Грейс встретила их с холодной вежливостью. Она обещала подумать о велосипедах и начала разливать чай, который только что внесли. «Мои дочери» смирно сидели в низких креслах, выставив напоказ розовые воланы на бледно-зеленых платьях, не замечая того обстоятельства, что воланы были уже не первой свежести после трех воскресных выходов в церковь. Девушки обшаривали просторные комнаты взглядом. Они более привыкли к тесным стенам квартирки в Вест Кенсингтон, где при сквозняке можно было одной рукой закрыть окно, а другой дверь.

Ах, как роскошно убраны эти огромные комнаты, а ведь леди Перивейл всего-навсего дочь деревенского пастора! Флора и Нора восхищались ее красотой и благоговели перед тем, как ей повезло. Они внимательно рассматривали каждую мелочь ее бледно-сиреневого платья из мягчайшего шелка, так прекрасно сидящего, с такими рюшами и складочками, демонстрирующими искусство модной портнихи, превратившей с помощью иголки двадцать ярдов крепдешина в туалет, который на вид стоил сорок гиней. Да, в одном этом платье было больше искусства и тщательной работы, чем в шести туалетах Норы, хотя почти все утренние часы она просиживала за швейной машинкой.

«Как чудесно быть такой богатой – думала Флора. – И что значит весь этот шумный скандал для женщины, если она владеет домом на Гровенор-сквер, где дверь отворяют и чай подают напудренные лакеи? Просто смешно, что мама называет ее «бедняжкой».

– Флора и Нора помогают леди Грин в благотворительном чайном киоске, – объясняла тем временем миссис Уилфрид, – они собираются устраивать очень оригинальные чаепития, в японских чашках с блюдцами и крошечными бутербродами из черного и белого хлеба.

– У Норы есть подруга-немка, которая знает тридцать видов бутербродов, – сказала Флора. – Наверное, в Берлине умение делать бутерброды ценится больше, чем музыка Вагнера.

Пока они пили чай, прибыли трое молодых людей, Леди Перивейл была очень хорошо с ними знакома, но то были не самые знатные молодые люди, или те, у которых знатными были матери или сестры. Ей показалось, что они слишком подчеркнуто выразили свою радость по поводу ее возвращения в Лондон. Они выражали также надежду, что вскоре леди Перивейл возобновит свои восхитительные вечера и незамедлительно начнет рассылать приглашения.

– Теперь сезоны стали такими короткими. Все уже в начале июля спешат на немецкие курорты, – сказал клерк адмиралтейства мистер Мордаунт.

И никто из них не спросил, где леди Перивейл провела зиму. Она ненавидела эту их сдержанность, ненавидела за то, что ее гостиные опустели и явились только отвратительная миссис Уилфрид и ее еще более отвратительные Флора и Нора. Лучше бы оставаться совершенно одной, чем терпеть их присутствие. Но она поклялась себе, что не покинет Гровенор-сквер, и поэтому находила утешение только в язвительных мыслях насчет своих посетителей. Между прочим, никто из них долго не задержался. Миссис Уилфрид чувствовала, что ей не рады, а молодые люди заметили, что леди Перивейл скучает. Дольше других оставался морской капитан Мардьюк, он даже попытался позволить себе некоторую фамильярность в разговоре, едва заметную, но он не разрешил бы ее себе раньше, и леди Перивейл ответила ему ледяным пренебрежением. Перед обедом капитан встретился в клубе с Мордаунтом.

– Не правда ли, сегодня на Гровенор-сквер было ужасно, Томми? – спросил Мордаунт.

– Невыносимо. Ужасно глупо, что после своей эскапады она возвратилась в Лондон, – ответил Мардьюк, получивший при крещении имя Реджиналд Стюарт Понсонби, но друзья и светские газеты звали его Томми.

– Ничего не понимаю, – сказал Мордаунт, медленно натирая мелом кончик кия и глядя на него с таким любопытством, словно разрешение загадки скрывалось именно там. – Я всегда считал ее такой достойной женщиной, менее всех способной забросить чепчик за мельницу.[4] Но как она смотрела сегодня на нас, так пристально и с такой гордостью. Чертовски все это загадочно!

– Правда, Билл, но твоя очередь.

– Но действительно ли все так было, как рассказывают? Может быть, тут произошла ошибка? – спросил Мордаунт, промахнувшись из очень удобной позиции.

– Все в этом убеждены. Ее же не один кто-нибудь видел, а несколько человек. Брэндер встретил их в Аяччо, когда она выходила из экипажа у гостиницы, а его в кафе, и тот очень засмущался. Брэндер заподозрил что-то неладное. Он допросил портье и узнал, что они живут уже две недели как миссис и мистер. Рэндалл. Джей Дейн видел их на Сардинии. Виллоуби Паркеры наткнулись на них в Алжире, где они остановились во второразрядном отеле, Паркеры видели их и потом, как они сидели под пальмой и пили кофе и потом катались в экипаже, и затем встречали их в окрестностях. Разве можно ее не узнать – такую красивую женщину, правда, она была утомлена путешествием, или его, человека непорядочного, но дьявольски красивого, с манерами Честерфилда[5] и моралью Робера Макера.[6] Женщины таких просто обожают.

– Думаю, что только женщины определенного сорта, – ответил Мордаунт, снова беря в руки кий и удачным ударом прорвав преграду из нескольких рядов заграждений. – Не могу понять, как такая женщина, как леди Перивейл, унизилась до интриги подобного рода, да еще с таким человеком, как Рэннок. У нее очень дурной вкус.

– Женщины не разбираются, кто из мужчин порядочен, а кто нет, и о тоне могут судить только по платью и лишь в тех случаях, когда дело касается их собственного пола.

– Но если он ей нравится, почему она не выходит за него замуж?

– Значит, не настолько нравится. Она женщина богатая и ей не нужен муж, который в два-три года спустит все ее состояние.

– Ну, в наше время женщина может позаботиться о своих деньгах. Закон всегда будет на ее стороне.

– Но он не защитит ее от мота, которого она любит. А кроме того, в наше время умные женщины исповедуют довольно легкие и свободные взгляды на брачные узы. Их просветили романы и газеты. Но, как бы ни относиться ко всей этой истории, она неприятна, хотя я счел своим долгом проявить дружеское отношение и нанести визит.

– И я также, – сказал Мордаунт, – однако боюсь, что это не доставило ей удовольствия. Надеюсь, она уедет в свой северный замок и этим остудит страсти к пересудам.

– Ну, боюсь ей уже нечего остужать, люди и так принимают ее очень холодно.

– Зато она может поставить на место миссис Уилфрид и ее дочерей, – ответил Мордаунт. – И думаю, она доставила себе это удовольствие в полной мере.

Три-четыре раза в неделю леди Перивейл выезжала кататься в парк, в то самое фешенебельное время, когда экипажам приходится двигаться очень медленно и конная полиция следит за тем, чтобы коронованные особы проезжали беспрепятственно. Некоторые из ее друзей – женщин холодно с ней раскланивались, и столь же холодно она отвечала на приветствие. Мужчины, медлившие у ограды, ловили ее взгляд, чтобы поклониться ей и получить ответный поклон, но она смотрела мимо и словно не замечала их, почему они не могли пожаловаться на невежливость. Самые чопорные дамы смотрели на нее в упор, не узнавая, и она тоже взирала на них как на пустое место. Молодая, очень красивая, одетая по самой последней, изысканной моде, восседающая в двухместном экипаже, в котором все, от чистокровных лошадей до перчаток и воротников у слуг, было само совершенство, она медленно ездила взад-вперед, в полной мере ощущая тяжесть незаслуженного бесчестья. Но это ощущение было не так сильно, как чувство гнева. Ее сердце учащенно билось, и щеки пылали, когда она проезжала мимо женщин-предательниц, которых она называла своими подругами. Нет, в этом фешенебельном обществе она ни к кому не питала сентиментальной привязанности. В этом мире у нее не было родной души и наперсницы. Но эти люди ей нравились, и она думала, что нравится им тоже, и ей было трудно примириться с мыслью, что они могли поверить в оскорбительную историю, которую о ней распускали глупцы.