— Да, — согласилась Пигаль. — В эттом небольшом доме удобства не хуже, чем во двогце.

Миссис Рой просияла.

— Мой муж очень внимателен к моим нуждам.

Девушка-служанка внесла дымящуюся рыбу — умерщвленную, очищенную от костей, приготовленную и выложенную на большое серебряное блюдо. Мустафа семенил следом с миской картофеля и капусты.

— М-м-м, — в предвкушении потянула носом Пигаль, пока яства ставились перед ними. — Пахнет божественно.

— Очаровательный коттедж, — сказала графиня, наваливая себе на тарелку еды. — Вы давно здесь живете?

Миссис Рой улыбнулась.

— Четыре месяца. Мы молодожены. — Она погладила себя по животу. — Надеюсь, что деревенский воздух поможет мне произвести наследника для мистера Роя.

Пигаль рассматривала обратную сторону тонкого серовато-голубоватого фарфора, расписанного утками и скалами.

— Бог ты мой, да этто же китайский фагфог.

— Подарок от моего мужа. В честь праздника.

— Праздника?

— Грядущего события. — Она положила руку на живот.

— Значит, мистер Рой с толком использовал свои выходные, — сказала графиня, отправляя в рот огромный кусок рыбы. — Это восхитительно. А что останется, смешайте с рисом и карри, и на завтрак у вас будет отличное индийское блюдо — кеджери.

Служанка, лицо которой вдруг сделалось не просто бледным, а даже каким-то сероватым, зажала рот рукой и выбежала из комнаты.

Пигаль посмотрела ей вслед.

— Ваша девушка не больна? — Герцогиня сощурилась. — Возможно, в дегевне бегеменность загазна.

Миссия Рой со стуком положила нож и вилку.

— Довольно! Хватит! С меня довольно ваших инсинуаций. Я пригласила вас в свой дом, а в ответ не получила ничего, кроме грубостей. — Она резко встала из-за стола, зашуршав юбками. — Две бывшие, отставные любовницы давно умершего и благополучно забытого короля. Уверена, что ваш кучер уже починил колесо, которое он, без сомнения, просто снял, чтобы у вас был предлог проникнуть сюда и всюду сунуть свой нос. Уходите! Возвращайтесь в свои дымные норы и оставьте меня в мире и покое, которых я ищу.

Пигаль фыркнула. Графиня пыталась как можно больше отправить себе в рот с тарелки, прежде чем их выгонят.

Миссис Рой набросилась на них со всей страстью миссис Барри, играющей в трагедии.

— И не думайте, что я не слышала, как вы пытались сманить у меня Мустафу сказками про королей и принцев, обезьянами и попугаями, кошками на поводках и деньгами. Но вы его не получите. Он мой. Его подарил мне муж.

Она швырнула салфетку на стол с такой силой, что та столкнула с тарелки клацнувшую вилку. Качнулся задетый ею бокал с вином, и на льняной скатерти начало расплываться пятно.

— Убирайтесь. Обе. Пошли! ПРОЧЬ!

Пигаль уже стояла у двери. Графиня не отставала от нее ни на шаг.

— Прочь, прочь, прочь! Старые слабоумные шлюхи! — диким хриплым голосом верещала миссис Рой. — И чтоб я вас здесь больше не видела!

Некоторое время Элпью просидела в таверне, пытаясь разгадать уравнение Бо, применив те знания, которые ей удалось приобрести за это утро.

Днем, во время представления, она пошла в театр — узнать, нет ли каких новостей у Молли.

Улицы снова были заполнены влюбленными в синьора Фидели поклонницами. В коридоре Элпью протиснулась сквозь очередную толпу женщин и добралась до артистического фойе.

Молли пришивала кусок кружев, отпоровшийся от шейной косынки.

— Элпью, — воскликнула она, бросая нитку с иголкой, — у меня есть новости о твоем бандите!

Элпью присела на табуретку.

— Если мы с тобой говорим об одном человеке, то он служил здесь актером. Временно. Проработал всего несколько недель, получил пару крошечных ролей, застращал всех и каждого и исчез.

— Как ты это узнала?

— Другая продавщица апельсинов, которая работает тут у нас уже несколько лет, заметила, как он остановился, чтобы передать записку той новенькой, с которой вы разговаривали. Она сразу же его признала и заговорила с ним, спросила, как у него дела и все такое. Но он пошел дальше, сделав вид, будто с нею не знаком.

— Ну, и какой он был?

— Понимаешь… Он был актер. Что еще я могу сказать? Когда ты работаешь в обслуге, с тобой не разговаривают как с человеком, поэтому, когда он здесь служил, я с ним дела почти не имела, разве что пришивала ему пуговицы на брюках, которые что-то уж очень часто отлетали.

— Да что ты! Почему?

— Потому что у него… — Молли кашлянула, маскируя ухмылку. — В этом месте у него сидел бес.

Элпью подняла брови.

— Как и во всех других.

— И то правда. Бык, а не человек.

— Кто еще может знать о нем что-нибудь? Например, актрисы?

— Поспрашивай в меблирашке в Роуз-корте. Он снимал там комнату.

— Как и все они…

— Верно. — Молли закрепила и обрезала нитку, отложила косынку. — Некоторые из них обречены сейчас сидеть там и жаловаться, что здесь у них роли маловаты, а там их роли отданы другим и что у нынешних зрителей нет вкуса, раз они предпочитают им синьора Фидели…

Они какое-то время послушали доносившееся со сцены пение:

— Довольно забавно, правда? — Молли взяла украшенный перьями головной убор и оценила размер ущерба. — Этот мужчина, у которого вообще нет никакого оснащения, вопит как резаный, зарабатывает этим целое состояние, и толпы женщин вешаются ему на шею, тогда как здоровый мужик не в состоянии привлечь внимания даже одной женщины или удержать крохотную роль…

— Джек Фрай! Тупой неотесанный грубиян. Подлец, каких свет не видывал.

— Забавно, я знаю, что кое-кто так его и прозвал — Подлец. — Элпью сидела в одной из комнат, сдаваемых актерам в Роуз-корте. Комнатка была настолько тесной, что добраться до кровати стоило большого труда, но достаточно уютной. Сверху неслись визг и вопли двух женщин, ссорящихся между собой. Элпью посмотрела на потолок. — Такое впечатление, что они там убивают друг друга…

Актер снова бросился на кровать и хохотнул.

— Репетируют, дорогая. Проходят некоторые избитые сцены. От количества повторов к концу каждой тирады они уже выдыхаются; готов поспорить, что разыгрывают сцену с кинжалом из «Королев-соперниц».

— О, — отозвалась Элпью, ничего не поняв из этого объяснения.

— Это, можно сказать, любительницы. Хороший актер должен мастерски уметь изображать все страсти: любовь, радость, скорбь, гнев, нежность и зависть. У них же получается только гнев. — Актер фыркнул. — Да и то, честно говоря, гнев у них похож на истерику.

Элпью попыталась вернуть разговор к Джеку Фраю, Подлецу.

— А, этот! — Актер вздохнул и смахнул с жилета пушинку. — Он всех нас довел. Все время стонал, считая, что он лучше всех остальных…

Элпью воздержалась от слов: «А кто из актеров не считает?», вместо этого вежливо кивнув.

— Он думал, что должен получить роли Беттертона. Говорил, что этот человек — отживший свой век старый дурак. Выживший из ума. Томас Беттертон! Величайший актер нашего времени! Только представить! Сказал, что нынешнему зрителю нужны настоящие мужчины.

Элпью рассмеялась.

— Вот уж нет, если успех синьора Фидели о чем-то говорит.

— Глупый итальяшка. — Скривившись, актер похлопал себя по штанам. — Я на многое способен ради искусства, но не до такой же степени. В этом нет необходимости. В дни моей молодости была одна пьеса…

— Но вы же ничуть не похожи на Джека Фрая, — поспешно вставила Элпью на тот случай, если актер собирался рассказать еще один нудный анекдот из театральной жизни. До чего же люди театра болтливы! Просто счастье, если удастся раздобыть хоть какие-то сведения к полуночи.

— Ах да. Джек Фрай! Полная посредственность. Хорошо, что этот неприятный тип ушел из труппы, поссорившись с триумвиратом — если можно так именовать двух женщин и одного мужчину.