МГБ, через свою агентуру они проводили некий социологический опрос.

Недаром на XIX съезде партии два доблестных маршала Булганин и Берия говорили о неизбежности третьей мировой войны. Мне думается, что если бы мудрого вождя не хватил удар в марте, он мог бы развязать мировую бойню.

Но меня тогда, как, впрочем, и сейчас, не интересовала текущая политика. Да и что я мог о ней знать, читая газету «Советский спорт» и выписывая два журнала – «Огонек» и «Новый мир».

Меня, как и многих ребят из нашей компании, интересовала веселая и странная московская жизнь.

В Столешниковом переулке было изумительное кафе «Красный мак». Великолепная кухня, изысканный интерьер делали его местом весьма престижным и посещаемым определенной публикой.

Днем в кафе собирались люди, имеющие отношение к ювелирке. Мастера-художники, способные сделать любые украшения, ничем не хуже своих знаменитых коллег из фирмы «Фаберже», «черные» ювелиры, работающие с камнями и золотом с криминальной биографией, и тайные торгаши драгоценностями.

В двух шагах находилась знаменитая скупка ювелирки, и хотя она была на Петровке, ее все равно именовали скупкой в Столешниковом.

Вокруг нее толкалась куча перекупщиков. Самыми знаменитыми были два брата по кличке «Морда» и «Морденок» и здоровенный фиксатый мужик, имени которого никто не знал, и все его звали Булюль. Этот контингент никогда не посещал «Красный мак», их точкой встреч был ресторан «Урал» в самом конце Столешникова.

Единственный вольный охотник за ювелиркой, допущенный в чопорный мир солидных жуликов, был Юрка Тарасов по кличке «Тарас». Он всегда был сногсшибательно элегантен, весьма образован.

Юрка одевался только в иностранные вещи, что могли позволить себе лишь люди, ездившие в загранкомандировки или работающие там. А таких было очень немного.

Мне удалось узнать, откуда Тарас достает фирменный прикид. Все оказалось просто: в его доме три квартиры занимали русские труженики американского посольства. Они по дешевке скупали у поджигателей войны пальто и плащи, костюмы, пиджаки, галстуки и перепродавали их через Тараса. Именно за эти возможности солидные люди из «Красного мака» держали Тараса как ровню: хорошо одеваться хотелось всем.

Юра Тарасов и рассказывал мне о постоянных посетителях. Особенно меня интересовал респектабельный господин Лаврецкий Герасим Августович. Он везде появлялся с красавицей женой по имени Лена. Это была весьма шикарная пара для Москвы тех странных времен.

Чету Лаврецких можно было встретить в самых злачных московских местах. Они всегда были богато и со вкусом одеты, а при виде Лениных украшений у московских дам сводило скулы от зависти.

Никто не знал, кто этот таинственный человек Лаврецкий. С каких денег он живет, так говорили в те годы московские деловые, было понятно – балуется камешками.

Тогда не существовало такого понятия, как нынче, – не работающий москвич. Тогда все проживающие в столице обязаны были работать и ежегодно сдавать в домоуправление справку с места, в котором он трудится. Иначе – поездка за сто первый километр с обязательным привлечением к труду.

Но гражданину Лаврецкому это не грозило, ежегодно он отдавал в домоуправление справку, что является художником-трафаретчиком фабрики облпромкооперации в городе Кунцево. Тогда этот жилой массив гордо именовался городом районного подчинения.