– Нет, – повторил Эльдон слабеющим голосом, словно выражая их общую неуверенность в этом.

Изабель выбралась из постели. Язычок пламени в керосиновой лампе трепетал в такт ее дыханию. Ее платье лежало на полу скомканной тряпкой. Она натянула его.

– Я ничего не хотел сказать, – прошептал Эльдон.

Изабель не обернулась. Мысли Эльдона уже унеслись от нее к Энни Фелан. Изабель почувствовала это и пришла в ярость.

– Держись от Энни Фелан подальше, – сказала Изабель.

– Что?

– Я требую, чтобы ты прекратил всякое общение с ней, – сказала Изабель, застегивая платье на спине и глядя на лежащего Эльдона сверху вниз. – Ты жалкий и слабый человек, Эльдон Дашелл. Не понимаю, почему я вышла за тебя замуж.

«Потому что тогда я был тебе нужен», – подумал он. Но все, что было важно тогда, что было важно когда-то, показалось ему сейчас таким бесконечно далеким, что сейчас было глупо, бессмысленно это обсуждать.

И он ничего не ответил.

– И правильно, – фыркнула Изабель. – Не позволяй мне отвлекать тебя… – Быстрым шагом она пересекла комнату и, стоя у двери, выпалила: – От чтения!

И вышла, хлопнув дверью.

Эльдон понимал, что сейчас повел себя неподобающим образом, и уже раскаивался. Следовало сказать ей что-нибудь ласковое, успокоить и ободрить, обнять ее, как она просила. Но если нужно всякий раз руководствоваться разумом, а не чувствами, зачем тогда вообще чувствовать? Какой в этом случае может быть разговор об искренности в их отношениях?

Получив наконец возможность вернуться к книге, Эльдон испытал заметное облегчение. Сейчас он читал дневник одного капитана-китобоя за 1840 год, откуда первоначально намеревался извлечь кое-какие географические подробности, но постепенно характер автора, столь ясно проступающий за строчками текста, захватил его совершенно. Капитан намеревался писать свой дневник в форме писем жене, с тем чтобы она могла прочитать его записки по его возвращении. Первые его записи, сделанные вскоре после их отплытия от берегов Новой Шотландии, действительно напоминали письма и начинались обращением: «Дорогая Элис». Обращения к жене, однако, появлялись все реже, описание их быта на корабле и состояния моря вокруг них становилось все короче и короче по мере того, как его мысли поглощал промысел. В какой-то момент он начал жаловаться на матросов, которые, по его словам, «притворялись, что у них цинга». И прекратил жаловаться лишь тогда, когда несколько человек покончили с собой, бросившись за борт. Его ежедневные записи, делаясь день ото дня короче, постепенно свелись к одной строке, сообщающей о том, удалось ли сегодня обнаружить китов.

24-е – Пасмурно, китов нет.

26-е – Свежий ветер с юго-запада. Китов не видно.

27-е – Дождь. Хоть бы один кит показался!

28-е – Дождь. Китов нет.

Когда они наконец набрели на стадо китов, характер его заметок снова изменился. Забыв про погоду, он сообщал только о том, чем занимался экипаж.

12-е – Разделывали тушу.

13-е – Начали вываривать жир.

Киты стали встречаться реже. Он принялся заполнять страницы своего дневника сентиментальными стихами об охоте на китов – с точки зрения этих гибнущих животных. Себя он начал называть в третьем лице и, кажется, совсем забыл, что когда-то у него была жена.

Они дважды обогнули земной шар. На четвертый год своего плавания он решил возвращаться. С этого времени он перестал называть себя в третьем лице, а тон его записей стал более оптимистичным.

«Китов пока не видно», – сообщал он вслед за описанием погоды, становясь все веселее и веселее по мере приближения к дому, к женщине, с которой до отплытия он прожил только две недели. К женщине, которая все еще ждала его. Кому-то такой путь мог бы показаться долгим. Эльдон попытался представить себя на месте этой женщины, столько лет ожидавшей его. Можно ли сохранить в памяти хотя бы общие черты того, с кем ты разлучен так долго? Одно дело помнить, другое – быть рядом. Вот он появился на пороге, этот некто, чье присутствие неминуемо разрушит образ, который ты столько лет лелеяла в одиночестве. Кто бы ждал его, Эльдона, если бы он отсутствовал много лет? Что можно было бы вспомнить о нем, да вообще, есть ли что вспомнить? Он отложил прочитанную книгу. Стал бы он, как тот капитан, искать путь назад к Изабель? Да и захотел бы?

…Следующим утром, когда Энни, как обычно, вошла в спальню Изабель с кувшином горячей воды для умывания, ей не пришлось широко раздвигать шторы или громко стучать кувшином о таз, чтобы разбудить Изабель. Та, уже проснувшись, сидела в постели, положив руки поверх одеяла.

– Доброе утро, Энни, – сказала Изабель голосом, полным тоски.

Подойдя ближе, Энни заметила слезы у нее на глазах.

– Доброе утро, мэм, – ответила Энни, переливая воду в туалетный тазик. Что лучше – уйти? Или спросить, в чем дело? Энни поставила пустой кувшин рядом с тазом.

– Отчего ты не уходишь?

– Просто так, мэм.

– Хорошо, тогда разожги мне камин. Сегодня с утра холодно, и я замерзла.

Энни обрадовалась, что у нее появился предлог задержаться. Она быстро собрала пепел на совок, засыпала в камин уголь и развела огонь. Изабель все это время всхлипывала у нее за спиной. Закончив с камином, Энни решила, что лучше всего будет уйти, ни о чем не спрашивая.

– Пожалуйста, не уходи, – голос Изабель остановил Энни на пороге с совком в руке.

Энни вернулась к ней, неся перед собой совок с пылью и пеплом, словно драгоценный подарок.

– Я ненавижу плакать, Энни, – жалобно произнесла Изабель.

– Как я могу вам помочь, мэм? – спросила Энни.

– Заставь меня перестать плакать, – сказала Изабель, вытирая глаза тыльной стороной ладони. – Можешь?

Энни невольно взмахнула рукой, забыв про совок с пеплом, и его частицы повисли в воздухе мелким дождем.

– Приказываю вам перестать плакать, мэм, – повелительно произнесла Энни. – Ну как, подействовало?

– Нет, – ответила Изабель, откинув одеяло и спуская ноги на пол. – Наверное, для этого я должна стать тобой.

– Мной, мэм?

– Если бы я была тобой, мне бы все давалось легче, – ответила Изабель, вставая.

«Это вряд ли у тебя получится», – подумала Энни, но вслух согласилась.

– Тогда идите сюда, мэм, – сказала она. Изабель покорно последовала за Энни к камину, и Энни вложила ей в руку тряпку.

– Надо протереть облицовку камина. – Энни показала Изабель, где надо вытирать пыль. – А также все картины, рамы, вазы и статуэтки. После уборки они обязательно должны быть на своих прежних местах, мэм.

– Будет более убедительно без «мэм», – сказала Изабель.

– Да, мэм, – ответила ей Энни, и они улыбнулись друг другу.

Изабель делала свою работу спокойно и очень добросовестно. Пока она протирала мокрой тряпкой каминную доску и статуэтки на ней, Энни собрала простыни и занавески для стирки. Обе молчали. На мгновение задержавшись у окна, за которым по небу проплывали клочковатые облака, Энни смотрела, как работает Изабель. Та не торопилась и ничего не пропускала.

– Из вас бы вышла хорошая горничная, мэм, – сказала Энни.

– Ты, – ответила Изабель, подняв лицо от своего туалетного столика, который в данный момент протирала. – Не всякая горничная. Только ты.

Казалось, на этот раз средство Энни помогло: Изабель перестала плакать, и горькие мысли о вчерашнем разговоре с Эльдоном куда-то отступили. Как бы ей хотелось, чтобы он вел себя по-другому, чтобы все было по-другому! Она аккуратно стерла пыль с настольного зеркала и ящичка с расческами. Душевное облегчение снизошло на нее неожиданным подарком.

– Чтобы отвлечься от горестей, мэм, нет ничего лучше работы.

Услышав это, Изабель тут же снова о них вспомнила. Вспомнила, что Эльдон фактически возложил на нее вину за гибель их детей. Словно они родились мертвыми именно из-за какого-то ее телесного порока.

Изабель уронила руку с тряпкой и оперлась на камин. Тепло горящего очага проникало сквозь ткань ее ночной рубашки.