Весь сезон леди Перивейл была окружена шумной толпой, и полковник Рэннок был в этой толпе заметной фигурой. Окружающие стали воспринимать его с большей приязнью из уважения к ней. Считалось, что она выйдет за него замуж, и тогда он снова займет в свете блестящее положение, будучи реабилитирован в общественном мнении, став богатым и влиятельным, и умные, напористые и не очень продвинувшиеся по лестнице успеха люди, которые прервали с ним знакомство, стали уже задумываться, не слишком ли поспешно они отказывали ему во внимании. Сезон окончился уже почти жарким летом. Все уехали или уезжали из Лондона, и Риджентс-парк, единственными обитателями которого были редкие няньки с детскими колясочками, напоминал Caхару. Леди Перивейл пригласила в свой замок большое общество, но полковника Рэннока среди приглашенных не было. Она позволяла ему следовать за ней по пятам в Лондоне, но отказала в той близости, которой пользуются только друзья дома. Предупреждение Джорджа Хауэрда возымело неблагоприятные для Рэннока последствия. Полковник очень стремился получить приглашение и, потерпев неудачу, раздраженно ей заметил:

– В вашем рояле ни одна клавиша не звучит, таких скучных людей вы пригласили. Правда, женщины довольно умны, интересны и красивы и жаждут, чтобы их развлекали, но мужчины безнадежны. Этот Фрэнк Лоуфорд – просто ежеквартальный журнал в брюках, каноник Миллигэн – переодетый иезуит, а капитан Грант, сэр Генри Болтон и Джек Скудамор – картежники, которые только хотят пополнить содержимое своих кошельков.

– Это все друзья моего мужа, и я очень рада снова предоставить им возможность пострелять его дичь. Бедный Гектор! Я все еще считаю, что дичь и болота принадлежат ему, эти жестокие болота, которые стоили ему жизни.

Когда Грейс заговорила о муже, глаза у нее затуманились. Он был обыкновенным человеком, добрым, но второразрядным персонажам на подмостках театра, который называется жизнь, но для нее он был единственным возлюбленным, который стал ее преданным мужем, и спустя три года после его смерти она все так же жалела о нем. Полковник Рэннок снова заговорил о лете. Он собирался на охоту в Исландию, где придется жить в палатке, перенося самые немыслимые тяготы и неудобства. Он с грустью рассуждал о своих безрадостных каникулах, а затем, словно повинуясь непреодолимому импульсу, признался ей в своей страсти и безумной ревности, которую испытывает при мысли, что ее окружают другие мужчины, и просил ее стать его женой.

Так он впервые забросил удочку. Она отвергла его предложение мягко, но с той твердостью, которая, как она думала, решает вопрос окончательно. Он обещал ей больше никогда о том не заговаривать – да, он удовольствуется положением друга – и безропотно отправился в Исландию.

Но та же история повторилась и через год, когда люди стали удивляться, почему она не выходит за него замуж, а некоторые уже считали, что она должна выйти за него обязательно. Мистер Хауэрд отправился с дипломатической миссией в Китай, и не было пророка в ее отечестве, который предупредил бы Грейс о надвигающейся беде. В этом году полковник дважды делал ей предложение, и дважды она ему отказала. Но и после того, как он испытал разочарование в третий раз, он все так же продолжал твердить, что он ее верный друг, и пел с ней дуэты. Обеды и ужины, на которые он бывал приглашаем ею, были по-прежнему самыми блестящими благодаря его красноречию, и в обществе стали поговаривать, что «Дорогая леди Перивейл совершенно не считается с условностями».

Сьюзен Родни и Грейс обедали под неусыпным наблюдением великолепного дворецкого и лакея в шелковых чулках и говорили о музыке и опере. Вечер они провели в будуаре леди Перивейл на втором этаже, с тремя окнами, из которых виднелись верхушки деревьев в сквере. В комнате были любимые книги, любимые гравюры, любимое пианино Грейс и любимое кресло ее коричневого пуделя. Сам пудель, высший образец этой декоративной породы, был чрезвычайно хорош собой, с шелковистой шерстью самого нежного коричневого оттенка и физиономией, как у лорда-канцлера. Он был красив, но равнодушен, он принимал любовь, но вряд ли платил тем же, полагая, что сам и есть венец творения. Сьюзен Родни звала его коричневым айсбергом.

После обеда леди Перивейл оглядела свои гостиные и отвернулась, слегка вздрогнув: их пространная пустота слабо мерцала холодным блеском в электрическом освещении.

– Нам будет уютнее в моей берлоге, Сью, – сказала Грейс, и они поднялись наверх и сели в низкие, очень удобные кресла около столиков, отягощенных букетами роз и ландышей. Огонь, весело потрескивавший в желто-янтарном очаге, разноцветные переплеты роскошно изданных книг, яркая, словно бутон розы, обивка стен, масса шелковистых подушек на низеньких диванах – все было полно радости жизни, которой так не хватало просторным комнатам внизу.

– А что случилось с фотографиями? – воскликнула Сью, оглядев комнату, стены которой прежде украшала целая коллекция портретов красивых и модно одетых женщин в придворных туалетах, в бальных платьях, в платьях для вечернего чая, в амазонках, в маскарадных нарядах и даже в купальных костюмах, запечатленных на пляжах Трувилля и Дьеппа, словом, каждая была снята в том костюме, который она считала наиболее ей идущим. То были фотографии в серебряных, золотых и черепаховых рамках, в рамках из слоновой кости, вышитых бисером, из дрезденского фарфора, одним словом, в рамках, самых разнообразных и причудливых, которые могут изготовить изобретательные предприниматели для людей, которым по средствам дорогостоящие капризы. В прошлый раз, когда Сью была в будуаре, все портреты стояли на длинной полке и виднелись в каждом подходящем углу, а теперь же не осталось ни одного!

– О, я убрала их с глаз долой, – сказала нетерпеливо Грейс, – удивляюсь, как я вообще их не сожгла. Кому приятно созерцать лживые улыбки друзей-предателей?

Сью промолчала.

Даже здесь, в непринужденной обстановке будуара, их разговор касался лишь общих тем, например, книг, которые они прочитали за последние полгода. Обе любили поговорить о писателях, которые им нравились, или о тех, кто их возмущал, о новых кумирах в книжном мире, взлет которых поражал быстротой и внезапностью.

Так они беседовали целый час, а потом мисс Родни уговорила подругу спеть, но леди Перивейл была не в голосе, и баллада о Фульском короле звучала не так выразительно, как обычно. Затем Грейс сыграла несколько отрывочных пассажей из Шумана и Шуберта, а Сью тем временем просмотрела груду новых журналов.

А потом они попрощались, и за весь вечер ни слова не было сказано о скандальной ситуации.

– Спокойной ночи, дорогая, было так приятно провести с тобой спокойный, тихий вечер.

– Приходи поскорее опять, Сью, на ланч или к обеду, когда сумеешь выкроить час-другой.

Медленно, очень медленно неделя подошла к концу. Леди Перивейл получила много писем, но все это были обращения к ее кошельку – программы концертов, просьбы о субсидиях для больниц, проспекты торговцев, рекламирующих свои товары. И не было ни единого письма или визитной карточки с приглашением от светских знакомых.

В следующую среду ей нанесли визиты несколько посетителей, совсем непохожие на тех, кто наполнял гостиные в прошлом году, а в сквере не было желтых ландо и французских двухместных колясок, которые там теснились прежде, в дни приемов. Ворвалась в гостиную предприимчивая вдова в сопровождении двух довольно безвкусно одетых дочерей. Раньше она встречалась с ними только на благотворительных базарах и собраниях, где присутствовало все общество. На лице вдовы играла довольно натянутая, фальшивая улыбка, у девиц были яркие шляпы с цветами и стразами, а также подозрительно розовые губы и довольно любопытные носики.

– Дорогая леди Перивейл, я знаю, что по средам вы дома, поэтому я решилась набраться мужества и нанести вам визит, в надежде, что вас заинтересует благотворительный вечер при «Школе наездников». Цель его – снабдить велосипедами приходящих гувернанток со скромными средствами. Вы знакомы с моими дочерьми, Флорой и Норой?