– Почему мне должно быть страшно?

– Ты подумай: жил человек, я была с ним прекрасно знакома. И вдруг получается, что ничего-то я про него не знала. Какой он? Кто он?.. Застрелился! Ведь как надо сильно испугаться, чтобы пойти на такой шаг! Ведь надо было смерти бояться меньше, чем наказания! И ведь знал… Наверняка знал, что всё может кончиться так, иначе не держал бы дома пистолет. – Она опустилась в кресло и обхватила голову руками. – А кто ещё?

– Что «кто ещё»?

– Кто ещё из моих знакомых может оказаться шпионом? Ведь никого не заподозришь… Но получается, что подозревать можно любого! Это ужасно… Кто следующий застрелится? Сколько таких людей, которые работают против своей страны?.. И таких, как они, делают такие, как ты… Скажи, тебя не тяготит сознание того, что вы – ну, ты и вся твоя контора – превращаете людей в подонков, сволочей, предателей, заставляете их жить в постоянном страхе перед разоблачением?

– Поначалу тяготила. Теперь свыкся с этой мыслью. Сейчас есть только рутина. Если переживать из-за этого, то невозможно будет работать… Может, выпьем немного?

– Юр, ответь мне, – Таня поднялась и подошла к нему, – чувствуешь ли ты вину за то, что совращаешь людей? Совесть у тебя не болит?

– У государственных людей нет совести. Они не имеют на неё права.

Лицо у Полётова сделалось при этих словах чужим, неузнаваемо-холодным. Татьяне стало не по себе. Она не представляла, что Юрий мог быть таким.

– Но ты должен испытывать что-то, – неуверенно проговорила она.

– Что испытывает человек во время азартной игры?

– Но шпионаж – не игра. Гибнут люди. Ломаются судьбы. Совершаются государственные перевороты.

– Именно так. И всё это – большая игра… Ты спрашиваешь, бывает ли мне стыдно за мои поступки? Да, временами. Но чувства вины и стыда легко отступают, потому что я совращаю людей не из личных корыстных интересов и всё-таки не ради того, чтобы сделать из людей предателей. Это не самоцель. Такова специфика. Я добываю информацию. Почему во мне должно жить чувство вины? С таким же успехом каждый из нас должен переживать из-за того, что давит муравьев.

– Это не одно и то же.

– Так уж устроен мир: кто-то кого-то пожирает, чтобы выжить самому Государства не могут не пожирать друг друга. Разведчик не может оставаться в стороне, он исполняет то, что ему поручено… Пожирает кого-то, уничтожает кого-то, рушит чью-то жизнь…

– Мне не нравится такое мироустройство.

Таня посмотрела на него долгим взглядом, и Юра понял, что никогда не видел столь необъятного отчаянья и столь великой беспомощности в её глазах.

– Малыш, не думай об этом, – проговорил он, обняв её. – Мы пришли в эту жизнь. У нас нет выбора. Жизнь-это данность.

– Разве?

– Всё может быть только так, как оно есть.

– Разве? – повторила она.

– Убеждён.

– Пусть общество и не может измениться, – тяжело вздохнула Татьяна, – но нам-то не обязательно принимать участие в его страшных играх, правда? Мы же имеем право просто на жизнь?

– Это как?

– Ты можешь полностью посвятить себя литературе. А я посвящу себя тебе.

– Это мечты, Танюш.

– Но ведь мы имеем право друг на друга?

– Да.

– Тогда давай начнём быть рядом. Быть вместе.

– Как?

– Поедем куда-нибудь… – Она робко поглядела на него, будто боясь получить отказ сразу. – Ну, хотя бы для начала…

– И куда ты предлагаешь махнуть?

– В Африку, Индию, на Северный полюс… – сказала она. – Куда угодно можно. Мир огромен.

Он смотрел на Татьяну в течение нескольких секунд и вдруг решительно кивнул:

– Поехали в Индию.

– Ты серьёзно? – Она не поверила.

– Вполне. Давай паспорт, я сегодня же съезжу в турбюро.

– Так сразу?

– А чего тянуть? Уж решаться, то сразу. Время тикает, отпуск мой не вечен.

– А маршрут?

– Дели, Агра… – Юра пожал плечами. – Что там ещё любопытного? Бенарес какой-нибудь! Да в Индии, по-моему, в любую дыру заехать можно и увидеть что-нибудь историческое или религиозное, в самую захудалую глухомань.

Индия оглушила их зноем и буйством красок.

– После Испании мне здесь всё кажется диким, – сказал Полётов во время первой прогулки по улице. – Будто я хожу посреди мусорной свалки. Какое-то повсеместное ощущение грязи. Вселенская нищета…

– Есть такое, – согласилась Таня. – Может, на Востоке всюду так?

В ответ он пожал плечами.

– Но разве ты не чувствуешь в этом своеобразной прелести? – Таня потянула носом горячий воздух. – Тут даже пыль как-то иначе пахнет.

– Не спорю.

Уже на следующий день они отправились на туристическом автобусе в Варанаси. В путь тронулись рано утром, чтобы успеть как можно больше времени проехать до восхода солнца и тем самым спастись от его безжалостных лучей.

За окном тянулись поросшие кустарником пологие холмы, кое-где выпирали из коричневой земли громадные каменные глыбы, гладко вылизанные жарким ветром, мелькали чахлые глиномазанные хижины с крышей из пальмовых ветвей, бродили худые коровы с высокими горбами и сильно выступающими рёбрами, женщины, закутанные в пёстрые сари, несли на головах огромные корзины. Автобус мчался, вздымая за собой густые клубы пыли. Темнокожий водитель самозабвенно подпевал хриплому радиоприёмнику и покачивался в такт песням. Сидевший на переднем кресле гид неторопливо сообщал пассажирам факты из древней истории страны, сопровождая их стихами из «Рамаяны» и «Гиты».

Варанаси встретил туристов палящим солнцем и неописуемым шумом.

– У вас есть три часа на осмотр достопримечательностей, господа! – крикнул гид со ступенек автобуса.

– Ну? Как тебе эта провонявшая навозом и раскалённой пылью дыра? – спросил Полётов, выйдя на улицу. – Великий город Варанаси.

– Бенарес, – с улыбкой возразила Татьяна. – Мне больше нравится, когда его называют Бенарес. Как-то убедительнее звучит.

– И сказочнее, – добавил Юрий. – Если верить справочникам, то здесь находится более полутора тысяч храмов. Этакое вместилище святости… А заодно крематорий под открытым небом и центр массового утопления покойников. Честно сказать, не понимаю, как люди не боятся здесь заходить в реку, набитую трупами, и совершать омовение.

– Сейчас увидим, что тут такое, – Таня потянула его за собой.

Поплутав по узким извилистым улочкам Старого города, они в конце концов добрались до места, откуда им открылась великая река Ганг. К ней спускались толпы людей, все чем-то гремели, шумно разговаривали. Всюду на широкой каменной лестнице стояли велосипеды, сидели седовласые старики, шипели на сковородах и в котелках неведомые угощения, плакали и смеялись голые детишки, туристы сверкали объективами фотокамер. Тут и там виднелись обнажённые тела священных мужей, исхудавших до невозможности от длительного поста.

– Потрясно, – прошептал Полётов.

– Просто другой мир.

– Гарью, правда, тянет откуда-то, палёным…

Со всех сторон поднимались стены древних храмов, грязные, облупившиеся, заплёванные. Жаркий ветер тащил над головами клочья чёрного дыма.

– Господин! – послышалась из-за спины Полётова английская речь с ярко выраженным индийским акцентом. Голос звучал просительно, но не жалобно. – Возьмите лодку для прогулки! Я прокачу дешевле всех! Вы нигде больше не найдёте таких низких цен!

Юра обменялся взглядом с Татьяной:

– Поплывём?

– С удовольствием.

Лодочник услужливо согнулся, указывая путь к своей лодке.

– Здесь, сюда, осторожней, не опрокиньтесь…

Посудина с вёслами была старой, но крепкой. Зелёная краска, некогда покрывавшая борта, давно облупилась. Юра помог Татьяне усесться на гладкую лавочку и сам устроился рядышком. Раскалившееся на солнце сиденье источало жар.

На берегу шумная толпа индусов провожала в последний путь крохотного старичка. Его усадили со скрещенными худыми ногами на большую каменную плиту и привязали к ней. Старичок всё время заваливался, сминался, как ватная кукла. Хлопотливые друзья и родственники опутывали покойника толстыми веревками и закрепляли на нём ещё камни, хотя плиты, служившей мертвецу троном, хватило бы вполне, чтобы утащить на дно реки десяток человек. Старичок болтался из стороны в сторону и ронял украшенную пышными усами и бородой голову в гирлянды жёлтых и оранжевых цветов, покрывавших его грудь. Суетившиеся вокруг него люди гудели, как пчёлы, некоторые пели. Как только лодка с покойником отплыла, все разом принялись колотить железками по металлическим гонгам, дуть в трубы и рожки, хлопать в ладоши и завывать какую-то песню. Шум погребальной процессии больше напоминал спонтанный балаган, а не строгую церемонию. Можно сказать, что выглядело всё вполне буднично, никаких красочных одежд, никаких ритуальных костюмов. В основном все были одеты в белые рубахи и белые же штаны. Что касается лодочников, на них были изрядно изношенные майки и линялые тряпки вокруг бёдер. Едва покойника сбросили за борт и вода с плеском поглотила его, песни и звон железа прекратились. Донеслось несколько запоздалых выкриков: