– Значит, мне нужно это сделать самой, – говорит она, ожидая, что Энни передумает.

Энни молчит.

– Ну ладно, – произносит Тэсс. – Я сделаю это сама, но это меня мало радует.

Она поворачивается и направляется к дому. Энни смотрит ей вслед, от души сожалея, что так случилось. У Тэсс достаточно своей работы для того, чтобы взваливать на нее чужую. До сих пор они хорошо уживались вместе. Энни так нравится болтать с ней, лежа в темноте спальни. Энни рассказывала Тэсс о низости миссис Гилби, Тэсс – о том, как голодала ее семья на севере Англии.

Энни идет дальше. Необходимо поговорить с миссис Дашелл о том, как ей дальше совмещать свои обязанности горничной с ролью модели для фотографий. Энни здесь всего несколько недель, и она не может допустить, чтобы Тэсс выполняла за нее ее работу. Это несправедливо.

Войдя в курятник, Энни поняла, что сейчас не время для разговора, Изабель, всклокоченная и раздерганная, мечется взад и вперед.

– Где ты пропадала? – раздраженно бросает она, когда Энни вбегает в студию. – Я посылала за тобой час назад. Свет уходит. Пошли. – Она сует камеру в руки Энни. – Бери это и иди за мной!

Она складывает раздвижные ноги камеры и распахивает перед Энни стеклянную дверь студии, жмурясь от яркого солнечного света.

С камерой в руках Энни бежит вслед за широко шагающей Изабель, стараясь не отставать.

– Простите, мэм, а куда мы идем?

– Топить тебя, – ответила Изабель. Слова ее звучат всерьез, и Энни приходится убеждать себя, что это все-таки шутка.

Горничных не убивают, даже случайно, так как они нужны в хозяйстве. И, однако, ей ведь до сих пор не пришло в голову осведомиться, что сталось с их предыдущей горничной, место которой она сейчас занимает!

Они пересекли сад и, пройдя через луг, стали спускаться по поросшему лесом склону. У его подножия тек маленький ручеек, матово мерцая в солнечном свете.

– Ну вот, – говорит Изабель. – Это нам подойдет.

Она берет камеру у Энни и осторожно кладет ее на траву у берега.

– Самое подходящее место, чтобы утопить тебя.

Изабель улыбается, увидев выражение лица Энни.

– О, да ты перепугалась! Ты что, подумала, я это серьезно?

– Нет, мэм, – говорит Энни, чувствуя, что краснеет.

– Ты говоришь неправду, – отвечает Изабель.

Энни чувствует себя глупо.

– Я, конечно, поняла, что вы не собираетесь, – защищается Энни. – Но я знаю, что вы могли бы.

– Хорошая девчонка! – хохочет Изабель.

– Теперь иди сядь там, на валуне, и прими опечаленный вид.

Энни покорно усаживается на большой, наполовину вросший в землю камень у края воды и, скосив глаза, наблюдает, как Изабель устанавливает камеру.

– Сегодня у нас будет обработка в полевых условиях, – сказала Изабель, пристегивая черный капюшон к задней части камеры.

– Это не всегда срабатывает, но ничего.

Она копается внутри деревянной коробки, доставая оттуда разные принадлежности и раскладывая их рядом с собой. При этом она что-то бормочет про себя, словно забыв о присутствии Энни.

– Мэм, – окликает Энни через некоторое время, – все в порядке?

– Нет, – весело отвечает Изабель, подняв на нее глаза. – Все ни к черту не годится. Еще секунда, и я закончу!

Она поглубже втыкает ножки камеры в дерн, пробует, устойчиво ли она стоит.

– Хорошо, – говорит она словно про себя и, осторожно переступив через разложенные на траве предметы, подходит к Энни.

– Расстегни воротник, – приказывает Изабель.

Энни неуверенно расстегивает несколько верхних пуговиц, но Изабель нетерпеливо тянется к ней и расстегивает еще несколько. Она обдергивает платье Энни назад так, чтобы обнажилась шея.

– Мне нужна эта линия, – говорит Изабель, дотронувшись до ее ключицы.

Прикосновение Изабель настолько бесцеремонно, что Энни невольно вздрагивает. До нее давно никто не дотрагивался, и это движение пугает ее до глубины души. Впрочем, Изабель не обращает никакого внимания на ее реакцию.

– Этот камень не подходит – слишком высоко, – раздраженно бросает Изабель. – Тебе надо сесть пониже.

Оглядевшись и не найдя ничего подходящего, Изабель ступает на сырую глину у самого берега и принимается перекладывать булыжники.

Энни садится на получившуюся кучку. Теперь она совсем близко к воде, которая струей разбивается о камни под ее ногами и обтекает ее с обеих сторон.

– Теперь волосы, – говорит Изабель, и Энни начинает вытаскивать шпильки, державшие тугой узел ее волос. Она встряхивает головой, словно собака, отряхивающаяся после купания: по прошлому разу она помнила, что ее волосы должны быть в полном беспорядке – именно так хочет леди. Она еще раз встряхивает головой, и Изабель рассеянно дотрагивается до ее волос, пропустив пряди между пальцами.

– Хорошо, – говорит Изабель.

– Кто я? – интересуется Энни. Изабель присаживается рядом с ней.

– Офелия, – поясняет она. – Ты знаешь эту историю?

Энни отрицательно качает головой.

– Ты – Офелия, – говорит Изабель мягко. – Ты любишь Гамлета, но он не отвечает тебе взаимностью. Твои отец и брат оказались плохими советчиками в этом деле. Гамлет озабочен только своими собственными демонами. Он даже не замечает тебя, может быть, даже совсем не догадывается, что ты его любишь.

Летнее солнце согревает обнаженную шею Энни. Голос Изабель шелестит рядом с ней, как ночной ветер в ветвях деревьев за окном ее спальни на чердаке. Энни опускает руку в ручей, ощущая, как вода струится вокруг ее пальцев. Она уже знает, чем закончилась эта история.

– Я утопилась, – говорит она.

– Именно – ты утопилась.

– Мэм, я должна всегда изображать такие грустные истории? – спрашивает Энни, вспоминая Джиневру, которая лежала на каменном полу, хватая Артура за ноги.

После этой сцены ее весь вечер трясло так, словно она пережила сильнейший испуг.

Изабель внимательно смотрит на Энни. Да, девчонка неглупа, она гораздо наблюдательнее, чем можно было подумать.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – произносит Изабель. – Все это, конечно, трагедии, но дело не в этом. Суть в том, что это классические сюжеты, известные всем. Мне нужно, чтобы публика понимала основу моего замысла.

Говоря это, она осознает, что все меньше верит собственным словам, и, когда заканчивает, уже не верит им вовсе.

– Но то, что эти женщины – трагические персонажи, – продолжает Изабель, – совсем не значит, что они слабые люди.

– Разве сильный человек будет топиться? – возражает Энни. – Топиться при малейшем намеке на трудность?

– Это отнюдь не намек на трудность, – объясняет Изабель. – Это абсолютно безнадежная, безответная любовь.

Изабель понимает, что и эти ее слова неубедительны. Она вспоминает свои прежние работы – Джиневру, Беатриче. Что привлекало ее в этих сюжетах? Может быть, то, что сама она видела их примерно так, как их преподносили художники-мужчины вроде Роберта Хилла? Но, будучи женщиной, не должна ли она скорее протестовать против такой интерпретации, а не безропотно соглашаться с ней?

– Офелия… – произносит Энни.

– Офелия… – откликается Изабель, поднимаясь на ноги.

Пожалуй, это верная мысль – ее Офелия не станет топиться! Ее Офелия должна забыть Гамлета, ее перестанет волновать, откликнется он на ее любовь или нет. С какой стати ей вообще топиться? Почему она просто не может выбрать кого-нибудь другого, более подходящего?

Струйки солнечного света льются с ветвей над их головами, сливаются с водой ручья. Блики ложатся на шею Энни, словно отпечаток живого слова. Тонкая линия ключицы уходит в сторону, словно хрупкое и жесткое крыло маленькой птицы.

– Так что же мне делать, мэм? – спрашивает Энни.

– Офелия, – говорит Изабель, – может быть, ты вовсе не собираешься топиться?

– А как же отвергнутая любовь, мэм?

– Хорошо, пусть в данный момент ты как раз размышляешь, стоит ли топиться из-за Гамлета. Подумай об этом, – распоряжается Изабель, прячась за камерой, чтобы внимательней оценить свою модель и композицию в целом. – Кроме того, в этом ручье утопиться нельзя, он слишком мелкий. Он будет просто символизировать возможность подобного конца.